Бесконечное землетрясение - Дара Эван

Но жандармы убираются так же быстро, как появились. Они поворачиваются направо, уходят один за другим тускнеющей синей линией. Пошатываясь, затем разделившись, затем рассеявшись. Удалившись, куда его не касается.

Он подносит руку к груди. Чувствует, как штормит дыхание, как бичуется сердце. Они узнали его. Узнали, кто он такой. Вор. Тот, кто крадет. Некто вне закона. Они все знают.

Он стоит на холме, смотрит на поле внизу. Суетящиеся ковбои, темно-розовые провалы коровьих ртов. Зияющая бесконечность крошечного острова. Он переступает с ноги на ногу, дрожит в этой волне Q2.

Через несколько минут он покидает холм, возвращается на зеленый луг. Нужно продолжать путь к аэропорту. Он топает ногами, устремляется на север. Пот высох до лоска на его коже или впитался в задубевшую одёжу. Губы потрескались. Он говорит себе, что почувствовал это, потому что проходит мимо ручья, текущего в нескольких десятках ярдов к востоку.

Он идет к ручью. Стягивает тюрбан, встает на колени. Вынимает каппу, сдвигает вверх рукава, предвкушает освежающую прохладу воды. Наклоняется к воде, говорит себе не пить. Промышленный сток. Коровий навоз. Волчий помет. Пестициды, гербициды, недобросовестно протестированные. Если вообще протестированы. Холера. Амебная дизентерия. Кто знает, что еще. Лямблиоз. Шистосомоз. Кто знает, что еще.

Он встает, отворачивается. И зачем он только упивался собственными мыслями. Он говорит себе, что его внутренняя река замутнена, засорена отходами, необратимо загрязнена. Не утоляет никакой жажды во время своего течения по земле между темнотой ночи и темнотой дня. Но он все-таки пьет из нее.

Дисциплина. Подготовка. Всегда нужны для ходьбы. Он напрягает ноги, поднимает колени неестественно высоко, твердо ставит ступни на землю, каждый шаг, каждый шаг, раз-два, раз-два. И все же он падает. Прежде чем упасть, он теперь представляет — видит так ясно, словно осветили фонарем, — траву и землю, вздымающуюся, чтобы шарахнуть его челюсть, локоть, бедро. В его понимании трава должна представлять собой защитный, смягчающий слой. Это не так. Он говорит себе, что в воображении падает больнее. Потом он снова падает и убеждается, что ошибался.

После полудня оттенки солнца меняются с золота до голубизны. Он подкрепляется морковью, гуавой. Оба плода хороши. Когда он поднимает с земли упавшую розовую блестящую гуаву, то говорит себе, что нужно ее отряхнуть, доесть. Насекомых на фрукте не видно. Однако они должны там быть. Но он же не вегетарианец.

Он бредет через зеленое поле, ритм его ходьбы теперь таков, что левый наколенник постоянно съезжает и натирает верхний изгиб икры. Маршрут его пролегает мимо высоких трав и цвиркающих насекомых по взгоркам и впадинам, но уклоны достаточно пологие, чтобы с них не приходилось сползать крабом.

Меньше чем через полчаса он доходит до небольшого уступа и останавливается перевести дух. Пот течет рекой; он отдувается, начинает отстегивать водоконус. Потом в голове звучит: Сбереги. Перед ним поле примерно сто на двести футов. Поле по большей части лишено травы, влажный грунт как будто перекопан, все пространство усыпано наполовину вросшими в землю камнями странной формы. Заброшенная сельскохозяйственная территория. Темно-серые шишковатые камни рассыпаны по полю в неясной системе. Границы участков, которые они разделяют, больше не прочитываются.

Он движется дальше, встает, начинает пересекать поле медленными полушагами, лучше подходящими для рыхлой почвы. Подойдя ближе, он видит, что причудливые камни вибрируют — едва заметно, урывками, вытесняя землю. Заинтересовавшись этим, он поднимает один из них. Крутит его в руке, видит места присоединения жил и связок. Он вскрикивает, бросает ужасную находку, скрадывает дыхание. Осознает, что его окружает. Кости, сотни костей. Вытянутые серые предметы, суженные посередине, расширенные по краям. Луковицеобразные оконечности торчат из глинистого грунта, как молодые кочанчики цветной капусты.

И все шевелятся. Сероватые шишки подергиваются, сероватые линии изгибаются, внезапно сдвигаются. С неравномерными интервалами разбрасывают щепотки земли. Он дрожит, потеет, быстро хватает ртом воздух, чтобы избежать обморока.

НЕ НАДО, — говорит он толкающимся костям.

Почему они здесь? Почему сейчас вылезают из земли? Он не знает, чьи это кости — людей или животных. Если людские, то не останки ли это тех, кто пересекал поле до него? Или жертв резни? Какой-то катастрофы колониального периода? Могильных камней, крестов, звезд нет. Ни следа ограды или мощеных дорожек — может, все это разграбили в пользу особняков? Он резко оборачивается, в голове гуляет ветер, он падает. Когда он приземляется, левое плечо ударяется о булаву, ребра о другую. Пронзительная боль от удара кости о кость.

Он лежит, шумно вдыхая воздух. На земле перед лицом он видит свою правую руку, сжатую в кулак. Она двигается, повинуясь безудержному ознобу земли. Пыль ссыпается с крошечных куполов и ложбинок его кулака. Словно его рука тоже медленно вылезает из-под земли.

Он встает, бросается бежать. Синяки от нового падения начинают давать о себе знать, но он покидает поле меньше чем через минуту. Тут творится что-то непостижимое. Так не должно быть. Это Q1.

Он не узнает ни одно из деревьев впереди. Из тех, которые он использовал как ориентир, прямо по курсу. Деревья, что он видит сейчас, имеют разную высоту, более темную листву, новые переломы конечностей, новые ссадины на коре. Более того: изменилась форма листьев. Стволы еще мучительнее изогнуты и наклонены.

С самого начала он планировал пройти через лес в наиболее редком месте. Теперь, когда он подошел ближе, когда ему вот-вот предстоит привести свой план в действие, заросли пальм, карапитов и хлебных деревьев раскинулись перед ним с равномерной, безвыходной густотой. Можно свериться с картой. Он говорит себе, что карта привела его сюда.

Он останавливается, пытается сориентироваться. Снова бежит. Говорит себе: Иди. Куда-нибудь. Куда-нибудь, где ты не был раньше.

Ужасное падение напоминает ему, что нужно снизить темп. Новый ушиб на левом бедре не оставляет ему выбора. Легкий спад боли дает ему силы продолжать путь.

Он отстегивает водоконус, делает маленький глоток, говорит себе, что подойдет к опушке леса и ему хватит времени пересечь поросшее деревьями пространство при свете дня. Любое направление, которое выберет, он назовет северным. Потом, когда направление снова определится, он сориентируется. По его ни на чем не основанным расчетам, проход через лес должен занять меньше часа.

Когда он вешает на плечо водоконус, дорогу ему перебегает собака. Темно-каштановая, мускулистая, смутно проносится мимо, оставляя за собой ветер. Он думает, не вещунья ли это. Что, если собака отрезает ему путь, советуя повернуть назад? Предостерегая его?

Если вещунья, он должен ее игнорировать. Вещуны — это миражи, а они добру не послужат. Он плетется дальше. Вскоре собака, которая теперь трусит впереди него, меняет направление. Она поворачивается и, описывая широкий круг, возвращается. Потом устремляется прямо к нему. Его берет оторопь, сомнение. Он теряется, вещунов надо принимать во внимание. Замирает на месте, переступая с правой ноги на левую и снова на правую, готовясь продолжить движение. Собака мчится прямо на него, он отскакивает, падает на живот. Собака внезапно останавливается в нескольких шагах от него. Стоит там боком к нему, часто дыша. Не набрасывается. Агрессии не проявляет, рычит. Только с языка течет, а бок надувается и опадает от дыхания. Это пропорционально сложенное животное с красивой, чистой, гладкой шерстью.

Он встает с земли, но не выпрямляется, полуприседает, готовый уклониться. Но собака, кажется, равнодушна к нему. Она ждет, часто дышит, капает слюной, и только. Хвост у нее опущен.

Ничего не ясно.

Кроме того, что ему все еще нужно преодолеть до заката большое расстояние. И что боль от последнего падения не лишает его способности двигаться.