Бесконечное землетрясение - Дара Эван

— Ну, — сказал отец, — по уважительной причине. Мы ищем хранилище Аркор.

Они шли дальше. Бывшие задворки зданий теперь были передними дворами.

— Ничего подобного, — сказал он. — Ты пытаешься найти новую работу.

Отец остановился. Продолжал смотреть вперед. Потом пошел снова.

— Да, — сказал отец. — И это тоже.

— Значит…

— Сын мой, — сказал отец. — Ты не говоришь. Ты слушаешь.

Они шли. Он взял отца за руку. Они обогнули старую телефонную книгу, распластавшуюся на тротуаре, как пьяница.

— Извини, — сказал он.

Они свернули в город.

— Так-то лучше, — сказал отец. — Ты хорошо слушаешь.

Он приступает к покорению уступа скалы, потом задумывается, не уступ ли покоряет его. Он лежит на спине. Кусок горной породы нависает над ним, угрожающе дрожит, глумясь, расшатывает камень. Он встает, оставляет попытки забраться на скалу. Он идет вдоль каменной стены длиной сто футов, опираясь на ее шершавую поверхность, и тут лодыжки начинают подворачиваться. Когда дальше идти некуда, он меняет направление, видит другой скалистый холм, выросший перед ним.

Обходя второй холм, он падает три раза. Он мог бы считать это оправданным, будь ему известно, за неимением лучшего слова, хоть что-нибудь. Куда он движется. К чему стремится. На четвертый раз кутерьма Q2 бросает его на бок. Что-то из продуктов в его нагрудной сумке, судя по звуку, скорей всего, морковь, попадает ему под ребра, ломается при падении. Он встает, Q2 снова валит его на землю. Сильный удар по хребту. К этому ему не привыкать.

Он встает, продолжает путь. Клонящееся к закату солнце претворяет зелень травы в золото. Воротник из пота, хомутом обхвативший шею, превращается в мягкий клей. Он говорит себе, что это не падение, это никогда не падение, потому что он никогда не приземляется. Он лишь прыгает вверх-вниз в порядке полной занятости, на постоянной основе, это не падение.

Он пойдет назад к особнякам. В бывший Виль-Эмиль, бывший Мажино, любой бывший город. Встретится с кем-то из их обитателей. Помоется чистой озерной водой. Снимет нагрудную сумку. И рюкзак. Будет есть вилкой с круглых тарелочек. Через стеклянное окно смотреть, как растет опорная стена. Слушать струнную музыку.

Он закопается в иллюзиях. Это будет его твердая почва.

Он останавливается посередине зелено-золотой низины, окаймленной манговыми деревьями и кокосовыми пальмами, сущий рай, бессильно опускает руки по бокам. Горло перехватывает, руки судорожно сжаты в кулаки. Нагрудная сумка и рюкзак сползают влево. Он стоит как может.

Он говорит:

ПРЕКРАТИ.

ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИ.

ТРЯСКУ.

ПРОСТО ПРЕКРАТИ ЭТО.

ПОЖАЛУЙСТА, ЛАДНО?..

ПРЕКРАТИ ТРЯСКУ!

ПРЕКРАТИ, — говорит он.

Он встает, начинает движение в направлении, которое его утешает, поскольку он может назвать его своим. В конце концов оно приведет куда-нибудь, даже если это новое определение слова «ничто». Он говорит себе, что говорить себе такие слова не помогает. За исключением многих случаев, когда все-таки помогает.

Все же, исходя из положения солнца, у него сохранилось впечатление, что он движется не к Карьерам, их остаточная радиация представляет опасность. Он поворачивает на несколько градусов на восток, чтобы еще сократить возможность подойти к ним слишком близко.

Он говорит себе, что это никогда не кончится. Тряска. Остров упился допьяна человеческим горем и страдает белой горячкой. Слепой, садической белой горячкой. Безжалостный, умный, остров нашел в горе источник, который вечно будет питать его безудержную болезнь…

Он принуждает себя идти дальше под неумолимой голубизной. Менее чем через тридцать минут видит рельефную поверхность. Мягкие выпуклости похожего на лужайку луга, ухоженный ручей, снабженный живописными булыжниками. Заметные следы гранитной кладки, которая могла быть печью или очагом, выложенным из местного камня. Может быть, кто-то построил тут сельский дом, место отдохновения. Теперь все трясется.

Мощный напор Q3 хватает его, швыряет его, снова швыряет его. Он напрягает колени, готовясь к падениям, но на третий раз его бросает с такой силой, что он подпрыгивает на груди, на животе и опять на груди. В мизерных интервалах, когда между ним и землей образуется пространство, он напоминает себе, что нужно дышать.

Это бешеное Q3. Волнообразные подъемы земли, вертящиеся воронкой древоветви, рассыпающие темное крошево, и листья, складывающиеся сами собой и прыскающие в разные стороны, как летучие мыши. Камни, торчащие из земли, гортанный скрежет из ее зева. Растянувшись, ступнями, коленями и грудью ударяясь о землю, он видит футах в ста дерево. Он не знает, что это за дерево, но среди других лупцуемых стихией сородичей оно едва колышется. Оно стоит высоко, прямо, выражая надменное неповиновение, даже его многочисленные ветви сохраняют величавость. Однажды он видел похожее на лужайке у особняка поблизости от бывшего Виль-Эмиля. Тогда он предположил, что у дерева чрезвычайно прочная корневая система. Он бросил свой камень, несколько минут смотрел на него. На его изящество и достоинство.

Он на всех парах устремляется к высокому несгибаемому дереву, стараясь по возможности рассчитать шаги так, чтобы распоясавшиеся пласты земли переносили его вперед. Падает только дважды. Он прибывает, видит побитую зелено-коричневую кору дерева, венчики из листьев внизу ствола. Он хватается двумя руками за ствол, ставит правую ногу на низкий нарост, подтягивается. Взбирается, перелезая с ветки на ветку, подобно ящерице, осторожно, но уверенно, потому что быстро, мгновенно чувствует ослабление колебаний.

Внизу он видит землю, бесцельно разоряющую саму себя. Ходящая ходуном почва, пульсирующие луга и заросли кустарника, вибрирующие, кренящиеся скалы. Он прибегает к знакомым рассуждениям: если забраться выше, тряска будет меньше. Может быть меньше. Может, он разглядит кого-нибудь. Того, кто сумеет помочь. Он смотрит наверх, прижимаясь к дереву так крепко, что чувствует запах сырой зернистой коры. Солнце нагревает икры там, где только один слой защитной обмотки.

Перебирая руками и ногами, он карабкается еще двадцать футов. Чувствует, что принял правильное решение. Колебания ощущаются здесь меньше. Он тянется вверх, продолжая подъем, рука попадает во что-то мягкое. Он пугается, потом расстраивается. Дальше дерево гниет. Он не сможет забраться выше. Он ослабляет руку, и куски размякшей коры летят из-под его пальцев на землю. Он теряет равновесие, руки расслабленно болтаются, он снова хватается за неколебимый ствол. Часто дыша, потея, он обнимает дерево обеими руками, прижимается к нему щекой, видит большую коричневую змею, ползущую по другой стороне ствола. Ужасается, отшатывается, крепко цепляется за ветку, чтобы не упасть. Одна нога соскальзывает, дрыгается в пустом воздухе, пока он снова не водворяет ее на ветку.

Он не знает, опасна ли эта змея, надо полагать, что да. Еще что-то коричневое и подозрительное ползет по его левой кисти. Он подается назад, его начинает тошнить, свободной рукой он вынимает каппу — не совать же руку, которой касалась змея, в рот. Потом по руке, которая держится за дерево, холодно и противно мазнули извивы другой рептилии, и он отрыгивает ту ценную малость, что была у него в желудке. Такая малость, что он почти ничего не слышит, когда мерзкая кашица шлепается на лесную подстилку в двадцати пяти футах под ним.

Он сплевывает, смачно сплевывает, чтобы очистить рот. Вставляет на место каппу. Он смотрит вниз, видит коричнево-серых змей три фута длиной, стекающихся к лужице рвоты со всех сторон: круговая атака на его желтоватую блевотину. Вскоре десятки змей собрались в ее середине, мускулистые волнообразные веревки, извивающиеся поверх друг друга, чтобы добраться до желчной жижи. Он никогда не предполагал, что змеи питаются рвотными массами. Но он думает, что все его прежние суждения здесь должны быть отброшены.