Москва, Адонай! - Леонтьев Артемий

– Ну се-е-е… хватит, Женя, се-е-е… Прекрати, кому говорят! Дай мою блузку.

– Да давай, ну че-ты… да сколько можно уже, ну че ты? Ты посмотри на него…

– Нет, нет и нет… и нечего им тут размахивать… Тоже мне, искуситель, нашелс-и-и… по-моему, я четко дала понять: я хочу услышать, любишь ты меня вообще или нет – разве я многого прошу?

– Я же объяснил тебе, что для меня слово «люблю» слишком много значит… мне нужно время, чтобы сказать его… это очень громкое слово.

– Я не понимаю, если ты сомневаешься в чувствах ко мне, о каком браке вообще могла идти речь? Зачем тогда вот это вот все?

Анжелика развела руки и окинула взглядом пустую комнату с коробками, подоконник с утюгом, столовыми приборами и шуршащими пакетиками – так, как будто под словами «вот это вот все» она подразумевала именно эти вещи.

– Да я не сказал, что сомневаюсь в самих чувствах, просто не хочу трепать их лишними словами…

– Лишними?! По-твоему, слова любви это что-то лишнее?! Нет, ну ты даешь…

Полуголая Анжелика обхватила рукой навязчиво вторгающуюся к ней разгоряченную часть Евгения, стоявшего перед ней со спущенными трусами. Эта часть настойчиво упиралась ей в живот. Супруга нежно обхватила рукой, взяла, как за поводок, и заглянула Евгению в глаза.

– Ну скажи, скажи, что любишь меня… ну скажи…

Рука Анжелики медленно поглаживала, отчего Евгений начинал сопеть.

– Ну вот, опять ты меня шантажируешь… вытя…гиваешь признание любви… – чем быстрее двигала рукой Селиванова, тем медленнее говорил Селиванов. – Нет, нет, не убирай руку. Это так приятно.

– Просто это ведь самое главное, если нет любви, тогда зачем все?…

– Да кто тебе сказал, что не… что нет любви? Я со… совсем про другое же…

– А про что ты? – Анжелика смотрела невинно, но пристально. Широко раскрытыми пытливыми глазами. – Просто скажи.

– Я про дру… про другое. Ну хорошо, я…

Селиванова поняла, что сейчас он скажет самое главное, он замерла и вцепилась взглядом в его лицо: глаза-губы-глаза. Рука крепко сжала разгоряченную часть Евгения.

– Анжелика, я люблю тебя… люблю…

Селиванова закинула голову назад, довольная, счастливая, потом обхватила губами его подбородок, ласково укусила, после чего свободной рукой прижала супруга к себе, а второй – правой – продолжала гладить.

– Ну вот я и сказал.

– Да, сказал. Теперь это навсегда.

– Да… Анжелик, а тебе не кажутся наши отношения слишком приземленными?

– Нет, а почему? Сейчас уже не кажется после твоих слов.

– Просто ради первого секса ты затащила меня в ЗАГС… из-за своих дурацких стереотипов, насчет секса до свадьбы… А теперь, во время моего первого любовного признания, я стою перед тобой со спущенными штанами, и ты натираешь мне член. Все это кажется мне очень приземленным.

– Мои стереотипы не дурацкие, вернее, это не стереотипы, а принципы… Я просто решила для себя лет в семнадцать, что не хочу размениваться направо и налево. И хотела, чтобы у меня был только один мужчина – разве это плохо? Поэтому и сказала тебе сразу, что все будет только после свадьбы.

– Да нет, это прекрасно, прос… просто я не понимаю, почему я должен все это расхлебывать… мы полгода встречались без секса, потом расписались, несколько месяцев пожили человеческой жизнью, и ты опять меня начинаешь морить воздержанием из-за этого дурацкого признания в любви… И вот ты добилась своего опять, конечно, кто бы сомневался…

– Оно не дурацкое. Неужели ты не понимаешь, как это важно? Я же женщина… я очень счастлива, что ты наконец-то сказал мне о своих чувствах. Это было так неожиданно. Я так рада, что ты решился, наконец-то, и сказал, все сказал…

Раздался звонок домофона. Супруги перевели взгляд в прихожую, несколько секунд стояли без движения, осознавая: это приехали грузчики. Затем оба еще некоторое время анализировали то, как смотрятся сейчас со стороны.

– Грузчики приехали, – непонятно зачем сказал муж так, как будто бы они оба не понимали, кто это приехал, и как будто бы сюда – в эту необжитую квартиру полупустого дома на окраине Бутово мог приехать кто-нибудь, кроме них.

Анжелика потянулась за блузкой и бюстгальтером, быстро стала одеваться, а Селиванов, в свою очередь, поднял трусы с колен и схватился за брюки. Он оделся, застегнулся, дождался, когда Анжелика тоже приведет себя в порядок, после чего подошел к двери, снял домофонную трубку и нажал кнопку. Минут через семь грузчики появились с большой коробкой. Как ни в чем не бывало, так, как будто не опоздали на четыре часа, подошли к дверям, и началась рабочая суматоха, из оперы «вира-майне», впрочем, этих слов грузчики не употребляли, но в целом действовали очень возбужденно, стремительно, громко кричали, волновались, пытаясь протиснуться в узкий коридор с громоздкой дурой, похожей на упакованный рояль.

Молодожены Селивановы снова сидели на коробке с книгами, как ни в чем не бывало, так, как будто не мусолили и не терзали только что друг друга в полуголом виде. Грузчики вели себя настолько взбудоражено, что нельзя было подумать, будто эти двое привезли бренную мебель, складывалось впечатление, что они, по меньшей мере, спасают утопающих, а Селивановы были спокойны и непроницаемы. Они смотрели на диван, вернее, еще только на коробку, из которой ждали появления долгожданного дивана, смотрели-смотрели с нетерпеливым смаком, обмениваясь друг с другом обрывками фраз, обсуждая любимые позы, стараясь использовать для этого такие выражения, чтобы грузчики их не поняли, пока те, наконец, не собрали диван и не оставили хозяев в покое.

Селивановы закрыли за ними дверь и весело переглянулись. Они подошли к дивану и сели: с тем видом и так хлопнув ладонями по коленям, как обычно принято это делать «на дорожку». Сначала на диван опустился Евгений. Супруга последовала его примеру. Она тоже села, хлопнув по коленям «на дорожку» – на бескрайнюю и незабвенную дорожку ипотечного кредита сроком на 20 лет.

Действие пятое

Явление I

Московское центральное кольцо

Вагон № 0854

Первый гопник, Доменико. Решительный и быстрый, 27 лет, широкоплечий, низкорослый, почти квадратный. Внушительная махина с кулаками. Лбом можно колоть орехи, а пальцами – гнуть пятаки. В синем пуховике и красной шапке, сдвинутой на макушку, треники с обвисшими коленями и грязноватыми полосками по бокам (актив, провокатор, зачинщик).

Второй гопник, Манфред. Задумчивый флегматик, 29 лет, высокий и худой. Кожаная куртка, достаточно опрятные зеленые спортивные штаны (пассив, более пригожий, чем первый, вычищенные до блеска остроносые туфли, в руках свернутая в трубку газета, которая выдает пытливость ума и природную любознательность).

Первый полицейский– законник, сержант, невыспавшийся, плаксивый голос, красивая меланхолия в глазах, пыль на погонах, запах изо рта.

Второй полицейский– плохиш, товарищ капитан, любитель взяток, жизнерадостное и сластолюбивое лицо, дышит полной грудью, блестящая бляха, бархатный голос, пуговицы в ряд.

Сизиф, просто Сизиф, 63 года, сутулые плечи, редкие и седые волосы. Отстраненный вид, одышка.

Ванюша, 23 года, выпускник кафедры экологии и природопользования. Сын Сизифа. Здоровый, чуть глуповатый, но цветущий вид.

Света– балаболка, девушка Ванюши, местная дурочка, 21 год.

Теща– поросенок, Ебигелевна (она же Эбигайло Федоровна, она же «толстая сука»).

Лена, дочь тещи-поросенка, жена Сизифа. Внушительная женщина сдобных кормов и сидячего образа жизни. Ленивой походкой и тучностью напоминает кастрированного кота.

Кредиторы, свора пронырливых низкорослых господ, похожих на зондеркоманду, которые пытаются присвоить недвижимость Сизифа, в силу не до конца выплаченной ипотеки и отсутствия живых наследников-правообладателей.