Бесконечное землетрясение - Дара Эван

Он немедленно потеет, чудовищно, как в те времена, когда еще не привык к разлитому в воздухе острова густому сиропу. Целые ручьи ощутимо текут с его висков, из-под мышек, посередине груди, достигают даже ладоней нагруженных рук. В движении, с тяжелой ношей на плечах невозможно подавлять все звуки, и кряхтение, пыхтение, хриплое сопение сотружеников становится мелодией поверх ту-дум, ту-дум их шагов. Когда один из них неизбежно спотыкается, никто ничего не говорит. Безмолвие продолжается, когда тот же человек валится с ног, группируется, встает, бежит назад к портшезу, снова хватает конец жерди. Пристраивается в ногу с остальными. Общая ноша создает молчаливое товарищество.

Они ступают на ближний луг с особенно густой зеленью. По низкой траве идти немного легче, ближайшие туи до известной степени целые. Он позволяет себе отвлечься на них. Человек в коричневой униформе временами ходит вокруг паланкина, в основном идет спереди, показывает дорогу. Владелец особняка, насколько он может судить, хранит молчание. Сверху ни движения, ни указаний.

Идут медленно. Он передвигает жердь по плечу, перемещая ее сюда, туда, снова на дюйм или два вправо или влево. Порой дрожащее утомление мышц принуждает его перекатывать неумолимую палку на заднюю часть шеи. Каждое прикосновение — жестокий удар. Затем мгновенное отделение, и снова острая боль. Когда становится совсем невмоготу, он хватает жердь обеими руками, поднимает на долю секунды, благословляет воздух. Он убеждает себя, будто это что-то меняет, но, когда снова опускает жердь на плечо, давящая боль тут же обрушивается на него. Мужчина впереди него отбрасывает ногой камень, чтобы не споткнуться и не покачнуть платформу. Это действительно что-то меняет.

Так владелец особняка вышел на прогулку. Крытый насест. Хороший обзор. Расслабленные ноги. Плавное, беспрепятственное скольжение над сотрясающейся землей. Возможность обдумать выбор блюд. Десять пар коленей.

Они спускаются в низкую ложбину. Тяжелая ноша вонзается в шею и плечи, чуть не придавливает его к земле. Колени теряют силу, подгибаются, становятся ватными, обмотки опорок волочатся потраве. Мужчины впереди ропщут, отдуваются, шагают мельче и быстрее, но вскоре группа носильщиков ступает на новую равнину, это облегчение. Он видит, что направляющий в коричневой униформе припускает в низину, чтобы принять удобное положение для указания дороги. Вожак идет спиной вперед, машет поднятыми руками в направлении, куда он двигается. Тащите дальше.

Они обходят группу кедров, когда-то, видимо, составлявших ветроломную полосу. Тогда вожак кричит «СТОП!», поднимает руку. Носильщики посередине шага резко подаются вперед, качаются назад, останавливаются. Он не имеет представления, зачем их остановили. Все, что он видит, — трава под ногами, длинный шест, скрипящий у него на плече. К счастью, они в тени. В неподвижном положении портшез становится тяжелее.

Носильщики стоят на месте несколько минут, выворачивая руки и ноги, коверкая лодыжки и запястья так, чтобы земледрожь ни в коем случае не затронула паланкин. Он плавает в поту. Он рискует нарушить общую устойчивость, дрыгая левой ногой в надежде отделить прилипшую к ней брючину, косца человек в коричневом снова кричит: «ЗДЕСЬ!» Он дергает ногой назад, прирастает к месту. Через несколько секунд носилки начинают раскачиваться, потом медленно движутся вниз. Его колени крошатся под отяжелевшим на спуске грузом, затем он начинает бояться, что давящая с удвоенной беспощадностью жердь раздробит ему шейные позвонки. Он прыгает вперед, поворачивается вокруг, хватает жердь двумя руками, использует всю оставшуюся силу, чтобы поставить тяжелую ношу на траву. Огромный, массивный, портшез медленно оседает, пока не соприкасается с землей. Опускается, как перышко.

Он встает, наклоняется, кладет руки на колени, захлебывается слюнями, потеет. Приветствует передышку, но также стыдится. Своей слабости, недостатка выносливости. Они шли недолго. Полчаса максимум. Добавь одну переменную, и все уравнение становится неверным.

Так же как остальные девять носильщиков, он стоит у своего конца жерди, теперь лежащей на земле. Никто не разговаривает. Ветра нет. Пот льет градом.

Сейчас он может видеть сквозь изогнутую линию ближайших деревьев. За этим клином раскинулась обширная территория, испещренная тенями и представляющая собой кавардак. Груды обломков, безлиственные кусты. Между ними разложены прямоугольники замызганного брезента. Островки грязи, кучи древесины, костры, тлеющие или остывшие. Одежда наброшена на древопни. И люди. Люди, более грязные, чем все вокруг них. Руки, лица покрыты слоем черной пыли. Лбы особенно черные. С одной стороны, за низкой каменной стеной, сад блевотины.

Население лощины насчитывает, должно быть, сотню человек. Люди сидят полукруглыми кучками, расслабленно лежат на покрышках. В молчании они заняты мелкими делами: срезают ножом кору с древоветвей, толкают катыши хлеба за темные зубы, оттирают камнями пятна с лоскутных юбок, расползающихся до волокон. Ни один не поднимает глаз дольше чем на секунду. Все приучены не смотреть. Теперь, когда он уже не придавлен носилками, Q1 волнами проходит сквозь него.

Вид портшеза становится для него тягостным пуще прежнего. Эти его правильные линии, незапятнанный слой краски. Его прочность, огромные размеры, бесшумность в пути. Он говорит себе, что жестоко со стороны владельца особняка делать здесь привал. Он говорит себе, что нужно бросить эту работу, как бы сложно ни было найти место, куда еще наняться. Просто смыться, сбежать.

Вожак в коричневом стучит его по плечу, машет тыльной стороной кисти в его сторону, явно говоря: займись делом. Он смотрит на платформу паланкина, видит, что несколько носильщиков снимают с нее груз, положенный туда перед самым отбытием. Это большие холщовые мешки цвета хаки, и мужчины берут их за горлышко и несут в унылую колонию, приткнувшуюся позади деревьев.

Один за другим они складывают мешки у входа в эту коммуну. Потом развязывают веревки, раскрывают мешки, переворачивают их. Разноцветные плоды высыпаются на землю. Манго, плантаны, ямс. Имбирь, репчатый лук, пакеты с кофе, рис. Все, что есть в распределителях. Услышав это, колонисты останавливают свои дела, поднимают глаза. Поворачивают головы друг к другу, снова отворачиваются. Медленно откладывают то, что держали в руках. Один за одним мужчины и женщины встают со своих подстилок, неуклюже двигаются вперед. Многие несут хлопковые мешки или куски ткани. Некоторые задирают углы передников, чтобы в них можно было что-то сложить. Но они не торопятся. Они знают, что пища будет делиться на всех.

А вот он чувствует нетерпение. Он снимает мешок с паланкина, последний из, наверно, дюжины. Крутит мешок, чтобы потуже затянуть горлышко и крепко ухватить его руками, затем несет к границе коммуны, у которой продолжают собираться люди. Ставит мешок на землю, развязывает его, толкает вперед. Оттуда, не без помощи землетрясения, как из рога изобилия, сыплется еда. Колонисты подтягиваются к его мешку, но все равно ничего не говорят. Встают на колени, берут свою долю, выбирая предпочитаемые фрукты и овощи или сгребая их в холмики вытянутыми руками. Некоторые смотрят на него снизу вверх. Потом опускают глаза, продолжают собирать продукты.

Когда вожак в коричневом зовет носильщиков обратно, все мешки почти пусты. Через несколько секунд мужчины снова стоят возле жердей. Еще пара мгновений, и раздается крик. Все вдыхают и поднимают портшез. Он всплывает в воздух, сначала очень высоко, потом опускается ниже, потом как надо. Вожак руководит разворотом. Носильщики переваливаются из стороны в сторону, в конце концов встают лицом в том направлении, откуда пришли. Начинается обратный путь. После двух небольших, относительно безобидных спотыканий он встраивается в шаг. Паланкин теперь легче, чувствует он.