Сад чудес и волшебная арфа - Лайнс Джанетт

– Изумительные цветы! Изысканные ароматы! Тусси-мусси! Травяные обереги!

Ее оживленные призывы вливались в общий хор:

– Жареные каштаны! Засахаренные тыквы! Тканые платки! Сальные свечи! Помадка с патокой!

Если бы только ее тележка стояла поближе к путям… но торговцы каштанами, тыквами, платками, свечами и помадкой опередили Лаванду, заняв более выгодные места.

– Вот они! – крикнул кто-то. – Трауты!

Из поезда выплыла дама. Это могла быть только Прорицательница. Рядом с ней горделиво вышагивал мужчина.

Поразительная пара поднялась на перрон, своим блеском затмив всех остальных, затуманив весь мир. Эти двое просто лучились обаянием. Необыкновенно красивые, стройные, они источали сияние и гипнотизировали. Дама, высокая, статная, с безупречной осанкой наездницы, отличалась сокровенной красотой. Среди цветов она была бы цереусом, цветущим ночью. Бесподобная, словно леди сонетов. Как будто сошла со страниц журнала Годи «Для дам» [6].

Не будь Аллегра Траут провидицей, наверняка стала бы модницей или жрицей.

Лаванда, как и все остальные, восторженно таращила глаза. Святые угодники, какое божественное зрелище! Аллегра Траут была из тех женщин, при виде которых хочется немедленно бежать к парикмахеру или в модный магазин. А тут Лаванда в своей сиротской блузке, унылой, заляпанной юбке и гигантских веллингтонах и с руками, загрубевшими от работы в саду.

Люди на перроне аплодировали, выкрикивали приветствия, стараясь держаться поближе к притягательным гостям.

Затем наступила тишина. Даже обезьянка перестала бормотать и только таращилась. Тишина, казалось, демонстрировала общее желание собравшихся, чтобы это новоявленное чудо женственности и ее спутник не считали их неотесанным, провинциальным сбродом. Зрители отступили, освобождая модной паре больше места. А это почтительное действие было, скорее всего, продиктовано ощущением необычного: далеко не каждый день городок навещали личности, прославившиеся общением с мертвыми. Впрочем, какова бы ни была причина такого поведения, но произошло что-то вроде библейского разделения моря [7], так что Аллегра Траут могла двигаться дальше, ни на гран не уронив достоинства, снисканного репутацией и собственным великолепием. В графстве Гастингс хватало и хорошеньких невинных девушек, и привлекательных опытных дам, но ни одной было не сравниться с Прорицательницей. Все хоть сколько-нибудь приближавшиеся к ней по красоте обитали только в журналах или на картинках из пачек табака (которые отец Лаванды имел обыкновение разбрасывать по дому). Или в стихах.

Аллегра Траут шла, высоко держа голову, лишь наполовину кокетливо прикрытую темно-бордовой бархатной шляпкой с пучком перьев и вуалеткой, не доходящей до точеного породистого подбородка. Маленькая шляпка – несомненно, новый писк моды, еще не дошедший до Бельвиля.

Тишину разорвал девичий вопль:

– Мисс Траут! Я восхищена вашей шляпкой! Где можно купить такую же?

И еще женские возгласы:

– А мне нравится ваш красный плащ!

Духовидица не реагировала на эти восторги, а только величественно продвигалась дальше сквозь толпу. Продолжая держать всех под гипнозом своего обаяния.

Волосы черные как ночь, блестящие, словно мокрые, кожа гладкая, как лепесток. Глаз за вуалью не видно, но, судя по осанке, Лаванда не сомневалась, что в них сверкает острый ум. Путешественница была в черных кружевных перчатках и без зонтика. На вид постарше Лаванды, возможно, чуть ближе к тридцати пяти. Плыла по перрону, словно бригантина, элегантно раздвигая восхищение толпы, которая заманивала ее, призывала, требовала частных аудиенций, сеансов гадания на Таро, чаинках и кофейной гуще, общения с загробным миром. Роскошная бархатная накидка густо-алого, пунцового цвета развевалась у гостьи за спиной, держась на шнурке с серебряной кисточкой, обвязанном вокруг шеи. Очень необычный оттенок у этой накидки, словно составленный из экзотической смеси красителей. Для накидки было слишком тепло, но дама казалась такой восковой, потусторонней, что, возможно, не реагировала на погоду, в отличие от остальных.

Благодаря росту Лаванда, встав в тяжелых сапогах чуть ли не на кончики пальцев и вглядываясь в толпу, могла лучше видеть все происходившее. От движения накидка у Аллегры Траут распахнулась, словно театральный занавес, демонстрируя элегантное платье новомодного розового оттенка сольферино [8], скорее всего, из переливающейся тафты.

При виде этого платья местные женщины захлебнулись от восторга.

Изумительное платье обтягивало осиную талию пророчицы, чья фигура была тоньше, чем у Лаванды (в те дни, когда девушка питалась не так скудно и не была мощами, а на ее костях имелось чуть больше плоти). На поясе путешественницы висел небольшой кошелек, усыпанный блестками, вероятно, для каких-то предметов ее ремесла вроде карт Таро или носовых платков (хотя Лаванда сомневалась, что такая знаменитость может нуждаться в банальных вещах наподобие носового платка).

Взгляд Лаванды скользнул вниз. На ногах у пророчицы были умопомрачительно, почти ужасающе роскошные сапожки. Носы вытянутые, заостренные, похожие на писчее перо: наверно, их можно погрузить в чернильницу и написать витиеватые заклинания. Сапожки настолько необычные, экстравагантные, что на земле могла существовать лишь одна такая пара. Их наверняка сделали на заказ.

Лаванда взглянула на ужасные неуклюжие колодки на своих ногах. Она ни разу не видела, чтобы кто-то держался с таким царственным достоинством, с такой уверенностью. Впрочем, никто в ее окружении ничем подобным и не обладал. Сапожки Аллегры вызвали вздохи и исступленные возгласы зрительниц.

– Просто тысяча чертей, а не сапожки! – восклрикнул кто-то дрожащим голосом.

Чистое величие, провозвестница стиля, пророчица, духовидица. Ее коллегу, джентльмена в цилиндре, Лаванда видела только сбоку, но то, как близко к Прорицательнице он шел, говорило, что на него возложена почетная миссия защиты. Он соответствовал ее высокому росту, изо всех сил старался не наступить на ее накидку и преуспевал в этом.

Косые лучи цвета золотарника заливали перрон медовым светом.

Две фигуры медленно плыли золотыми рыбками, лавируя в человеческой массе. Если бы Лаванда не знала, что это гастролирующие спиритисты, то приняла бы их за танцоров из какого-нибудь известного балета. Они были слишком утонченными для цирка, этого рассадника хулиганов. Нет, то были совершенно не цирковые типы, эти привыкли к куда более изысканной атмосфере.

Люди на вокзале, замерев от восторга, зажав ладонями рты, внимательно наблюдали за парочкой. Лаванда тоже не сводила с них глаз. Мужчина, которого она видела только в профиль, показался ей ангельски прекрасным. Он был в долгополом черном рединготе и выглядел на несколько лет старше своей коллеги-прорицательницы, хотя ему наверняка еще не исполнилось сорока. Возможно, они были американцами. Граждане этой страны часто обладали сверхъестественными способностями и воспаряли до невиданных высот.

Отбросив прежнее почтение, толпа стала подбираться ближе, мешая величественной паре, так что они могли продвигаться только маленькими шажками. Какой-то мужчина, бешено орудуя карандашом, торопливо набрасывал их портреты. Другой парень из газеты задавал им вопросы, но, несмотря на превосходный слух, Лаванда не разбирала его слов среди шума. Багажа у пары не было, хотя, учитывая значимость и пышность их приезда, они вполне могли воспользоваться носильщиками.

И тут высокий джентльмен в сюртуке повернулся и пристально посмотрел на Лаванду. Их глаза встретились. Она замерла, потрясенная: его лицо – наполовину ангельское, наполовину демонское! Демонская половина была цвета печеной свеклы. Ожог. Багровые шрамы. Ужас. Впечатление весьма неприятное и зловещее. Люди рядом с Лавандой, заметив это уродство, грубо указывали на него пальцем. Несколько детей, углядев издали, завизжали от страха и отвращения и бросились наутек. Но Лаванда не сводила глаз с этого мужского лица, исполненного ума, доброты и печали, завороженная его глубоким, напряженным выражением. Такого сложного лица она никогда прежде не видела. Оно напоминало книгу, вытащенную из огня, наполовину обгоревшую, и, чтобы понять, ее требовалось тщательно изучить. Какое бедствие принесло такие разрушения? Человек, казалось, был не от мира сего, а, скорее, упал с какой-то далекой звезды.