Москва, Адонай! - Леонтьев Артемий

– Вчера вернулся к сценарию, который бросил неоконченным много лет назад. Знакомых актеров – тьма. Все бесплатно согласились сниматься, есть пара хороших операторов… Честно говоря, не понимаю, кто мне мешал раньше всем этим воспользоваться… а ты знаешь, мне всегда было тесно в актерстве… актер, как и поэт, должен быть немного глуповат, как пустой сосуд с фактурной мордяшкой, который можно чем хочешь наполнять при необходимости… а я внутренне стал слишком тяжелым для этой профессии… да и режиссерские амбиции давно жгут… В любом случае, решимость у меня появилась только после того, как понял, что у меня есть ребенок, – видя, что Лилю смущают такие формулировки, Арсений сбавил обороты. – Нет, ты не поняла, я не пытаюсь чего-то добиться, речь идет о самом факте отцовства – пусть, пусть Ярослав далеко и мне нельзя его видеть, но главное в том, что я знаю о его существовании. Главное, что он часть моей жизни, растущая сама по себе часть. Меня эта мысль потрясла… Не знаю, как объяснить – меня как будто больше стало.

Лиля обхватила чашку обеими руками.

– Ты пытаешься новоиспеченной матери объяснить, что такое радость родительства?

Арсений постучал пятерней себя по лбу.

– Действительно, что это я? Тебе лучше меня все это известно… Хотя, мне кажется, тут нечто большее, чем просто родительство… а куда вы его хотите отдавать, кстати?

– В смысле куда отдавать? – Лиля все больше умилялась на счастливое простодушие Орловского, в мужественном лице которого так причудливо проскальзывало наивное мальчишество.

– Ну, я имею ввиду, секции спортивные какие-то, я не знаю, художественные школы, курсы.

– Арсений, какие курсы, секции? Ему полгодика!

Лиля засмеялась. Орловский почесал затылок и улыбнулся:

– Да, действительно… что-то я… хорошо, а одежда? Вы ему уже купили все необходимое? Если нет, я бы хотел что-нибудь взять ему и через тебя передать.

Глядя на выражение лица актера, Лиля не смогла сдержаться и снова захохотала.

– Нет, мы его в пальмовые листья заматываем и в лопухи… ну ты чего? Все необходимое уже есть, даже сверх того, еще и надарили пять гардеробов, можно не стирать, каждый день новую одежку на него напяливать, а потом выбрасывать, скоро все эти вещи станут ему маленькими, не успеем даже на него все надеть, наверное. В детдом будем отдавать это все потом.

Арсений усмехнулся, закрыл правой рукой глаза, начал тереть переносицу.

– Действительно, что я несу вообще?

Глядя на его взволнованное умиление и восторженность, Лиля двинула было руку над столом, чтобы взять пальцы Орловского, но резко спохватилась и сделала вид, что тянулась за салфеткой. Актер успел уловить этот сдавленный жест, а главное – разгадал его и то, что салфетка ни при чем.

– Просто тебе непривычна эта роль, в которой ты себя чувствуешь сейчас: стать отцом и не иметь возможности заботиться о ребенке – это очень тяжело… Понимаю. Ты, как мать, которая выносила, родила, и у нее сразу ребенка забрали, так что она даже покормить его не может, а молоко давит, просится к малышу… вот и в тебе такое же молоко, только отцовское…

Арсений достал из кожаного портфеля, лежащего на соседнем стуле, аккуратно упакованные пачки денег и положил на стол. Одна к одной: два тонких столбика, замотанные резинками.

Блядь, Дивиль, ну эта сцена с деньгами – это пиздец как неожиданно все, конечно… ala благородный жест, перерождение героя, духовное, сука, восхождение… ну это же все так в лоб… срань Господня.

– У меня к тебе просьба, Лиля. Забери эти деньги. Вам они сейчас нужны, чтобы поднимать малыша, столько покупать же нужно, а мне эти деньги неприятны. Я люблю Ярослава, хоть и не видел его еще… брать деньги за любимого человека – нет, я еще не такое безнадежное говно, поэтому… забери.

Я охуеть как растроган!

Лиля удивленно смотрела то на него, то на деньги. Ее очень смутил этот жест.

– Перестань… у нас был уговор.

Давай, добавь еще фразу: «Ты не можешь так поступить со мной!» И все, и я кончусь сразу, а потом в рожу Дивилю плюну.

Орловский нахмурился.

– Я думаю, когда Ярослав вырастет, ему будет унизительно узнать, что он зачат за n-ую сумму денег.

– Он ничего не узнает, – все более растерянно.

Ну давай, теперь скажи: «Я клянусь тебе, НЕТ!». И пиздец. Давай-давай, пиздани эту ебучую фразу, и я нахуй уйду со сцены! Все-таки паршиво она играет Лилю…

– Мы знаем, Лиля, и этого достаточно. О сделке знают четыре человека, по меньшей мере, плюс ваши самые близкие родные, сколько их там, этих посвященных… Семь, восемь? Нет, это слишком много поверенных – рано или поздно Ярослав узнает правду, а я не хочу, чтобы он думал, будто его зачали ради денег.

– Нет, я не могу взять их…

Да ты нихуя себе! Взять она не может, горе-то какое! «Нет», «нет», не говори мне «нет»…

Напряжение диалога сорвало в зрительном зале волну аплодисментов. Актеры сделали паузу, переждали. Затем Арсений придвинулся ближе и склонился над самым столом.

– Если ты их не возьмешь, я сделаю с ними что-нибудь… сожгу или подотрусь. В конце концов это мои деньги, и я хочу их подарить Ярославу на день рождения.

Лиля улыбнулась. В глазах загорелось что-то. Немного поколебавшись, сгребла пачки денег и положила их в свою бежевую сумку.

– Спасибо тебе за все.

«Спасибо тебе за все» – гениально, Миша, ты просто бог драматургии!

– Когда позволишь увидеть мальчика?

«До свиданья, наш ласковый Ми-и-и-и-иша-а-а… Возвращайся в свой сказочный лес»…

– Давай обменяемся телефонами… только при условии, что не будешь звонить первым. Никогда, понял?

Арсений кивнул.

«Я клянусь тебе, НЕТ!». «Никогда!» Мамой клянусь, «НИКОГДА».

– Чтобы ты чувствовала себя спокойнее, можешь просто записать мой номер, свой не говорить, а звонить с чужого мобильника.

– Не нужно, я поверю на слово. Просто хочу, чтобы ты понимал – твой звонок может подставить меня.

«Отвечаю тебе, вот бля буду, слово пацана даю».

– Обещаю не звонить первым. В крайнем случае, обращусь к тебе через Лику.

– Да, именно так. Думаю, через пару месяцев я найду возможность показать тебе Ярика. Пусть он окрепнет пока… чтобы слишком не истязать тебя ожиданием, сегодня же обещаю сфотографировать его и выслать в WhatsApp или Telegram.

Арсений взял Лилины руки и поцеловал их. Их лица озарил свет прожектора, который через несколько секунд погас, оставив актеров в темноте.

Интермедия

Молодожены Селивановы сидели на картонной коробке с книгами. Больше сидеть было не на чем. Разве что взобраться на подоконник единственного окна, как это обычно делалось в школьные годы школьных коридоров, но учитывая, что в недавно купленной студии размером со скромный гараж, мебель еще совершенно отсутствовала, подоконник выполнял функцию обеденного стола, кухонных шкафов и гладильной доски, поэтому сесть на него не представлялось никакой возможности – он был заставлен разными кружками, баночками, разноцветными мешочками с сухомятной провизией быстрого приготовления, утюгом и столовыми приборами. Вот и пришлось Селиванову, как главе семейства, уверенной и властной рукой выбрать коробку попрочнее, подвинуть ее к стене и сесть – с тем видом и так хлопнув ладонями по коленям, как обычно принято это делать «на дорожку». Супруга последовала его примеру. Она тоже села, хлопнув по коленям «на дорожку» – на бескрайнюю и незабвенную дорожку ипотечного кредита сроком на 20 лет. Молодожены смотрели на дверной проем, повернувшись спиной к окну, и молчали. Тишина комнатушки гудела колодезной пустошью, а каждое шевеление отдавало вибрирующим и громогласным эхом.

Так они сидели уже несколько часов: только моргали, уставившись в одну точку, и напряженно думали. Они ждали раскладной диван.

В окно заглядывали близстоящие высотки Бутовского района: с претензией на «вид из окна» эти высотки перекрыли не только линию горизонта, а процентов 80 и без того скудного и ущемленного в своих правах подмосковного неба. Наверное, именно поэтому молодожены Селивановы смотрели не в окно, как это делали бы любые нормальные люди, оказавшись в совершенно пустой квартире, а именно на темный и узкий дверной проем, в котором они ждали появление желанных как никогда грузчиков-избавителей. Не будет преувеличением сказать, что оба супруга впервые за свою жизнь осознали, сколь важна и полезна профессия грузчиков: все эти жилистые Вани, Сереги, Тоши, Гриши, Алишеры, Сардоры, Анвары, Рустамчики – такие юркие и такие целеустремленные, в засаленных футболках и мятых кепках, с пачкой Winston в кармане треников или тертых джинс, заляпанных краской; сколь важны эти, подчас ленивые, но все же неутомимые и пьющие люди, которые все-таки нет-нет, а приносят в дома не только запах перегара и потной нестиранной одежды, но и разные предметы быта, мебели и даже роскоши. Евгений Селиванов сидел сейчас, оперевшись на колени, уткнувшись плечом в плечо своей избранницы, и с гордостью вспоминал, что в студенческие годы он тоже успел сделать вклад на этом важном грузоподъемной поприще. В голове даже промелькнула мысль – признаться тем ребятам, которые с минуты на минуту появятся из темноты, выйдут, как гордые небожители из этой толщи бутовских пыли и мрака – признаться в том, что и он в прошлом один из них, тогда они душевно друг другу улыбнутся, обсудят нелегкую долю работяг, изольют душу на предмет самых тяжких заказов и прихвастнут самыми беззаботными денежными удачами на их общем опыте или сладостной, но мимолетной связью с какой-нибудь аппетитной переезжающей вдовой, потом намахнут по рюмашке и расстанутся кровными братьями. Евгений внутренне уже решил сделать именно так, а потом все-таки покривился: поймал себя на мысли, что после панибратства грузчики, скорее всего, начнут наглеть, филонить, расшибать неосторожными движениями углы и стены, в общем, позволять себе разное скотство, а потом и того вовсе начнут засматриваться на его супругу, поэтому в конечном счете Селиванов решил держаться с грузчиками со сдержанным достоинством и с определенной дистанцией. Тем более что грузчики опаздывали на три часа, а это уже ни в какие ворота не лезло: с каждым новым часом ожидания в семействе Селивановых все убавлялось уважения к этой древнейшей профессии, и они уже были близки даже к тому, чтобы не пускать их на порог или хотя бы прибегнуть к легкому членовредительству. Неизвестно до чего бы докатилось развенчание этой трудовой профессии и их представителей, если бы через три часа молодые, вязнущие друг в друге страстные тела, распаляемые близостью партнера, не начали бы все более алчно покушаться друг на друга. Постепенно с коробки Селивановы съехали на пол, подстелив под себя какой-то подвернувшийся под руку плед, кофточка супруги отброшена на подоконник, как и брюки Евгения – прочь-прочь, куда-то туда, к шуршащим пакетикам с едой. Ласкательно-лобзательные движения становились все более жаркими, но Анжелика Селиванова не прекращала свою блокаду: она злилась на супруга – за год отношений тот ни разу не произнес ей слов любви, поэтому в последний месяц Анжелика попросту «не давала», хотя ей и самой давно уже было не в радость все это затеянное воздержание, но она все-таки стояла на своем – позволяла себя раздевать, накручивать соски, мусолить себя и тискать, но не более того. Сейчас Евгений настойчиво бороздил супругу лицом, руками и языком, настолько настойчиво, что даже нижнее дамское белье неловко треснуло, а Анжелика, в конечном счете, начала отступать. Она встала и отошла к подоконнику.