Свиток первый (СИ) - Зайцев Александр А.

Мы перешли к атакующим связкам. Простым, смертоносным. Выпад — укол в горло. Отскок — сметающий удар по ногам. Разворот — мощный горизонтальный удар в корпус. Снова и снова. Десятки раз. Сотни. Плиты зала гудели от ударов дерева о камень. Ладони покрывались кровавыми мозолями, стираемыми о шершавую поверхность шеста. Дыхание стало хриплым, в глазах плясали чёрные точки от усилия и нехватки воздуха.

«Скорость! Точность! Решимость!» — Язык плетёной кожи становился всё более ясным, но как бы я ни старался, до идеальной отточенности движений было ещё далеко.

Щёлк! Замешкался на выпаде. Хлыст оставил полосу на щеке. Жгуче, унизительно.

Но в этот раз тело не просто дёрнулось. Оно взорвалось чистой, холодной эффективностью. Следующий выпад был стремительным, как удар кобры. Укол — точен. Отскок — резок. Сметающий удар — сокрушителен, шест завыл в воздухе.

Я почувствовал это. Ощущение Потока. Мгновение, когда тело, разум и оружие слились воедино. Когда не нужно думать — нужно делать. Когда каждая мышца, каждое сухожилие, каждый вздох работают на одну цель. Это было ошеломляюще. Сильнее страха. Сильнее боли.

Наставник не одобрил, но и не наказал. Он просто наблюдал. А безмолвие хлыста в его руках было красноречивее любых слов. Значит, всё идеально, он доволен, и боли не будет.

Цикл с шестом закончился так же внезапно, как и начался. Наставник сделал едва заметный жест рукой: стойка.

Тело замерло в «Незыблемой Горе», шест вертикально у левого плеча. Дрожь в ногах почти исчезла. Дыхание выравнивалось, хотя сердце всё ещё колотилось, будто барабан. Боль была. Страх тоже. Но поверх них лежал новый слой — уверенность. В мышцах. В рефлексах. В том, что тело может.

Моё понимание прорастало сквозь призму детских неосознанных ощущений Бин Жоу, как сталь сквозь глину. Каждая боль, каждый удар хлыста, каждое изматывающее повторение — всё это не просто муштра. Это был язык. Язык, на котором говорило это тело. Язык силы, скорости, безжалостной эффективности. Наставник был лишь суровым переводчиком, вбивающим эту странную грамматику болью.

И сейчас, в этом сне-кошмаре-памяти, я начал этот язык понимать. Не на уровне команд, как раньше, а инстинктивно. На уровне нервов, мышц, костей. Чувствовал, как рефлексы голема, его боевые паттерны, его жестокая грация становятся в том числе и моими. Как будто ржавый замок в моей взрослой голове, сдерживающий полное владение силой этого тела, начал медленно, со скрипом, поддаваться. И этот странный сон был словно ключом, который запустил этот процесс.

Тень Наставника сдвинулась. Он повернулся и растворился в полумраке зала, как будто его и не было, оставив меня стоять на каменных плитах — мокрого, избитого, но ставшего намного сильнее. Не успев обрадоваться, я резко очнулся, почувствовав угрозу…

Глава 4

Холодная игла приближающейся угрозы вонзилась в моё сознание сквозь кошмарный сон-урок. Она ощущалась самой сутью нового тела. Его натянутые, как струны, сухожилия, каждая мышца, выкованная алхимией и болью в нечеловеческий инструмент, чувствовали приближающуюся опасность и требовали немедленно отреагировать. Требовали не разумом, а рефлекторно, словно это была реакция дикого зверя, а не человека.

Низкий, гудящий резонанс в костях, в сетке энергетических каналов, что тянулись от ядра, дублируя нервы и кровеносные сосуды, требовал очнуться. Он ощущался тетивой, натянутой перед выстрелом.

Я проснулся не сонным разумом бывшего офисного работника, которому срочно нужно кофе, а сразу, без какой-либо стадии перехода от сна к бодрствованию. Мгновенный всплеск из псевдо-покоя в состояние готовой к взрыву пружины. Никакой дезориентации, никакого даже минимального времени на осознание «а где я» или «а что это мне только что приснилось». Только холодный, чуждый мне расчёт, прошитый в рефлексы этой плоти, и мой собственный, человеческий ужас поверх него от того, что теперь я могу и так…

Я лежал плашмя на гигантской ветви дуба, грубо привязанный к стволу верёвками. Вес дадао, холодная рукоять в моей ладони — единственная реальность, якорь для моего сознания.

Внизу шумел ночной лес: шелест листвы, превращавшийся в шёпот угроз, скрип ветвей, как предсмертный хрип, далёкие, неопознанные крики, сливавшиеся в жуткую симфонию выживания. Но поверх этого фона звучал уже знакомый мне ритм движений.

Шарк-шлёп. Шарк-шлёп.

Ноздри расширились, втягивая запах, принесённый лёгким ночным ветерком, — аромат сладковато-кислого тлена, смешанный с пылью веков и затхлой плесенью могил. Кажется, ко мне в гости пожаловал оживший мертвец, или, как их тут называют, цзянши.

Моё тело знало, что нежить всегда пытается сожрать живых, особенно практиков. Это их способ расти и развиваться. Оно знало запах жизни лучше, чем я знал свой страх. Бин Жоу зачистил не один склеп в пустыне, чтобы научиться сражаться против неживых.

Уши слышали, как двигается мёртвая плоть, волочащаяся по земле. Мои глаза ещё не видели противника, а я уже знал, откуда он появится. Я чувствовал источник угрозы, как точку ледяного тёмного давления где-то внизу, буквально в сотне метров от выбранного мною для ночёвки дерева. И этот источник угрозы приближался, уверенно и монотонно.

Тело напряглось, готовое к прыжку, к удару, но я сдерживал его. Мой разум, не привыкший к такой скорости реакции, отставал на долю секунды, пытаясь осознать, проанализировать. Да просто понять происходящее.

Медленно, преодолевая «инерцию» своего мышления, я повернул голову. Листья дуба, чёрные в кромешной тьме под сенью кроны, шевелились от слабого ночного ветерка. Лунный свет пробивался редкими, бледными лучами, выхватывая куски поляны.

И там…

Тварь вышла из-за куста плотного колючего кустарника. Шагала с той мёртвой, механической плавностью, что хуже любой судороги. Я оказался прав. Чувства и инстинкты тела не подвели — ко мне действительно приближался цзянши.

Сухой, как вяленая рыба, кожа серо-зелёного оттенка, натянутая на выпирающие кости. Одежда — грязные, истлевшие лохмотья когда-то прочной ткани, но покрой явно имперский. Причём не старо-имперский, а вполне «современный». Широкие рукава, глубокий запах на груди, оторочка по вороту, давно потерявшая цвет. Явно в прошлом имперец, точнее то, что от него осталось. И судя по одежде — охранник каравана или бывший наёмник.

Тело ещё не сильно изменилось, а значит, он поднялся не так давно, чтобы быть солдатом, что умер во время той знаковой битвы, о которой говорилось в легенде. Оружие, которое сжимает костяная рука, — тяжёлая сабля с широким, слегка изогнутым клинком. Рукоять обмотана подгнившей кожей. Он волочил оружие за собой, как плуг, оставляя на земле неглубокую тёмную борозду. Но когда он повернул свою скрипучую голову, тусклые, мутные глаза-пуговицы, казалось, уставились прямо на моё дерево, а сабля дёрнулась в его мёртвой хватке, поднимаясь от земли.

Неосознанное движение? Или он почуял живого?

Нечто глубоко внутри тут же произвело оценку мертвяка по уровню опасности и присвоило ему статус. Через моё сознание проносились массивы данных косвенных признаков, которые тут же превращались в понимание, доступное моему разуму.

Аура смерти вокруг трупа крайне слабая и неустойчивая. Энергетический фон — какие-то жалкие всплески, похоже, духовное зерно только-только проросло в этом мёртвом теле. Да, сила у цзянши куда больше, чем у обычного человека. Он вполне может разорвать обычного человека на куски, но с ним может справиться даже хорошо подготовленный боец.

Этот мертвец явно ниже третьего ранга Становления Тела. А может, вообще первый? Слишком нестабильна его аура для третьего ранга. В общем, это почти «новорождённая» нежить, если к подобным монстрам вообще применимо такое слово. Только что очнувшаяся от того вечного сна. Или кем-то поднятый, например, личем или эманациями Тёмного Источника.

Сам по себе он — вполне реальная угроза для крестьянина, обычного человека, не практика и даже одинокого мелкого духовного зверя, как уже встреченный мной молодой лис. Хотя тот лисёнок с этим ходячим мертвецом сражаться бы и не стал, просто сбежав. Цзянши младших рангов тупые и очень медленные.