Книжная лавка фонарщика - Остин Софи

— Вы же знаете, как плохо мне даются светские беседы.

Тетушка Клара фыркнула:

— В мое время люди женились, не обменявшись друг с другом и парой слов. Тебе это весьма подойдет, дитя. Я более чем уверена.

— Полно, тетушка. — Сесилия сурово на нее посмотрела. — Она не настолько безнадежна. Ей просто нужно… — Она запнулась и, облизав губы, перевела взгляд на Эвелин. — Тебе просто нужно сдерживать себя и не задавать слишком много серьезных вопросов.

— Знаешь, что она вчера у меня спросила? — с кислым выражением лица сказала тетушка Клара. — «О чем вы больше всего жалеете в своей жизни?» Словно англичанки обсуждают такие вещи! Я нахожу, что новое поколение разбрасывается своими эмоциями, как рисом на свадьбе. В мою молодость никто не спрашивал меня о моих чувствах: никому не было до них дела, да и это было не важно. Что ж, девочка, у меня появился ответ на твой вопрос: я жалею, что пустила вас двоих к себе на порог!

— Тетушка Клара, прошу вас. — Мать Эвелин прижала кончики пальцев ко лбу так, словно предчувствовала приступ мигрени. — Вы обе, довольно. Ты пойдешь на бал, Эвелин. Будешь там танцевать и, кто знает, может, даже хорошо проведешь время.

— Подозреваю, что не проведу, — ответила Эвелин, не отрывая взгляда от сумрака окон.

— А вы, — Сесилия повернулась к тетушке Кларе, — могли бы научиться разбавлять свои слова хоть капелькой добра.

Тетушка Клара приложила руку к груди:

— Я? Сказала что-то недоброе? Что за чепуха!

— У меня даже нет подходящего наряда, — произнесла Эвелин. — Мое изумрудное платье, по сути, не бальное, а просто вечернее.

— Что ж, придется ему побыть бальным, — ответила мать, широко ей улыбаясь. — Я уверена, ты будешь выглядеть в нем чудесно.

Стоя тем же вечером перед заляпанным зеркалом и изучая в нем свое отражение, устало смотревшее на нее в ответ, Эвелин чудесно себя не чувствовала. Ей казалось, будто она идет по высокой траве и что в любой момент может услышать металлический щелчок захлопнувшегося вокруг ее ноги охотничьего капкана.

Насчет платья она была совершенно права. Пусть оно и было симпатичным — изумрудно-зеленого цвета, с глубоким овальным вырезом и более темными бархатными рукавами-фонариками, — для бала оно было недостаточно изысканно, слишком минималистично в отделке (немного черно-золотого кружева вдоль декольте и по внешнему краю рукавов), эффектным его было не назвать. А для бала нужно эффектное платье, такое, которое бы кричало: «Посмотрите на меня! Посмотрите, сколько у меня денег!» А это платье только заявляло бы: «Недооценила я, насколько роскошен будет этот вечер», — и от этого Эвелин еще больше бы чувствовала себя не в своей тарелке.

Она тяжело вздохнула и, отвернувшись от зеркала, села на кровать в озеро зеленого шелка.

Видит бог, даже в Лондоне, когда она надевала абсолютно все, что подобает, она все равно чувствовала себя беспородной ослицей в табуне мастистых лошадей. Нескончаемые балы и обеды, ужины и чаепития в Лондоне были для нее пыткой, в основном благодаря леди Вайолет. В своем дамском курятнике она была главной наседкой: когда она говорила, все молча слушали; по части нарядов и украшений все искали ее одобрения — все, кроме Эвелин.

Не то чтобы ей было все равно, как она выглядит и что думают о ней люди. Для нее это было важно, но ее так долго заставляли чувствовать себя белой вороной, что она бросила все попытки влиться в общество — с тех самых пор, как ее отправили из пансиона обратно домой, дав родителям четкую рекомендацию продолжать ее образование в частном порядке.

И за то, что она не такая, как все, за то, что она не искала ее одобрения, за то, что ей якобы было все равно, леди Вайолет изо всех сил старалась клюнуть ее побольнее каждый раз, когда они с ней пересекались.

Приглашение на бал было, по ощущениям Эвелин, из той же оперы. Только в этот раз леди Вайолет преподнесла этот подарок в обертке доброты, и Эвелин еще не почувствовала укола. Но она не сомневалась: как только Эвелин ступит в пятницу в танцевальный зал, она обязательно его почувствует.

В этом она была уверена.

Глава 8

26 мая 1899 года

Отель «Роял Стейшн»

Отель «Роял Стейшн» был облицован песчаником и выглядел как настоящий дворец. Он был построен, когда железные дороги начали набирать популярность среди путешественников, и прославился, когда в нем остановилась пообедать королева Виктория. Почему королева могла почувствовать здесь себя как дома, Эвелин трудно было не заметить: все — от взметающихся вверх позолоченных перил парадной лестницы до огромной люстры на потолке и расшитого серебряными нитями ковра на полу — сияло роскошью, особенно танцевальный зал.

В нем, казалось, родилось само лето. Под высоким потолком была натянута сетка, а на ней висело целое покрывало полевых цветов, наполняющих воздух пьянящим ароматом фиалок и жимолости. Некоторые двери в сад были открыты, и из них свежим ветром, словно с цветущего моря, волнами приносило всё новые чарующие запахи. Там, где под цветами мерцал свет, их лепестки переливались золотом. Повсюду стояли свечи, и даже они образовывали подобие сияющих букетов, в которых находило себе место еще больше цветов: их лозы причудливыми ручейками струились вниз с пьедесталов и, словно лианы, овивали широкий камин.

Зрелище было столь поразительно, что Эвелин замерла, не решаясь войти. Казалось, что она ступает не в танцевальный зал, а в какой-то совершенно иной мир — мир, для которого она до ужаса неподобающе одета. Она была как сорняк среди роз, была затоптанной ромашкой по сравнению с проплывающими мимо нее женщинами в усыпанных драгоценными камнями платьях. Она уже было решилась развернуться и уйти, когда вдруг услышала голос:

— Позволите проводить вас внутрь, мэм?

Она обернулась и увидела позади себя американца. В этот раз он был одет куда более изысканно, чем в день, когда они познакомились: белый галстук, свежая накрахмаленная рубашка, гладко зачесанные назад волосы, уложенные макассаровым маслом. На фоне остальных мелькавших мимо них мужчин, сливавшихся в черно-белое пятно, его выделял красно-синий платок, торчащий из нагрудного кармана. Заметив, что она обратила на него внимание, он улыбнулся и заговорщическим тоном произнес:

— Я подумал, что лучше не вызывать лишних пересудов и сразу обозначить себя как американца. Полагаю, учеба в Оксфорде и тщательное следование правилам английского языка могут и не сыграть здесь в мою пользу?

— Уж точно не среди людей в этой комнате, мистер Моррис, — сказала Эвелин с несколько натянутой улыбкой. Поток направляющихся в зал гостей нарастал, и они явно мешали им пройти.

— Прошу, зовите меня Натаниэль. Мистер Моррис — это мой отец. — Он выжидающе улыбнулся. — Ну так что, мисс Ситон, можно мне вас сопроводить? Или вы планируете топтаться здесь весь вечер?

Эвелин поморщилась:

— Вообще-то я намеревалась тихонько проскочить мимо распорядителя, чтобы он не объявил мое имя во всеуслышание. Собственно, только поэтому я и приехала так поздно.

Натаниэль нахмурился:

— Вы не хотите, чтобы вас объявили?

— Это частный бал, — ответила Эвелин. — Не понимаю, зачем вообще тут нужен распорядитель.

Натаниэль пожал плечами:

— Леди Вайолет всегда их назначает. Говорит, что хочет знать, кто когда прибыл.

— Поэтому будет гораздо лучше, если я проскользну незамеченной, спрячусь где-нибудь в уголочке и просижу там до окончания вечера.

При этих словах ей представилось скривившееся от негодования лицо матери, словно бы та ее подслушивала. «Все может быть, Эвелин. Кто знает, вдруг на этом балу ты встретишь свою судьбу».

Натаниэль залился громким, раскатистым, но при этом совершенно добрым и теплым смехом.