Сад чудес и волшебная арфа - Лайнс Джанетт

Пока Лаванда плелась с чаем обратно домой, не замечая разбросанных по улице конских яблок и то и дело наступая на них, в голове у нее звучала еще одна мудрость директрисы Корделл: «Юные леди, думайте головой. Одно мгновение легкомыслия может перевернуть вам всю жизнь». Высоко ценя прозорливость учительницы, Лаванда удивлялась, почему маленькое удовольствие должно доставаться такой дорогой ценой. Минутная бесшабашность – и нелепая покупка поставила под угрозу ее будущее. Словно карточный домик.

Вернувшись на Пиннакл-стрит, она вычистила сапоги, заляпанные уже подсохшим навозом, и поставила их перед кухонной дверью.

Арло Снук наконец выполз из своей комнаты. Явно невыспавшийся, уселся за стол и принялся чистить вареное яйцо. Из соображений экономии Лаванда перестала покупать «Интеллидженсер», так что, даже если в газете и напечатали специальный бюллетень о несостоявшемся монаршем визите, парень, скорее всего, об этом не знал. Девушка вскипятила воды, сварила кофе с цикорием, сделала глоток, села напротив Арло и рассказала, как ей недоплатили за их цветочные труды.

Бедняга прямо весь скукожился, услышав сумму, выплаченную Лаванде. На лице его было написано безграничное сострадание.

– Решено, – твердо заявил он. – Сегодня я снова пойду искать работу. Вот съем яйцо и сразу отправлюсь.

У нее не нашлось причин его отговаривать. Они нуждались в деньгах, и очень сильно. Вот до такой степени их существованию в ближайшие месяцы зависело от платы за королевский визит. Лаванда заключила Арло в тесные, почти медвежьи объятия и пожелала удачи. Когда он захромал прочь, у девушки чуть сердце не разорвалось.

Но мальчик подал хороший пример. Ей тоже нужно чем-то заняться. Хандрой ничего не исправишь. Да и меньше страхов лезло бы в голову, что случится, если она останется без дома, без сада. Одно Лаванда знала точно: женщины, погрязшие в нищете, заканчивали приютом Содаст-Флэтс, откуда ходили попрошайничать. Некоторых даже в бродяжничестве обвиняли. Да и горожане могут ополчиться против нее: сегодня она цветочница, дочь аптекаря, дитя искусной арфистки, хранительница легендарного сада на Пиннакл-стрит, с его лекарственными растениями, а завтра уже никто. Лаванда читала в библиотеке академии, как в семнадцатом веке одну женщину, хорошо, как и она сама, разбиравшуюся в травах, казнили по обвинению в колдовстве за то, что она носила при себе тысячелистник. Ее палачи были убеждены, что этим растением она притягивала дьявола, делала темные привороты, хотя на самом деле, согласно преданиям, тысячелистник как раз отгоняет злые силы. Вот интересно, став бездомной, как быстро Лаванда превратится из честной цветочницы в ведьму, угрожающую благополучию порядочных горожан? А окажись она в тюрьме, кому будет нужен хромой сирота Арло Снук?

Выставлять дом на продажу не стоило. На вырученные деньги, конечно, можно прожить какое-то время, но где? И что потом? Этот вариант лишь отсрочит неизбежное. Что касается Лаванды, лишиться сада значило для нее лишиться всей жизни. С тем же успехом можно было выпить сок цикуты, как Сократ.

А другой «выход», которым ее уже не первый год изводит миссис Роуз, считающая брак просто панацеей, универсальным решением всех проблем? Этот вариант тоже невыносимым: Лаванда не пойдет ни за «ньюфаундленда», ни за «лаконца». Уж лучше сразу набить карманы камнями да прыгнуть в Мойру. Но нельзя бросать Арло на произвол судьбы.

Сейчас она, как никогда раньше, нуждалась в материнском подарке. Переполненная корзина для белья осуждающе свесила на бок уже не закрывающуюся крышку. Но Лаванда повернулась к ней спиной. Стирка подождет. Девушка поглаживала изящный изгиб арфы, стоящей в гостиной, и вспоминала, как мать любила гулять по берегу Мойры и в окрестных лесах, неся маленькую Лаванду на спине в сшитом вручную прочном рюкзачке с отверстиями для ног. Люди смеялись над этим, но Амариллис не обращала внимания. К тому же возить ребенка в колясочке по неровной, лесистой местности было крайне неудобно. Позже Лаванда шагала рядом, и мать часто останавливалась и указывала на какое-нибудь дикое лесное растение или цветок. В лесу мамины любопытные привычки расцветали пышным цветом. Несколько деревьев она любила навещать чаще других, особенно один высокий крепкий дуб. Амариллис писала дубу стихи и прятала их в дупле ствола. «Дереву в подарок», – поясняла она, улыбаясь.

Возможно ли такое вообще? Разве деньги, спрятанные в стволе дерева, не сгнили бы через восемнадцать лет? Их мог кто-нибудь случайно найти. Дуб могло свалить бурей или расколоть молнией, вывалив на чье-то обозрение припрятанный внутри клад. То, что Амариллис Фитч в качестве банковского сейфа выбрала место в лесной глуши, противоречило всякому здравому смыслу. Но как не раз с какой-то печальной нежностью отмечала миссис Клемент Роуз: «Твоя мать была совсем из другого теста, Лави, из какого-то фейского. Красивая, но немного с чудинкой, если можно так сказать».

Лаванда вышла из дома. Единственным чистым платьем осталось рабочее, бисквитного цвета, его-то она и надела. Прогуляться в лес было хорошей идеей. На природе голову прочистит свежий воздух, и в нее могут прийти новые идеи и планы, как и куда двигаться дальше. Да что угодно будет лучше, чем валяться в ипохондрии на обморочной кушетке. Девушка взяла ивовую корзину, чтобы собрать диких яблок или поздних ягод. Было больно проходить мимо своих цветов, печально и сиротливо умирающих в центре деревни. Смахнув слезу, она пошла вперед, сосредоточившись на прогулке и поисках спрятанных денег. Если бы только Амариллис Фитч видела сейчас Бельвиль. Из опилок были сделаны тротуары, обложенные досками, и юбки можно больше не волочить по грязи. А еще собирались выстроить новую ратушу из красного кирпича и известняка и установить башню с часами, которые предполагалось освещать газовой горелкой. Берега Мойры должен был соединить новый мост. Повсюду судачили о районе Гастингс, называя «титаном торговли» и обсуждая его столичный блеск. Вокруг открывались новые и расширялись старые предприятия. Лаванда миновала телеграф, парфюмерную лавку, литографскую и граверную мастерские, лудильный и штамповочный цеха. Проходя мимо Дома оранжистов, она почувствовала, как в воздухе внезапно похолодало, и по спине пробежала дрожь. Ведь это их нетерпимость сорвала и королевский визит, и плату за цветы, приблизив к Лаванде призрак богадельни.

Внезапно по улицам пронесся сильный порыв ветра. Он сорвал с досок объявления о продажах и рекламные листовки. Бумаги порхали, кружились, а люди от них уворачивались. Листки, похоже, все норовили слететься к Лаванде и, как ошалелые птицы, бились о ее платье. Девушка отмахивалась от суетливых слов о продаже зернодробилок, конных грабель, мыла и свечей, кожи, собачьих упряжек и повозок с резиновым верхом. Весь мир на продажу? На фонарных столбах развевались флаги Королевского Союза, еще не снятые после катастрофической неудачи с визитом принца. Если бы в этот момент по улицам бродил со своей книгой Роберт Траут, порывы ветра могли бы вырвать и ее страницы и развеять и завихрить слова мистера Уитмена, как осенние листья. Что бы сказал Роберт об их капризной погоде?

Сама Лаванда была так худа и легка, что ветер и ее чуть не свалил с ног, и пришлось уцепиться за фонарный столб.

Ветер сменил курс и теперь, дуя Лаванде в спину, понес ее за пределы улиц, к густым деревьям на берегах реки. Как и мать, Лаванда восхищалась Мойрой – тем, как та петляла и змеилась в здешнем изрезанном рельефе: извилистый поток пробегал около шестидесяти миль, порождая на своем беспокойном пути бесчисленные рукава, бурлящие рыбой, и, спустившись вниз через плодородные низменности, заполненные пышным илом, завершался узким устьем.

В лесу Лаванда набрала пригоршню сморщенной клюквы. У нее уже сводило желудок, а язык прилип к нёбу, но ягоды ненадолго утолили голод. На земле валялись упавшие яблоки. Она выбрала несколько получше и положила в корзину. До нее донесся запах мокрых листьев, приправленный пряностью диких астр. Затем воздух наполнил древесный аромат пиломатериалов с лесопилки, за которым последовал чуть плесневелый хлебный дух с винокурни Корби. Этот запах виски напомнил ей об отцовской аптеке с ее умопомрачительным букетом из антисептиков, смол, аммиака, мускуса с уксусом, сонной тяжести дробленого зерна, дистиллированных и ароматических эссенций, масел, алкалоидов, засушенных лепестков, свежих духов, старинных флаконов, керосина, соленых, жженых, приторно-сладких, древесных запахов и еще много чего. Но вот чего среди них не было, так это запаха, что мог исходить от полки в задней части магазина с пометкой «Опасные вещества/яды», к которой отец запретил ей приближаться. В те дни, когда мать давала уроки игры на арфе, отец брал Лаванду с собой в аптеку, где она любила играть в «зельеварение», по-детски смешивая разные остатки, извлеченные из аптечной мусорной корзины. Поскольку она была единственным ребенком, компанию в играх ей составляло лишь собственное воображение. «Вот, выпей, папа, тебе станет легче», – улыбалась она отцу, протягивая какое-нибудь из своих «снадобий».