Леона. Книга 2 (СИ) - Яровая Лана

Девушка невольно напряглась и тут же отругала себя, усилием воли заставила отмереть сжавшуюся снова плоть. Навострила все свое чутья, стремясь услышать, как советовал Дар, почувствовать кожей тот миг, когда к ней подлетает снаряд.

Леона получила еще с четыре дюжины ударов, пока не приблизилась к нужному ощущению — да и то на самую малость. Неясным было потихоньку зарождавшееся предчувствие, смутным. Все не выходило за него ухватиться да разобрать что к чему. Похоже оно было на чей-то пристальный взгляд в спину, который ты не видишь, но знаешь — глядят, как есть глядят, да дак, что аж зудит меж лопаток. Но точно угадать нужный миг и поймать его, она не успевала.

Время, как всегда, близилось к обеду, когда ребята закончили упражняться. С ристалища они уходили битые, уставшие и грязные.

У Леоны так и не вышло предугадать удар. У Словцена — тоже.

На завтра Дар не отпустил их. Но вот через день позволил им отдохнуть. И ребята, недолго думая, испросили у Гостомысла дозволения отправиться в этот день в княжград. Учитель противиться не стал.

***

Выехали загодя — чуть только отошла утренняя заря, как друзья уже седлали лошадей.

Флокс шагал бодро — застоялся коняга в деннике, радовался долгожданной прогулке. Едва не подгорцовывал нетерпеливый по утру, когда девушка стала седлать его. В леваде-то шибко не нагуляешь, свободно пастись его редко пускали — не послушен он был чужим рукам, разве что Леона сама в поле сведет, да времени уж больно мало было на то, а на дальние расстояния давненько, бедный, не хаживал: Леона с зимобора-месяца не покидала заимку, а чужих седоков он не терпел, не давался.

— Давай после к морю спустимся, — предложил Словцен, когда впереди, в узком лесном просвете, уже показались белые стены княжграда.

Леона поглядела на дальнюю дорогу, что змейкой, ставшей пятнистой от силуэтов путников, бежала с юга к главным воротам. По утру в граде завсегда много народа толпилось: все, кто гостьем въезжал, старались пораньше за стены попасть да скорее дела свои переделать, чтоб засветло успеть в родное село вернуться.

— А давай наоборот, — сказала, наконец, девушка.

— Почему? — парню уже не терпелось заглянуть к посыльным.

— У нас весь день свободен, а дел не много. Лучше после полудня в город зайти, когда народ разъедется. Зачем в толкучку соваться?

Словцен задумался, но все ж кивнул.

Леона хитро глянула на парня и тряхнула поводьями, сжала бока Флокса, пуская коня вскачь.

— Догоняй! — крикнула она отставшему другу.

Словцен широко улыбнулся и ударил пятками, посылая свою гнедую вслед удаляющейся вперед подруге.

И все дальше позади оставался лес, и все ближе становился Белый Град и стелящееся за ним изумрудное море.

***

Друзья привязали лошадей поодаль, чтобы те не хлебнули соленой водицы, и спустились к самой кромке моря.

Леона с наслаждением стянула сапоги и ступила босыми ногами на белый, нагретый на солнце песок. Струйками побежали меж пальцев светлые песчинки, защекотали чувствительную кожу. Девушка зарылась ступней поглубже, нащупывая скрытую внизу влагу, и подняла ногу, с любопытством глядя, как ссыпается в получившуюся ямку верхний слой песчаника.

Словцен расстелил за ее спиной широкий плащ, бухнул поверх котомку с припасенным в дорогу съестным, сел и окликнул подругу. Девушка обернулась, поглядела на разувающегося парня и улыбнулась: отчего-то на душе сделалось вдруг хорошо. Она подошла к нему, уселась рядом и довольно вытянула ноги вперед.

Ребята раскрыли котомку и по морскому воздуху разнесся сладкий запах сдобы, заблестели масляными бочка́ми пирожки с ревнем, забулькал в баклагах золотистый сбитень, медовой пряностью наполнил рты.

Ветер играл в волосах, оглаживал зарумянившуюся под солнцем кожу, приносил с собою соленную россыпь брызг.

Море сегодня было спокойно — мягкие буруны добегали до берега и с тихим плеском опадали на песок, прозрачной простынею стягивались назад. И оставались на берегу мелкие витиеватые ракушки да длинные темные водоросли — дары морского царя.

Словцен подобрал одну, еще влажную после очередного наката волны, покрутил в пальцах.

— Гляди, здесь дырка какая, — сказал он и показал девушке свою находку. — Аккурат под серьгу.

Леона откусила от очередного пирожка и глянула на протянутую ей ракушку.

— Вот вставишь жестяную нить, станешь носить… — начала с полным ртом Леона. — Будет хоть о чем с девками болтать — не о бусах, дак о серьгах из морских раковин.

Глаза ее смеялись, но голос девушка старалась держать серьезным.

— Может, я хотел вторую найти да тебе серьги смастерить, — обиделся парень.

— Заряне лучше смастери, — посоветовала Леона, дожевывая пирожок.

Словцен неловко отвернулся. Ему уже приходилось видеть, как краснеют девицы, стоило ему пройти мимо или завести с ними беседу — не последним молодцом он в Яровищах значился. Давно уж смекнул парень, что трепещет от него у Зори в груди. Да только у самого в сердце для нее не было места…

Он снова покрутил в пальцах ракушку, собираясь выбросить, да в последний миг передумал — убрал в небольшую мошну, что висела за пазухой.

Друзья просидели так пару часов, болтая и слушая крики носящихся над водой чаек. А когда время перевалило за полдень, поднялись и направились в город.

Месяца два уж минуло, как они в последний раз наведывались в Белый Град, и сейчас друзьями владело особенное, радостное настроение — верно, пришли уж письма из дома: совсем скоро развернут грубые листы, прочтут добрые слова, написанные любящей рукою, узнают, что нового приключилось в домах, как провожали в этот раз злую зиму, как встречали новый оборот с первым деньком зимобора.

Народа к этому часу уже поуменьшилось, и в воротах стоять не пришлось.

На почте и вправду Словцена уже дожидалось письмецо из дома. А вот Леоне пока ничего не приходило. Она огорченно завернула в конверт исписанные для наставницы с Добролюбом листы и выложила вместе с ним на затертый деревянный прилавок установленную плату — цельный серебряник.

Словцен убрал свое письмо за пазуху, и друзья отправились дальше.

Прогуливаясь в мастеровом конце, ребята завернули в узкий проулок меж повернувшимися друг к другу белеными боками домиками. Они собирались навестить Бальжина и увлеченно рассуждали о том, удастся ли им застать оружейника, пока Леона не остановилась, ошарашенно глазея на стену одной из лавок. На беленой глиняной поверхности черными изломанными линиями было начертано послание: «Боги отреклись от нас. Бойся, несчастный этого мира, нет в нем теперь защиты».

Ребята с ужасом переглянулись. Каждому на ум пришел страшный рассказ Гостомысла о далеком прошлом, что услышали они по приезду на заимку.

К Бальжину друзья не пошли.

***

Не доброе таилось у ребят на душе. Тяжелое предчувствие худого завладело их головами, и назад они ехали молча.

День подходил к концу.

Вернуться друзья как раз успели к вечерней еде. Когда они шли с конюшни, двери общинного дома уже были распахнуты, и сквозь них то и дело ходили жители заимки, сноровисто таская из женской избы горшки да миски на длинный дубовый стол.

Друзья разбежались по домам, поспешая скорее умыться да снять дорожную одежду.

В общинную избу Леона поднялась, когда почти все уже сидели за столом. Заряна вместе с еще одной девушкой как раз доканчивали разливать по мискам пахучие щи. Леона тихонько прошла к столу, присела рядом с Витаной, потеснив сидевших рядом девушек, приняла протянутую ей миску, взяла с середины стола ждущую ее ложку.

Почти сразу за ней появился Словцен. Он оглядел собравшихся и, не найдя свободного места рядом с Леоной, уселся по другую сторону среди парней, с которыми успел сдружиться за минувший оборот.

За столом царило веселое оживление. Днем-то на беседы времени не шибко хватает: в общине дел завсегда много, хозяйство большое, каждый своею работой занят — не до праздной болтовни им.