Книжная лавка фонарщика - Остин Софи

— Как будто это место ей когда-то было, — добавила мисс Мэри.

Леди Вайолет подняла подбородок и сосредоточенно посмотрела на Эвелин:

— Что ж, теперь ей точно не место среди нас.

Кольцо женщин вокруг нее все сжималось, и в ее голове эхом зазвучали слова матери: «Ты знаешь, как они ведут себя, когда учуют кровь. Эти женщины — пираньи». Но эти женщины были не пираньи. Это были настоящие акулы: каждая откусывала от нее по кусочку и, выплюнув, возвращалась за новым.

В этот момент из-за спины леди Вайолет показался Натаниэль. За ним шел лакей с полным подносом.

— Итак, леди, — сказал Натаниэль, вложив бокал в ближайшую свободную руку, руку леди Джейн. — Что я пропустил?

Его голос будто донесся из-под воды и поднял ее на поверхность, позволив сделать наконец долгожданный глоток воздуха. Только теперь, заморгав, она ощутила слезы, которые уже лились по ее щекам.

— Простите, Натаниэль, — сказала Эвелин, подбирая юбки, — но я не смогу с вами станцевать.

Затем она повернулась и вышла из зала, стараясь не слышать смеха, разлившегося морской пеной за ее спиной.

Глава 9

Пока Эвелин спешила сбежать из отеля в прохладу летнего вечера, по ступеням Йоркского вокзала спустился растрепанный молодой человек. Его взъерошенные волосы торчали на голове как колючки, а под темно-карими глазами проступали синие круги усталости. Он вышел не одновременно с потоком пассажиров, прибывших поездом из Лондона, а лишь спустя двадцать минут, словно бы заснул в своем кресле или заперся в уборной, прячась от кондуктора.

Он на минуту остановился, бросил чемоданы, которые нес в обеих руках, и поднял лицо к ночному небу. С тех пор как Уильям в последний раз был в Йорке, прошло уже много времени, давно он не вдыхал его воздуха, давно не видел звезд, рассыпанных по его небу. Он заметил сначала одну, затем вторую, и так, пока они не слились в единое покрывало, сотканное из далеких огоньков. Как же он скучал по ним в Лондоне! Он смог найти там всего одно место, в самой высокой точке парка Примроуз-Хилл, откуда их можно было разглядеть: туда еще не добралось электрическое освещение, окутавшее город оранжевой дымкой. В его голове они складывались в причудливые формы: в огромные кухонные горшки и высоких лучников, в крадущихся медведей и поднимающиеся волны. У него щемило сердце от этих звезд, но не оттого, что они поражали его своей красотой или заставляли скучать по дому, а оттого, что — если бы он честно, по-настоящему честно, отвечал себе на этот вопрос — он думал, что никогда больше их не увидит. Он думал, что никогда уже не вернется в Йорк.

Он обернулся, услышав визг скрипки, принесенный легким вечерним ветром. В гранд-отеле кто-то устроил праздник: до него донеслись первые такты вальса, и он подумал: «Каково было бы там находиться — пить и танцевать, быть беззаботным, быть кем-нибудь, кем угодно, только бы не собой?»

Он сделал глубокий вдох, втянув воздух носом.

Что он скажет своему дяде? Что скажет друзьям? Мысль об этом, внезапная и мучительная, как боль от удара в живот, напомнила ему о том, что худшее еще впереди. Уильям поморщился. Над ответом он подумает утром. Сейчас же нужно помыться и поспать. И пусть жизнь в последнее время была к нему жестока, сегодня она наконец протянула ему руку. На дороге, прямо у вокзала, стоял, как бы дремля, один-единственный экипаж, словно сам Бог послал его туда, чтобы Уильяму было куда бросить свои усталые кости.

Наклонившись, чтобы поднять с тротуара чемоданы, он вдруг замер. Под одним из них лежала записка, помятая бумажка, которую он случайно придавил. На ней размашистым почерком было написано:

Цокнув языком, Уильям подобрал ее, сунул в карман и быстро зашагал к экипажу.

Эвелин глотала свежий вечерний воздух так, словно только что вынырнула из воды. Лучше бы она ощущала ярость, чем это давящее чувство безысходности, застывшее у нее в груди. В конце концов, она была с ними почти согласна: ей там больше не место, ей не место среди них. И если уж быть с собой честной, ей, возможно, не было там места никогда, и единственное, что сейчас изменилось, — раньше это был ее выбор. А теперь…

Она выдохнула сквозь зубы в попытке как-то себя успокоить. Ей хотелось оказаться дома, забраться в постель, укутаться в одеяла и проспать целую вечность. Уже нарисовав себе в воображении свою старую спальню — с большими створчатыми окнами и желтыми атласными занавесками, — она вдруг осознала, что на самом деле вернется в дом тетушки Клары, к выдвижной кровати на чердаке, к тусклому свету, сочащемуся из маленького окошка под потолком, и к серым облупившимся стенам. К горлу снова подступил ком, а на глаза навернулись слезы. Она изо всех сил зажмурилась и сосредоточилась на дыхании, стараясь взять под контроль каждый свой вдох и выдох, пока они не станут спокойнее и глубже.

На другой стороне улицы стоял экипаж. Лошадь тихо дремала, уткнувшись носом в мешок с сеном. Кучер, судя по надвинутой на лицо кепке, тоже отдыхал. Эвелин заспешила к нему. Перед тем как она вышла из дома, мать вложила ей в руку два шиллинга и сказала: «На случай, если леди Вайолет сама не предложит тебе карету». Нет сомнений: когда эти шиллинги не вернутся, а в ее бальной книжке окажется всего одно имя, да и то американца, мать рассердится и огорчится, но Эвелин об этом подумает позже. Она поздоровалась с прикорнувшим кучером, подошла к дверце и остановилась.

К ней прилип маленький листок бумаги, весь помятый, держащийся благодаря одному лишь ветру. Она оторвала его от дверцы и прочитала:

Пока она держала в руках эту записку, в голове у нее промелькнула мысль. Она аккуратно сложила бумажку, спрятала ее в сумочку и распахнула дверцу кареты.

С другой ее стороны в это же самое мгновение то же самое сделал некий молодой человек. Так они стояли несколько долгих секунд, два силуэта в мерцающем свете висящих внутри фонарей, два застывших друг напротив друга лица.

— Прошу прощения, — наконец произнес молодой человек. — Я полагаю, это мой экипаж.

Такого красивого лица Эвелин не видела никогда: высокие изящные скулы, глаза, столь же темные, как небо у них над головой. Его нечесаные волосы торчали во все стороны, придавая сходство с каким-нибудь существом из волшебной сказки, пусть даже заклятие, только что соскочившее с его уст, прозвучало с густым йоркширским акцентом.

— Ваш экипаж? — спросила она, не отпуская ручки. — Мне показалось, что мы подошли к нему одновременно.

— Я подошел раньше. Да, признаю, на доли секунды, но тем не менее раньше. — Он забросил внутрь один чемодан, а затем и второй. Кожа на обоих так поистрепалась и облезла, что Эвелин удивилась, как она вообще еще держится. — Обычно я в обращении с дамами более галантен, но, прошу, поверьте, день у меня сегодня выдался просто адский — как, в общем-то, и весь этот год, — и этот экипаж нужен мне гораздо больше, чем вам.

Он уже начал забираться внутрь, так что у Эвелин на раздумья была лишь пара мгновений. В здании вокзала уже не горел свет, последний поезд ушел давно, а экипажей не предвидится до самого окончания бала. Если она не сядет сейчас в этот экипаж, то будет вынуждена остаться и ждать еще несколько часов — или, чего хуже, сесть в личную карету леди Вайолет. Она представила, как ей придется снова вернуться в тот зал, проглотить этот приторный аромат цветов и попросить об одолжении, и вцепилась в ручку еще крепче.

— Ваш день уж точно не мог пройти хуже, чем мой вечер, — ответила она, ставя ногу в карету. — Так что, боюсь, придется нам ехать вместе.