Москва, Адонай! - Леонтьев Артемий

Сизиф смотрел в окно: беспросветная тьма, ни единого контура. Подумалось даже, что, наверное, поезд провалился в черную дыру. В любом случае, было в этой тьме нечто космически-необъятное, несокрушимое. Однако постепенно мрак начал слоиться и распадаться: за стеклом пролетали какие-то смутные образы – Сизиф видел руины городов, пепелища, разбитые в труху мегаполисы, похожие на затонувшую Атлантиду, но вот, наконец, появились обитаемые поселения, электрический свет в окнах, приземистые дома, затем выдвинулись из-за горизонта и высотки, мосты, водонапорные башни, столбы электропередач со скрипучими, обвислыми, как бельевые веревки проводами. Какой-то пьяный вахтер с заспанной и небритой физиономией вышел из своей железнодорожной сторожки с ведром параши и выплеснул его в сторону поезда. Состав двигался быстро, поэтому Сизиф успел увидеть только движение вахтера и то, как из ведра вылетала темная гуща – то, как параша плюхнулась оземь, он уже не видел.

По вагонам засновала какая-то интеллигентная и до ужаса общительная шобла: хорошо одетые мужчины с тщательно причесанными волосами вышагивали между кресел и с видом опытных гидов указывали руками на окна – по обе стороны движения. Умилительные выражения их лиц и восторженные нотки в голосе выдавали неподдельную любовь к своей работе и тому краю, в который прибывал поезд. Большинство людей из этой шоблы Сизиф не знал, разве только троих, кажется, они были писателями: первый Алешка-беспризорник, по кличке «толстяшка», второй – Мишка Лохов, злые языки прозвали его «атаман-заячья губа», а третий – Алексей Максимович Сладкий, которого называли исключительно по имени отчеству.

Первый носил круглые очочки и дорогой пиджачишко, часто шмыгал носом, как после кокаина. Алешка-беспризорник вещал пассажирам с приторным видом, но настолько вдохновенно и пронзительно, что многие слушатели даже плакали. Мишка Лохов говорил сдержаннее, но с присвистом, одной рукой лихо покручивал залихватский ус, а другой – держался за портупею. Время от времени «атаман-заячья губа» бойко стучал каблуком сапога об пол, делал выпад в присядку и кричал «Эх-раз, два, три, калина, черня-а-авая девчина…» – от неожиданности многие пассажиры даже вздрагивали. Алексей Максимович Сладкий баснословно походил на Сталина (разве что курил меньше, да и морщины на лбу от интенсивных дум были погуще, а в целом тот же лисий, бывалый разрез глаз тертого сукина сына, те же шальные ницшеанские усы, форма лица и головы).

Алексей Максимович Сладкий. Вот здесь у нас «обрабатывается человеческое сырье» и строится пирамида, то есть Беламоро-Балтийский канал… а вот справа, если присмотреться, можно увидеть Соловецкий монастырь особого назначения, то есть лагерь, я хотел сказать… а там…

Алешка– беспризорник. А там вот, за колючей проволокой, наша новая ГЭС… да нет, не за той колючей проволокой, а за другой… да, правее чуток, вот где каменоломня, видите, и несколько доходяг с тележками? Вот от нее и вправо… да нет же, как можно, это пионерского лагеря проволока, разве не видно, что она в белый цвет покрашена… да еще правее, самая крайняя, видите? Ну, рядом с пыточной которая. Да, да, да, вот, она самая – вот за этой колючей проволокой у нас ГЭС…

Мишка Лохов. А вот тут у нас клумбы, да, а дальше там бесплатное образование: а вот, прямо посмотрите, да, где воронок проехал, ага, между крематорием и аллеей роз красивое здание, видите? Ну, где мужик какой-то отрезанную голову несет, видите, там здание за ним с ромашками на окнах? Да, вот там бесплатное образование у нас… и клумбы опять же. Вообще, как вы можете заметить, цветов у нас очень много.

(Следом за интеллигентной шоблой шла экскурсионная группа. Учительница Зульфия Петровна в чеховском пенсне вела за собой отряд пионеров. Вереница школьников с красными галстучками шли дружной цепочкой, держась за руки. Перед их носом мелькала длинная деревянная указка).

Зульфия Петровна (вращая головой, как башней от танка, то есть на уверенные 360, тщательно смазанных машинным маслом градусов). Дорогие ребята, только не толкайтесь, встаньте так, чтобы всем было видно… Васенька, да перестань же, в конце-то концов, дергать Ануфриеву за придатки… а теперь посмотрите, пожалуйста, налево: в углу композиции вы можете наблюдать, как благородный Сизиф пытается перехитрить злонравного Танатоса, он истово жаждет восторжествовать над тленностью человеческой природы и обрести через это всеобщее бессмертие… эти проблески света на картине можно рассматривать, как метафору преодоления метафизической скованности индивидуума-обывателя… а теперь, пожалуйста, мальчики и девочки, дружно поверните свое ебало направо: в другом углу картины вы увидите тлен и сумрак, обезвоженную пустотность и небытие. Этот контраст особенно сильно подчеркивает всю метафизическую шаткость положения Сизифа, который духом хоть и рожден вне смерти, но все же терпит крах через свою тяготеющую ко греху природу… и именно через это герой утрачивает божественную первозданность… его же собственная греховность вдребезги расхуячивает возвышенность вселенской предопределенности конкретно этого духовного замысла…

Архангелы

(шепчут за окном)

усталые пальцы хватаются за воздух как за твердь подбо-

родка

призрачные полупрозрачия

косматая варит свою густую похлебку

ржавый раструб косноязычия

рожденные в вишневом сиропе брызги длинных междометий-

заклятий

отсеченная плеть пуповины сиплыми скоморохами пятится

на попятный

взогретые недра скрытых за копотью истин

в фиолетовом облаке небесных рытвин

и смоквы обезвоженной сущностью безводятся на беззвездье ясность тусклого стекла режет запястья с трубчатыми венами в профиль пружина чеканной оторопи и воспаленных сухожилий печати гортань зобатого султана-маразматика ушная раковина преисподней опухоль и прелый дух земельной утробы плющится шипит громыхает распавшийся на молекулы костяк безжизненности брюхатится в трясине раскрепощенной расплаты полиэтиленовые струпья голубой дрожащей сцепки двухаршинные ореолы рукопожатий перекрестья расщелин вера ты все напутал распятие на распутье рассеченной бровью кровавится кончик пальца заплатанный сечь-картечь суглинистых проклятий озарение сплетения и вековые шрамы в колокольном трепете набатном пропитанные ядом щели-выщерблены разорванный свиток перипетий переплетий на глубине ладони и в глазном яблоке отметки сучьи бычьи желтое междуречье и зыбкая глина заклятий чешет за гривой у конюха нечисть

Явление II

Московское центральное кольцо

Вагон №…

(Обволакивающая беспросветность за окном – распахнутая мгла. Навязчивый скрип, вагон покачивается и вздрагивает, чуть потрескивает, как стиснутый в давилке орех, скользит сморщенным обмылком. Колеса продолжают постукивать о рельсовые стыки, хотя Сизиф снова не видит за окном ни неба, ни земли – ни единого контура. Один только мрак. Люминесцентная лампа над головой брызжет дребезжащим электричеством, хрипит, вымучивает, плюется шизофреническим светом. Сизиф и какой-то незнакомый мужчина сидят на соседних креслах).

Незнакомец. Уважаемый, (внимательно оглядывая Сизифа), а вы почему весь в дырдочку? Это кто вас так любезно укокошил?

Сизиф. Так… (отмахивается.) Прохожий один… шилом поцарапал. Не берите в голову, пустяки.

Н е з н а ко м е ц. Ясно, ну, дело-то житейское, конечно.

Да свадьбы, как говорится… Хе-хе (покашлял в кулачок.) Я вот вообще последние десять лет жизни овощем в кровати пролежал, с ума совсем спятил, срал под себя, а это, знаете ли, неприятно…