— Мое имя… — первые два слова жених произносит вызывающе громко и отчетливо, потом будто спотыкается и вздрагивает.
Напряженная тишина ничем не нарушается. Глаза девушек, возле которых я стою, прижавшись к прохладной каменной колонне, вращаются в нетерпении. Ага! Всем, не только мне, любопытно, как же зовут этого наглеца.
Жених медленно разворачивается в мою сторону и смотрит прямо на меня. Канарейка и Воробушек громко сглатывают. Сотни глаз устремляются в нашу сторону. Не раздается ни звука. Удивленные мужские и ревнивые женские глаза, серые и голубые, карие и черные, буквально сжигают своей энергией моих «подружек». Канарейка густо краснеет. Воробушек, наоборот, катастрофически бледнеет.
— Неужели? — из последних сил выдыхает Канарейка. — Я знала…
— Я знала… — эхом повторяет за ней Воробушек.
Они говорят тихо-тихо, еле слышно, но слова их, будто усиленные десятками микрофонов, сотрясают стены храма. Голубая Ряса хмурится. На месте жизнерадостного мужчины строгий, даже грозный церемониймейстер со взглядом палача. Он с некоторой растерянностью рассматривает девушек, ни разу не остановив взгляд на мне. Жених же, кроме меня, похоже, никого не видит. Опаньки! Пора просыпаться!
— Имя! — требует Голубая Ряса. — Имя! Время, господин!
Вот ведь невежливый жених попался! Тишина сменяется беспокойством: шепот, шорох, шуршание. Все что-то говорят, куда-то смотрят. Я же вижу только черные глаза, берущие меня в плен. По напряженному позвоночнику поднимается волна тревоги и желания испариться. И еще… злость! Сильная, выкручивающая внутренности.
Почти плачущая Селестина виснет на руке жениха, который начинает движение в мою сторону. Почему-то не удается развернуться и бежать к выходу. Я сжимаю кулаки и вспоминаю, что снотворное было просроченным. Так мне и надо! Чтобы мне до конца жизни одни предписания роспотребнадзора читать!
Ярко-зеленый туман с каким-то живым шипением вырывается из алтаря (или что это?) и медленно ползет во все стороны.
— Беру на себя! — неожиданно кричит жених, отталкивая невесту, двумя широкими шагами преодолевая расстояние между нами и хватая меня на руки.
Находчивые гости, видимо, подготовленные, играют в игру «Морская фигура, замри!», застывая мгновенно и качественно. Резкая головная боль прошивает череп, заходя через левый висок и выходя через правый. Может, это потому, что снотворное я кефиром запила?
— Да кто ты такая?! — резкий, грубый крик острой болью прошивает набухшие виски, заставив поморщиться.
Но я удерживаю улыбку. Хотелось бы дерзко насмешливую, но, боюсь, выходит она постно оскорбительной. Его ответный надменный оскал (ну, не улыбкой же называть эти страдальчески растянутые полные губы), похоже, предвещает утробный рык загнанного гордого зверя, который погибнет, но не сдастся, не будет скулить и молить о пощаде, а предупреждает о том, что так просто его не взять.
— Видите ли… — вежливо-предупредительно объясняю я, решив начать издалека, с самой первой нашей встречи. — Я даже не знаю, как это называется, но я здесь совершенно не при чем!
— Я! — прогремело под сводами удивительного храма, красотой архитектуры и внутреннего убранства которого я любовалась всего несколько минут назад. — Я! Знаю! Как! Это! Называется!
— А! Тогда всё в порядке! — рассерженно и устало фыркаю я, удобнее устраиваясь на его сильных руках, и почти доверчиво и точно очень деликатно спрашиваю. — Не могли бы вы и мне рассказать, что именно вы поняли из опыта наших с вами встреч?
Оскал меняется на изысканно-желчную ухмылку. Оглянувшись на застывших гостей с пустыми взглядами и собственную невесту, призрачно прекрасную в этом жемчужно-сером свадебном платье, белокурой куклой с таким же пустым взглядом, как и у всех, замершую у алтаря (это вообще алтарь?), герой моих странных снов действительно рычит, вернее, кричит, откинув голову назад. Крик этот, оглушительно громкий и насыщенный самыми разнообразными чувствами, просто сотрясает своды храма, но ничего не меняет в окружающей нас инсталляции.
Все пришедшие на свадьбу моего любвеобильного визави, в том числе и его суженая, аккуратно стоят в тех позах, в которых застало их его заклинание. Единственное, что отличает людской фон от реальности пятиминутной давности — это бесцветные глаза людей с одинаково пустыми, отрешенными взглядами.
На психологическом тренинге, куда когда-то затащила меня моя беспокойная подруга Полина, нас учили кричать, чтобы высвободить избыточные негативные или позитивные эмоции, отправив их во Вселенную. Еще тогда меня начал занимать серьезный вопрос: если всё не возникает ниоткуда и не исчезает никуда, то кому-то же прилетит наш истошный крик. И хорошо еще, если напитанный положительными эмоциями…
Мой визави (буду называть так, пока не соображу, как всё-таки его зовут) вложил в свой крик яростную злость и сумасшедшее раздражение. Тренер-психолог был бы в полном восторге! Мы, участники семинара, двадцать восемь женщин разных возрастов, кричали вяло, стеснительно, украсив крик нервной мимикой и скованными позами.
— Вы не расстраивайтесь! — искренне прошу я, приторно-любезно сложив губы в подобие новой улыбки, и подбадривающе обещаю. — Это длится всегда не более десяти минут. Приблизительно.
Опускаю глаза вниз: ядовито-зеленый туман, стелющийся по мозаичному яркому полу храма, окутав ноги людей до самых колен, к длинным ногам моего визави даже не приближается. Изредка клочки его с тихим шипением кидаются к голенищам начищенных сапог жениха, по-прежнему держащего меня на руках, но натыкаются на невидимую защиту и со звериным повизгиванием униженно отползают прочь. Я не знаю, опасен ли туман для меня, но проверять не хочу. Боюсь. Кроме того, стал бы мой безымянный герой (вернее, многоименный) так быстро и так резко хватать меня на руки, если бы эта странная ползающая и шипящая зелень была безвредна?
— Если ты сейчас же не скажешь, кто ты, — надменно угрожает почти успокоившийся мужчина, — то я поставлю тебя на ноги, а еще лучше — просто брошу на пол!
— Я предпочла бы обращение на «вы», — состряпав приязненное выражение лица, гордо говорю я, но, не встретив понимания, вздыхаю и напоминаю. — Вы же сказали, что сами всё знаете!
— Я знаю, что ты, скорее всего, запустила дурь запрещенным заклинанием! — еле сдерживаясь, почти кричит он.
Бедный! Нервный какой! Предыдущий крик не помог ему избавиться от злости и напряжения. В таких случаях наш тренер предлагал нам громко петь, вкладывая в песню душу. Выражение строго очерченного лица моего визави, черными глазами смотрящего прямо в мои зеленые, подсказывает мне, что петь он не будет. Наверное… Вот зря! Ему бы пошли пафосные революционные песни, а еще романсы про любовь и страдание.
— Что, тьма тебя возьми, происходит?! Что с твоим лицом? — трясет он меня, прижимая к себе крепче.
— То же, что и с твоим! — хочется ответить мне, глядя на расплывающиеся черты его благородного лица.
Но я не отвечаю. Нет смысла. Мое время вышло. А я его предупреждала!
— Давление очень низкое! — сообщает грубый голос, пробуждающий меня ото сна. — Капельница с ангиотензинамидом. Медленно. Сначала не более двадцати!
— Двадцати чего? — задумываюсь я.
Ну, и любопытно, обо мне всё-таки речь.
— Ну что, милашка? — кто-то гладит меня по голове.
— Милашка? — неожиданно и приятно.
— Что ж ты, такая молодая, а такая квёлая? — допытывается грубый голос.
— Квёлая? — с трудом соображаю, что обозначает это слово. — То есть дохлая?
— Можно и так сказать! — смеется мой собеседник. — Дохлая и есть дохлая!
— Любка! — в наш диалог врывается голос Полины. — Дрянь ты такая! Чего пугаешь?
— Давно девушка от низкого давления и упадка сил мается? — спрашивают, видимо, у Полины.
