Москва, Адонай! - Леонтьев Артемий

Тут навстречу вышел неимоверных размеров мужик, похожий на архетипического кузнеца. Он энергично подошел и еще более энергично начал трясти руку Фридриху, а затем и Сизифу.

– Здорова, хлопцы. Я с вами, пожалуй, пойду, а то, чай, еще обидит кто… а со мной вам все трын-трава, это я как есть говорю.

Фридрих представил кузнеца Сизифу.

– Его зовут Святослав Ржаной, местная артиллерия и тягловая сила…

Ржаной издал звук, похожий на гул колокола, а потом заурчал как авиационный двигатель. Сизиф настороженно кивнул колбасной горе сухожилий и бугристых мышц, пытаясь выдавить из себя хотя бы тень улыбки, но чувствовал, что у него не особенно это получалось: слишком уж напугал подошедший. Но приглядываясь к простоте нрава и молчаливости Святослава, Сизиф несколько пообвыкся и успокоился.

Следующий, кто встретился на дороге – Анатолий-богомолец.

– Анатолий у нас, как видишь, голуба, в телесах…

Сизиф с молчаливым уважением оценил увесистое брюшко, которое тянулось к коленям и не давало возможности быстро передвигаться.

– От стыда за свое большое чрево, богомолец носит его не выпячивая, как это обычно делают откинувшиеся назад толстяки, он, наоборот, ходит исключительно склонившись вперед, почти коленопреклоненно, а учитывая, что Анатолий постоянно с похмелья, его стыд по утрам всегда усиливается, поэтому смиренная походка медленно шествующего человека с по-монашески опущенной головой, да и вечное бормотание себе под нос какой-то околесицы вызывает неподдельное восхищение летописца Бори, который думает, что бормотание Анатолия – ничто иное, как Иисусова молитва, поэтому богомолец, наряду с Андрюшей-онанистом неизменно стоят в авангарде борькиных таблиц. В действительности же бормотание Анатолия – отборные проклятия и матерая нецензурщина в адрес тех, кто ему предлагал накануне выпить, и из-за кого он в очередной раз налакался в усмерть… по праву почитая их виновными в этом бесконечном свинстве и жутчайшей головной боли… богомолец может выпить баснословно много… прославился в поселении еще и тем, что дольше всех мог простоять во время молебнов – закрывает глаза и все стоит, стоит, стоит и немного покачивается – с проникновенным лицом и сосредоточенно сморщенным лбом. Со стороны кажется, что Анатолий молится, хотя на самом деле он спит в лежку – при чем наглухо, что называется, до десятого сна, ну, то есть не в лежку, а в стойку, в общем, ты понял… Кстати, единственный мужик в поселении, кто не только никогда не храпит, но еще и умеет спать стоя.

Фридрих кивнул Анатолию, а тот в свою очередь тоже пробубнил что-то себе под нос, а потом прилег в канаву, чтобы прийти в себя.

Дальше им встретилась хижина грудастой бабоньки Феклы-лекарши.

– А это своего рода медпункт поселения. Видишь, Фекла даже нарисовала на стене большое красное «Х»? Это не икс, я подчеркиваю, а именно исконно русское ХЭ! Она позиционирует свое ХЭ, как красный крест, я думаю, тут нетрудно догадаться. Тот же факт, что какие-то шалопаи приписали цветными мелками к этому медицинскому ХЭ две кривенькие буковки «УЙ» – было делом десятым.

Сизиф внимательно разглядывал хозяйку в ситцевой цветастой юбке до пола. Лицо широкоплечей, похожей на штангистку, женщины украшали густые усики над верхней губой. Она развешивала стиранные простыни на бельевую веревку и время от времени ковырялась в ухе, отирая палец о развешенное белье. Только знай себе прищепки достает изо рта и все теребит мизинцем ухо, засунув палец в раковину на все фаланги… Женщина брезгливо покосилась на идущих и демонстративно не поздоровалась. А когда увидела Святослава, то даже поморщилась, как при изжоге и негромко рыгнула… дело в том, что она до колик не выносила силача-мужлана, считала его заклятым врагом, потому что кузнец не признавал ее методик лечения…

Фридрих продолжал:

– Фекла-лекарша знаменита тем, что любую хворь лечит ночным прикладыванием разных икон. По ее деликатному мнению, желудочные болезни, например, лучше брать на приступ не чем-нибудь там, а иконами столпников, а, скажем, повышенное артериальное давление – иконами мучеников, ну, а в случае с венерической хворью, которую Фекла-лекарша считала исключительно семейной проблемой, она действовала иконой Петра и Февронии Муромских. Привязывала икону марлей, и так спи себе всю ночь, а утром будешь, как новенький, мол… За это «мракобесие», как выражался Святослав, Ржаной несколько раз порол Феклу, но не смог выбить и десятой части этих амбиций народного врачевателя…

Святослав сплюнул в сторону Феклы, недоброжелательно зыркнул. Рядом стоял добротно сложенный дом из приличных бревен, с красивой резьбой на окнах. Ладный и стройный домишко сразу обращал на себя внимание, однозначно выделяясь из общей беспризорности и аскетичности окружающей архитектуры. Не говоря уже о просторной веранде с креслом-качалкой, в котором сидел какой-то плюгавенький мужичонка и покуривал трубку.

Сизиф кивнул в сторону веранды и повернулся к Фридриху:

– А это чье? Кто такой?

– Дом церковного хозяйственника, своего рода «келаря»… Это ростовщик Веня, по кличке «жидок».

Святослав не смог не вставить своей реплики:

– Тот еще прохвост и редкого помета сукин сын и мошенник… Дармоед, каких мало. Обожрал тут всех, выродок.

Фридрих утвердительно качнул глазами:

– Да, тот еще… у него есть рака с мощами, которую он, по его словам – получил свыше – а по слухам, давно еще стибрил в каком-то старом монастыре… ростовщик Веня божится, что может этой своей ракой преумножить любой капитал, троекратно, а то и четырехкратно увеличив номиналы банкнот – берет он за свои коммерческие операции бессовестно много, поэтому Веню в поселении откровенно недолюбливают.

Сизиф присмотрелся к мужичонке: внешне какой-то весь непригожий, Веня-ростовщик носил пенсне и тощую бороденку, которая больше походила на бесовскую, чем на почтенную бороду-броду аронову…

Рядом с Вениным особнячком стояла просторная хата с прямой крышей, уложенной красивой бордовой черепицей. Перед домом очень солидный человек.

– А это кто?

– Иннокентий Эдуардович, проповедник, он постоянно читает на свежем воздухе. Вот и сейчас, видишь? С увесистой книгой снова. Одаренный экземпляр: бархатный баритон, широкие плечи, массивные скулы мужественного и до крайности харизматичного лица… Респектабельный образ довершает благородная, роскошная бородища, которая ни в какое сравнение не идет с бороденкой Вени ростовщика, по кличке «жидок». Я уже не говорю о том, что в поселении проповеднику нет равных, как в ораторском искусстве, так и в знании Священного Писания – Иннокентий Эдуардович может по памяти цитировать Библию целыми страницами. Мало того, проповедник даже знает арамейский язык, что совсем уже не идет ни в какие сравнения – настоящий ученый муж, не чета всем этим Борькам, Веням, Феклам, Петрушам, Анатолиям и жалким онанистам Андрюшам… В поселении Иннокентий Эдуардович, проповедник, живет в доме с двумя шлюхами.

Фридрих присмотрелся к окну, но никого не разглядел.

– Сейчас их не видно, наверное, спят… Одному Богу ведомо, где проповедник откопал в этом сумраке двух шлюх… Могу только сказать, что Иннокентий Эдуардович, проповедник, никогда не искал шлюх – шлюхи всегда сами находили Иннокентия Эдуардовича… я много думал над тем, почему шлюхи так тянутся к нему, и пришел к выводу, что ни арамейский язык, ни безукоризненное знание Священного Писания не могут быть причиной этого тяготения шлюх к проповеднику, поскольку, как мне кажется, можно с абсолютной уверенностью утверждать, что ни одна шлюха в мире не знает арамейского языка и не испытывает интереса к Священному писанию, за исключением разве что раскаявшихся блудниц, но шлюхи Иннокентия Эдуардовича были очень даже нераскаявшимися оторвами – жизнерадостные такие и вполне себе веселые трясогузки, я бы даже сказал, не без эрудиции: Малахова смотрели, ну, «Дом-2», понятное дело – короче говоря, интеллект хоть и был, но с очень слабым предохранителем, как бы с психическими некоторыми затруднениями и знатными пробоинами, если ты понимаешь, о чем я… вот, так что им были совершенно до фени все эти Декалоги, Книги пророков и Царств – в общем, до крайности хорошо жилось им с проповедником и без арамейского, так что никак они не тянули на раскаяние, прямо-таки к гадалке не ходи… ну не видел я никогда в глазах его шлюх – Тани и Светы – никакого раскаяния, посему склоняюсь к варианту, что всему виной здесь бархатный баритон, широкие плечи, массивные скулы и, конечно же, беспримерное красноречие…