— И как спите? — цепляется к последнему слову Антон. — Без снов и сновидений?
— По-разному, — вру я. — Всякое снится. То экзамен сдаю в универе и сдать не могу. То в клубе танцую. То с подругой спорю.
— С подругой? — переспрашивает неугомонный инструктор. — Реальной или новой, незнакомой?
— С Полинкой, — доверительно отвечаю я. — Вы думаете, что по ночам мы с ней шастаем в другую реальность?
Антон ничего не отвечает. Начинаются занятия по этикету.
Генриетта Петровна прохаживается вдоль стены, строго глядя на нас, сидящих перед ней.
— Какие функции заложены в придворный этикет? — спрашивает она.
— Функция общения! — подобострастно отвечает Рыжик-Лариса.
Генриетта Петровна милостиво кивает.
— Поддержание статуса! — чопорно говорит модель Людмила.
Генриетта Петровна выдавливает подобие улыбки.
— Профилактика конфликтов? — логично предполагаю я.
Выщипанные брови Генриетты Петровны взлетают в искреннем изумлении.
— Прекрасно! — неожиданно хвалит меня она. — Не ожидала, что догадаетесь.
— Что тут догадываться? — недоумеваю я. — Всё абсолютно логично. Люди действуют строго в рамках установленных правил — это и снижает риск недовольства или раздражения.
— Похвальная логика! — сухо улыбается старушка. — Я научу вас разбираться в столовом этикете, этикете светского разговора.
— Как вы можете быть уверены, что в том мире, куда меня занесет, именно такие этикетные правила? — провоцирую я преподавательницу ехидным вопросом. — Может, там едят руками и рыгают при этом от счастья? И если ты этого не делаешь — слывешь страшным невежей?!
— Опыт, — просто и спокойно отвечает Генриетта Петровна.
Да они тут все святые!
— Будем надеяться, что у вас будет возможность выучить все правила, которые установлены в вашем мире. Насколько я знаю, любое высшее общество стремится к ослаблению и демократизации строгих правил, — сухо успокаивает нас Генриетта Петровна.
— Чудесно! — реагирую я широкой улыбкой.
— Вы зря недооцениваете мои занятия, — упрекает старая женщина. — По одному только поклону можно легко отличить аристократа от простолюдина, просто его отрепетировавшего.
— Значит, нет смысла и репетировать! — констатирую я. — У меня аристократов в роду нет.
— Смысл есть, — не сердится на меня Генриетта Петровна. — Мы же не знаем, куда и когда вы попадете. Соблюдение общих правил может даже спасти жизнь. Первое время.
Последние слова женщины вызывают нервные вздохи курсанток.
— Не ответить на чей-нибудь поклон — признак величайшего невежества, — монотонно начинает лекцию преподаватель. — Ответить небрежным кивком — высказать самомнение.
Курсантки старательно записывают. Полина набирает текст в планшете. Они что? С блокнотами и компьютерами перемещаться будут?
— Сегодня отработаем некоторые виды поклонов и кивков. Следующее занятие мы посвятим искусству молчания, — выразительно глядя на меня, говорит Генриетта Петровна.
— Да ради бога! — фыркаю я, заслужив осуждающие взгляды.
Честно говоря, ночи я жду с опаской. Возможность четвертого сна с этим Фиакром-Леонардом-Мэтью не пугает меня, нет. Но немного нервирует.
Вспоминаю, что у мамы где-то было снотворное. Вспоминаю, что было, но не помню название. Перерываю всю аптечку, сверяясь с информацией в интернете. Поскольку никуда не тороплюсь и не поддаюсь панике — получаю награду в виде опознанного средства с еще не истекшим сроком годности. Почти не истекшим. Так, всего пару месяцев. Убедив себя, что производители закладывают гораздо более длительный срок, чем пишут на упаковке, я назначаю себе две таблетки. Чтобы наверняка.
Храм, поражающий готической строгостью и торжественностью, украшен каменными кружевами. Серый камень строг и величествен. Огромная толпа нарядно одетых людей, видимо, собралась на какое-то театрализованное мероприятие.
Фраки. Цилиндры. Роскошные платья в пол. Замысловатые шляпки. Все возбуждены, переговариваются и ждут кого-то, глядя на широкую, мощеную чистым булыжником дорогу. Всеобщее внимание награждено: вдалеке появляется открытый экипаж, запряженный двумя серыми лошадьми. Лошади настолько красивы, что я от изумления широко открываю рот. Серебряная шерсть лоснится довольствием. Белая грива отливает снежным блеском. Огромные черные глаза с ресницами голливудской длины. Упряжь усыпана драгоценными камнями (ну, или кристаллами Сваровски).
— Если я только его увижу… только увижу… — причитает стоящая возле меня молоденькая девушка в милом платье канареечного цвета. — Я обязательно упаду в обморок! Вот увидишь!
Речь Канарейки обращена к миловидной подруге постарше, которая по-щенячьи повизгивает в предвкушении и мнет ручками в белых перчатках подол серо-воробьиного платья.
— Вот он! Вот! — шепотом кричит Воробушек, боясь обратить на себя внимание, и с неудовольствием добавляет. — И что он в ней нашел?
Он — это «мой» то ли Фиакр, то ли Леонард, то ли Мэтью. Весь в черном, только сорочка белоснежная, делающая его лицо смуглее, а глаза чернее.
Она — вовсе не Сюзет и не Ирен, даже не Флор. Это очень красивая блондинка в пепельно-сером подвенечном платье, делающем ее царственно прекрасной.
Пара настолько гармонично смотрится, что вызывает благоговейное чувство святости и зависти одновременно: жених и невеста. О! Да это свадьба моего старого «друга»! Нашел, наконец, женщину, на которой остановился. Как там называла ее Ирен? Кажется, Селестиной.
— Мэтью — подарок бога. Флор — цветок, это очевидно! — расшифровывала мне накануне Полинка. — А Селестина, про которую «твой» и Ирен разговаривали раньше, означает «небесная».
— Просто небожители! — ворчала я.
Может, это еще и не она, хоть он и говорил, что женится только на Селестине. Тот ведь еще ходок! У него в каждом сне по невесте или любовнице!
Ревнивые Канарейка и Воробушек не правы: совершенно понятно, что он в ней нашел, невеста не просто прекрасна, она похожа на божество, спустившееся с небес и осчастливившее его, земного бога.
Вместе с толпой прохожу в храм и убеждаюсь: да, это венчание. Элегантный мужчина в небесно-голубой рясе с белой лилией на груди, вышитой шелковой нитью, радостно улыбается жениху и невесте. Под звуки органа начинается сложный ритуал: жених и невеста отпивают из одного кубка, обходят кругом мужчину в рясе: по часовой стрелке будущую жену за руку ведет жених, против часовой — его ведет невеста.
Обмен клятвами короткий, но эмоциональный. Все дамы в храме чувственно ахают, промакивая глаза платочками. Все джентльмены сдержанно улыбаются.
— Готова ли ты принять мужа своего, благородная жена? — неожиданно громко, насыщенно густым басом спрашивает Голубая Ряса.
— Готова! — звонко, смело отвечает невеста, которая только что смущалась и краснела у всех на глазах.
— Назови свое имя перед богами и тьмой! — гремит под сводами храма.
— Селестина! Мое имя Селестина! — гордо отвечает невеста, и по переполненному залу проносится неизвестно откуда взявшийся резкий холодный вихрь.
— Боги услышали тебя и приняли! — вещает Голубая Ряса.
— Готов ли ты принять жену свою, благородный муж? — второй вопрос, совершенно логичный по содержанию, задается «моему визави».
Вау! Сейчас я, наконец, узнаю его настоящее имя! Надеюсь, не Фиакр. Хотя… пусть их дети будут Фиакровичами. Мне то что! Леонардовичи приятнее звучит. Мэтьювичи — совсем нелепо.
— Готов! — брутальный жених осторожно, ласково берет нежную, хрупкую руку Селестины в свою.
В храме устанавливается необычная тишина, кажется, не слышно даже дыхания нескольких сотен людей. Женщины вытягиваются в струнку. У Канарейки и Воробушка даже уши шевелятся от напряжения. Прикольно! Не знаю, почему, но все замерли в ожидании ответа жениха. Неужели им так же любопытно, как и мне?
— Назови свое имя перед богами и тьмой! — камнепадом грохочет вопрос.
