Сад чудес и волшебная арфа - Лайнс Джанетт

Некоторое время девушка неторопливо шла, думая, как замечательно, что ноздри так много помнят. Потом услышала наверху легкое кряканье уток. На тот величественный крепкий дуб, которым так восхищалась мать, она наткнулась быстро. Невзирая на недоедание, память у Лаванды оставалась хорошей. Образ матери колыхался и дрожал рядом с крепким стволом, словно в старом, мутном зеркале. Девушка затаила дыхание, надеялась и молилась, пока лезла рукой в глубокую полость в стволе и тщательно ее обшаривала. Пусто.

Лаванда вздохнула.

Ничего не ведающая река все так же извивалась. Предположение Лаванды не оправдалось. Девушка отвернулась от дуба. Резиновые сапоги с тремя овечьими носками стали просто неподъемными, и она, набредя на большой древний камень, остановилась и уставилась на реку. Растревоженная поисками – тщетными, если не считать диких яблок в ивовой корзинке, – Лаванда вытерла одно о юбку, села на камень и принялась жевать. Лес немного утешал. Лаванда прислушивалась к журчанию и лепету Мойры, пока свет не изменился и далекие часы не пробили полдень, что было на час позже, чем Лаванда предполагала.

Она поднялась и повернула обратно к дому. Ну, что ж, хоть яблоки нашла. Приготовит их себе и мальчику на ужин. Тушеные дикие яблоки. Веллингтоны стали еще тяжелее, просто колоды какие-то, и Лаванда уже еле волочила ноги. А потом и вовсе споткнулась о корень и упала на землю.

Лаванда потеряла сознание. Долго ли она лежала? Свет изменился. Скорее всего, всего пару секунд, но тени успели удлиниться. Грубые, иззубренные древесные корни тянулись вокруг по земле. Щека горела. Застонав, девушка приняла сидячее положение и прикоснулась к щеке. Пальцы окрасились кровью. Она поранилась. Черт возьми, ну почему у нее никогда нет с собой носового платка. Лаванда провела рукой по земле и схватила опавший лист – заменит платок. Боль пронзила и поясницу, возможно, ушиблась сейчас, а может, перенапряглась еще в саду, нарезая цветы для королевского визита, а падение только усугубило дело.

Лаванда отправилась в лес, очень рассчитывая найти деньги в стволе дерева, но только порезалась и ушиблась. Листик, приложенный к скуле, намок и покраснел. Хотя отец Лаванды был всего лишь аптекарем, а не врачом, она и сама понимала, что рану следует продезинфицировать и зашить. Яблоки рассыпались. Ивовая корзинка лежала опрокинутой в нескольких ярдах. Лаванда с трудом встала на ноги и подняла ее. Собрать рассыпавшиеся яблоки сил уже не было, и, оглушенная падением, она сделала несколько нетвердых шагов.

Шитье никогда не было сильной стороной Лаванды, хотя последнее время, вынужденная шить саше на продажу, она стала лучше управляться с иголкой.

Впрочем, вряд ли такого умения хватит, чтобы самой зашить себе щеку. Оставалось только надеяться, что доктор Миньярд еще у себя кабинете и у него достаточно времени, чтобы ее заштопать. Девушка понятия не имела, чем ему заплатить, но, как старый друг семьи, он мог и на слово поверить. У нее вырвался вздох. Долг вырастет.

Первые шаги у Лаванды вышли неверными: ее шатало. К счастью, рядом никого не было. Лишь неподалеку промелькнул рыжий огонек лисы. Листик, приклеенный к щеке, быстро стал бесполезен. Она уронила его и использовала рукав платья. Багрец крови ярким пятном расцвел на бисквите платья. Хорошо, что не на прекрасном мамином наряде.

Люди таращились, когда Лаванда, спотыкаясь, брела к кабинету врача. Вид у нее был, конечно, словно она с кем-то подралась. Пустая корзина стукалась о бедро. Никто не поинтересовался, что случилось, не предложил помочь. Все молча пялились, как будто старая дева с окровавленным лицом была здесь обычным явлением. Некоторые даже отходили в сторону. И действительно, что они могли сделать? Хотя возница мог бы и предложить подвезти ее.

Боль так сильно пронзила живот и поясницу, что Лаванда на несколько секунд согнулась в три погибели. Потом выпрямилась.

Сворачивая за последний угол перед кабинетом доктора Миньярда, она врезалась в кого-то, кто выходил из-за угла с другой стороны.

Роберт Траут.

Они столкнулись так сильно, что с его головы едва не слетела шляпа. Мужчина отступил назад, извинился и только потом узнал Лаванду.

Лаванда стояла, дрожа, ошеломленная, не в силах произнести ни слова. Он тоже был явно встревожен.

– Боже мой, мисс Фитч, у вас все лицо залито кровью. Что произошло? Вас кто-то ударил? – И Роберт легонько коснулся ее руки, словно пытаясь поддержать.

Лаванда оперлась ладонью о кирпичную стенку, чтобы не упасть.

– Нет-нет, – ответила она. – Я шла по лесу и споткнулась о корень. Рана, скорее всего, не так ужасна, как кажется, хотя мое лицо сейчас настолько шокировало некоторых прохожих, что они с отвращением отвернулись.

– Очень знакомая реакция, – заметил Роберт.

– Мне нужно спешить, мистер Траут. Без медицинской помощи не обойтись.

– Тогда позвольте проводить вас до кабинета врача. Я знаю, где это, видел вывеску. И позабочусь, чтоб вы благополучно добрались туда.

– Нет-нет, прошу вас, не беспокойтесь. Я вполне справляюсь. Да и врач уже недалеко, прямо за углом.

Но Роберт и слышать об этом не хотел. Он нежно, но крепко схватил Лаванду за окровавленный рукав и повел. Доведя девушку до врача, он выразил надежду, что она скоро поправится. А потом добавил, что будет думать о ней и непременно читать духоподъемные и укрепляющие стихи. А кроме того, обязательно попросит Аллегру молиться духам, чтобы те ниспослали исцеляющего света.

Доктор Миньярд был больше потрясен истощенным видом Лаванды, чем ее рассеченной щекой. Они ведь уже несколько месяцев не виделись. В приемной было полно народу, на колене у одной женщины даже заполошно кудахтала курица, без сомнения, в качестве платы. Доктор оглядел приемную. Никто не отдавал Богу душу, ни у кого, похоже, не было явных признаков ни апоплексического удара, ни водянки мозга, никто не охал и не бредил, и даже курица казалась здоровой: ее он огладил по взъерошенным перышкам и велел даме, у которой та сидела на коленях, забрать пташку домой. Для домашней птицы сегодня счастливый день, объяснил доктор, поскольку свой лимит обедов с куриным рагу он уже выбрал. Услышав это, ожидающие захохотали, и смех поднял всем настроение.

Лаванда стояла обессиленная, по-прежнему прикрывая рану рукавом. Даже такая измученная, она чувствовала, как душу согревает нежная любовь к старому другу отца. В волосах у доктора прорезалась седина, живот выпятился, время оставило на лице печать, но он не утратил своей добродушной болтливости. Поговорить Варн Миньярд любил всегда. Итак, после того как Лаванда, дочь его дорогого покойного друга, окровавленная и взлохмаченная, появилась у него в кабинете, после того как доктор окинул взглядом приемную и пошутил о птице, он попросил у ожидающих снисхождения и позволения сначала позаботиться о ней. Узы сочувствия в медицинском кабинете оказались сильнее, чем на улице. Конечно, конечно, пусть истекающая кровью аптекарша идет вперед, заговорили все.

Доктор поторопил Лаванду в смотровую. Она пожаловалась, что забыла кошелек дома, поэтому заплатит позже. Смеясь, Варн Миньярд поставил диагноз «глупая девчонка», добавив:

– Как ты думаешь, Гиппократ приступал к лечению только после того, как пациент предъявит отчет о своем финансовом положении?

Он прочистил и зашил рану на лице Лаванды, заверив ее, что, хоть сейчас она выглядит не лучшим образом, да и через несколько дней еще будет напоминать один из холстов госпожи Тикелл, но шрама, скорее всего, практически не останется. Накладывая на рану повязку, он с грустью вспоминал то время, когда Лаванда только родилась двадцать восемь лет назад, потом «ангельские концерты в саду», которые устраивала ее матушка, ну и, конечно, «смерть дорогого старого друга Роско… надо же, уже год прошел». Новый аптекарь, ворчал Миньярд, пресный, как заварной крем, холодный, как рыба на леднике, и не проявляет особого желания сотрудничать с единственным медиком Бельвиля – с ним. Пациенты говорили, что новый фармацевт даже позволяет себе пренебрежительно отзываться о некоторых рецептах доктора Миньярда, заменяя их собственными. Удостоверившись, что повязка наложена должным образом, доктор заявил, что слишком стар для лекарственных войн и, по его мнению, вряд ли этот новый парень надолго задержится в Бельвиле: его несовместимость с местными жителями просто бросается в глаза. Затем доктор извинился перед Лавандой, что последние месяцы пренебрегал дочкой друга. Покаялся, что давно следовало бы заглянуть в дом на Пиннакл-стрит, посмотреть, как они там с мальчиком поживают. Но, целыми днями принимая пациентов, и в кабинете, и на дому, он к вечеру часто чувствовал себя измотанным донельзя. Кроме того, только у него во всем Бельвиле имелся микроскоп, и все кому не лень бегали к его объективам, сводя бедного доктора с ума.