Леона. Книга 2 (СИ) - Яровая Лана

Зоря, как всегда одетая в солнечную запону[1] поверх светлой рубахи, наполнила еще одну миску и сама поднесла ее Словцену. А после кошкой скользнула на лавку, умастилась подле него. Стала расправлять на коленях грубоватую ткань одежды и, будто ненароком, коснулась рукой его бедра.

Наконец гомон стих.

Во главе стола сидел Гостомысл. Он первым разломил мягкую лепешку, зачерпнул из миски щей. За ним взялись за еду и остальные: застучали ложки, посыпались в миски со щами мелкие кусочки лепешек, заходили челюсти оголодавших за день людей, снова послышались тихие разговоры.

Старец ел потихоньку да поглядывал на Леону — что-то с девкой было не ладное, надо бы расспросить будет. Глаза его вдруг закатились. Он медленно опустил ложку на стол, откинулся прямой задеревеневшей спиной к стене.

За столом воцарилась тишина.

Леона в испуге за учителя уже было едва не подскочила, чтобы скорее помочь ему, но Витана удержала девушку за руку. Она взглядом показала ей сесть на место и осторожно поднесла палец ко рту, велев молчать.

Девушка озадаченно опустилась назад, только теперь приметив, что никто больше не дергается с места, не спешит помогать захворавшему старцу. Собравшиеся замерли и в ожидании уставились на Гостомысла. Опущенные веки его дрожали, бегали под тонкой кожей глаза, будто смотрели по сторонам.

Наконец, его лежавшая на столе ладонь сжалась, и он медленно проговорил:

— Недалече совсем, у лесной прогалины, что со старым пнем. Плащик с собой возьмите, пригодится. — И старец раскрыл глаза.

Дар тут же подскочил с места, а с ним еще один молодой парень семнадцати лет — Бойко. Волосы у него были темные, вихрастые. И если у Дара в этот миг на лице читалась лишь легкая взволнованность и собранность, то в голубых глазах Бойко искрился восторг.

— Ворон подскажет, коли разойдетесь.

Ребята кивнули и поспешили на выход. В оконце стало видно, как бегут они в сторону леса, а над ними парит крупная черная птица. В руках у Дара висел толстый, шерстяной плащ, а Бойко сжимал ручку незажженного фонаря.

— Прошка, — обратился старец к пареньку, который уже успел опустошить свою миску. Мальчишка с готовностью встал. — Сбегай-ка к дальней баньке, истопить ее надобно.

— Истоплю, — кивнул парнишка, вылез из-за стола и шустро умчался выполнять наказ.

— Ешьте, — велел Гостомысл и первым взял в руки ложку.

Народ оживился. Зазвучали возбужденные разговоры, заплескался в кружках горячий взвар. Гостомысл ел да с усмешкой поглядывал на своих подопечных и лишь временами замирал, прикрывая ненадолго глаза.

— Ух, жуть как любопытно, кто же в этот раз будет, — зашептала сидевшая рядом с Леоной Агнешка.

— Хоть бы дитя малое, — протянула с другой стороны Леся. — Давненько у нас малышей не было.

— Да ты что говоришь такое! — возмутилась Агнеша. — Взрослому-то тяжело, а какого дитятке такое пережить? А родителям его?

Леона чуть наклонилась к Витане.

— О чем это они? — тихонько спросила она соседку.

— Скоро сама увидишь, — улыбнулась Витана.

Леона поймала такой же, как у нее самой, озадаченный взгляд Словцена и пожала плечами, мол: «и мне пока ничего не ясно».

Время шло. Опустели уж давно миски да кувшины с медово-травяным напитком, а расходиться народ все не спешил. Убрали со стола пустую посуду да расселись по лавкам, взялись за вечерний урок: девки кто за шитье сел, кто за пряжу, парни же все больше резьбой занимались да из бересты плели.

Стало уж смеркаться. Зажгли в светцах лучины, завели песни, а расходиться — не расходились.

Словцен сидел среди остальных парней и о чем-то увлеченно рассказывал, плетя берестяной заплечный короб. Леона же заканчивала латать прореху в стареньких штанах для тренировок: вот сделала она последний стежок, затянула обережный троекратный узел по числу Великих Богов и оборвала нить. Подумала еще немного, да взялась вышивать на заговорённой ленте золотистый солнечный щит с изогнутыми лучами — сильный оберег будет, коли верно все сделает.

Временами она ловила пристальные взгляды друга — видно шибко ему хотелось обсудить, что творится, выведать, не знает ли она чего. Но девушка на них лишь пожимала плечами и вновь возвращалась к работе — и самой неведомо было, что за напасть приключилась во время вечери, да чего все так нетерпеливо ждут.

Рядом болтала с подружками и вышивала беленый рушник Зоря — под умелыми пальцами, стежок за стежком, прокладывала тонкая игла себе дорожку, вырисовывая на будущем приданном обережные знаки да красивые узоры по краям ткани. Зоря слыла золоторучкой. Работы ее давно уж возили в княжград на ярмарки, да никогда еще не оставались они нераспроданными. Две мастерицы-искусницы еще по осени звали ее к себе в ученицы, да не пошла девка, обещалась каждой подумать, на том и кончилось дело.

Леона искоса глянула на ее ладную вышивку — подивилась мастерству, да угрюмо посмотрела на свою работу. Стежки у нее, хоть и не сказать, что совсем уж криво лежали, а все равно говорили не в пользу мастерицы: где послабже нить пролегала, где потуже, где чуть в сторону стежок смотрел, где поплотнее к другому жался… Оно для оберега-то не столь уж важно, а все равно от чего-то стыд взял. Может и правда худая из нее девка вышла?.. Вон мечем махать лучше выходит, чем с иголкой управляться…

— Алешка, — подал голос Гостомысл, позвав девчушку, которая по осени отметила свой двенадцатый день рождения. Сейчас девочка уныло возилась с корявенькой вязкой. — Сбегай-ка к Верхуславе. Она верно уж все подготовила. Скажи, что пора.

Рыжеволосая Алешка с готовностью бросила ненавистную пряжу, поднялась с места и, сбежав по крыльцу, помчала к женской избе.

— Ой, девки, поскорей бы уже ярмарочные седмицы пошли… — вздохнула Агнеша, выплетая себе кружевной покров для близящейся свадьбы. — Как там, в княжграде, не готовятся еще к торжищам? — повернувшись, спросила она Леону.

— Мы особо не гуляли по городу, — пожала она плечами, продевая иголку под стежками. — Может и готовятся где, я того не видела.

— А гдеж вы весь день пропадали тогда? — удивилась сидевшая рядом Лесяна.

— Да мы до полудня у моря просидели — пережидали, пока народ поразъедется.

Зоря поджала губы — горько ей было слышать, что любый ей молодец с другой у моря сидел, с другой любовался прибоем. Права была Агнеша — жгла ей грудь колючая ревность.

Леся обратила внимание на пяльцу в руках Леоны, пригляделась.

— Ой, а чего это ты вышиваешь? — спросила она склоняясь к ее руке да стараясь рассмотреть узор.

Леона неловко попробовала прикрыть вышивку.

— Ленту обережную…

— А от чего оберегать будет? — спросила Витана, любопытно глянув на ее рукоделие.

— От нечисти.

— И вправду чтоль убережет? — удивилась Зоря.

Не таила она на Леону злобы. Но порой не могла сдержаться, брала ее за живое горькая обида — ну чем она хуже?

— Совсем-то уж не спасет, — покачала головой Леона. — От навки той же или лоскотухи лентой не сберечься. Но чары наведенные ослабит. Блуд в чащу не заведет уж точно… Да и кикимору спугнуть может.

Заряна поглядела на растянутую в пяльце ленту, заметила торчащую из-под ладони часть вышивки и насмешливо фыркнула — не тягаться Леоне с ее мастерством. Отчего-то ей жуть, как захотелось уколоть девушку, указать на ее неумелость. Черная горделивость взыграла в ней сейчас: никогда прежде не разгоралось у нее столь сильное желание бахвалиться своим мастерством.

— Ты чтоль впервой за вышивку села? — снисходительно поддела она и небрежно добавила: — Я так лет в двенадцать вышивала. Или ты и рукоделию женскому не обучалась?

Леона вспыхнула об обиды. А девушки неодобрительно посмотрели на Зорю — последнее дело укорять менее искусных мастериц, высмеивая их работы.

— Пока ты с ниткой училась управляться, я науку знахарскую постигала, да людей выхаживала. Не до ровности узоров мне было, — холодно ответила Леона.

— Знахарство в сундук с приданным не положишь, — заносчиво хмыкнула Зоря.