Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

— Но ведь она новенькая. Играть должна не она. Давайте лучше мы.

Я начинаю злиться. Чем дольше они будут это мусолить, тем сильнее у Хейвен взыграет желание доказать что-то моим братьям и сёстрам. Они провоцируют её, сами того не понимая.

Гермес растягивается на столе, продолжая вертеть бёдрами в такт оглушающей музыке.

— А, по-моему, Хейвен вполне может играть. Она же одна из нас.

Тишина падает мгновенно. Самая гробовая в истории тишина. Даже Афина, ещё секунду назад подначивавшая, откидывается на спинку дивана.

— Она не одна из нас.

— Формально — нет, — соглашается Гермес. — Но по сути — такая же, как мы. Лайвли, которую наши родители не успели усыновить.

— Гермес, сколько ты выпил? — шиплю сквозь зубы, стараясь, чтобы Хейвен не слышала. — Сядь и закрой рот.

Поздно. На лице Хейвен появляется то самое упрямое выражение, которое не стереть даже ножом у горла. Она наклоняется вперёд, прищуривается и бросает мне ледяной взгляд.

— Думаешь, я та, что сидит и смотрит, как играют другие?

Я стискиваю челюсть.

— Нет. Просто сейчас неподходящее время для игр. — Даже для меня это звучит фальшиво и лицемерно. С любой другой я бы сделал всё, чтобы её втянуть. Я идиот.

И часть меня действительно хочет, чтобы Хейвен сыграла. Только не здесь. Не в зале Афродиты.

— Подходящее время всегда, — парирует она. И я понимаю: проиграл. Как и Гермес, который взвывает и хлопает так, что, кажется, сломал ладони.

Афродита слишком пьяна, чтобы осознать, но я вижу тень тревоги, что искажает её лицо. Аполлон, наоборот, и не думает её скрывать: сидит с рукой у подбородка, губы сжаты, взгляд устремлён в никуда.

— Ну что, Хейвен, — тянет Афина, облизывая ярко-красные, влажные от блеска губы. — У тебя есть идеи? Если ты и вправду одна из нас, какой бы ты выбрала первый раунд?

Хейвен мнётся.

— Эм… стрип-покер?

— Интересно, но мало, — тут же откликается Гермес.

— Гермес… — рычит Аполлон. Его никто не слушает.

У меня бросает в пот. Я расстёгиваю ещё одну пуговицу на рубашке. В таком темпе я и до конца не дойду одетым. Музыка грохочет, но для меня всё вокруг глохнет, остаётся только дыхание Хейвен.

Афина наклоняется к ней, хищно улыбаясь. Двумя пальцами — указательным и средним — изображает маленького человечка, что идёт по её предплечью. Поднимается по плечу, скользит по ключицам, касается шеи. Обводит щёку.

— Дам тебе пример, как у нас здесь принято. Перед тем как вы пришли, я сыграла в «Правду или Действие». И по действию переспала с девушкой, чьего имени даже не знаю.

Хейвен вскидывает брови. Опускает их, когда Афина смеётся над её реакцией.

Я хватаю сестру за локоть.

— Афина, я клянусь…

Она отталкивает, будто я приложился к ней раскалённым углём.

— Не твоё дело. Голоса у тебя нет.

Афродита хохочет без причины, вертит локон у носа и щекочет себя. Потом замечает мой взгляд, пожимает плечами и беззвучно спрашивает губами: «Чего уставился?»

— В каждом зале есть правило, — объявляет Афина, обращаясь к Хейвен. — Хозяин, то есть кто-то из нас, выбирает, с кем играть. Выбирает игру. Выбирает правила. И только он или она может её остановить. Так что…

— Она пьяна! — взрывается Аполлон, лицо пылает. — Афродита сейчас не в состоянии…

Сама виновница выпрямляется на диванчике, машет руками в воздухе и щурится:

— Да угомонитесь вы все, можно? Хайдес и Аполлон со своими минами губителей веселья. Афина — со своими подначками. И Гермес… и ты — перестань быть собой. Иногда это слишком тяжело выносить.

— Знаю, — кивает он.

— Ну так, семейные драмы закончились? Двигаемся дальше? Что мне делать? — спрашивает Хейвен. На миг наши взгляды встречаются, и она тут же ускользает. Она знает, какой длинной была бы моя нотация.

Все смотрят на Афродиту, а та накручивает светлую прядь на палец: наматывает — разматывает, губы трубочкой, лоб в морщинках. Впивается взглядом в Хейвен, будто ждёт озарения. Потом резко вздрагивает — даже Аполлон дергается.

— Знаешь, что о нас, семье Лайвли, говорят чаще всего?

Хейвен скрещивает руки на груди:

— Что вы психи и слишком много едите яблок?

Даже Афина улыбается.

Афродита подходит к Хейвен и легонько тычет её в кончик носа:

— Что у нас нет границ. Мы их не знаем. Потому что, когда мы говорим «сделаем всё возможное», мы и правда это имеем в виду. Это не фигура речи.

Я не понимаю, к чему она клонит. Больше тревожит, как отреагирует Хейвен. Она возбуждена. Ждёт того самого драйва, который обычно чувствую и я, когда играем здесь с незнакомцами, умоляющими допустить их к партии.

Иногда мне кажется, она настолько похожа на меня, что было бы ересью отдавать её в чьи-то другие руки. Человек, который не сумеет обращаться с ней, как умею я, не сможет подстроиться под неё — это был бы мой грех.

— Удиви нас, — шепчет Афродита, но я слышу отчётливо. — Тебе можно всё. Любое безумие, что придёт в голову, Хейвен. Сделай то, чего мы не ждём.

— И только не снимай майку. Этот приём ты уже использовала месяцами раньше, — поддевает Афина. — Нас это больше не веселит.

Гермес встревает:

— За себя говори. Хейвен, можешь повторить, если хочется.

Я цепляю пальцем его нелепую шлёвку и дёргаю назад, усаживая на высокий табурет, лицом к танцполу. Латекс скрипит, Гермес устраивается и показывает мне средний палец.

Хейвен поднимается. Аполлон отходит, пропуская, но она не двигается. Смотрит в одну точку, и как бы я ни пытался поймать её взгляд, она меня игнорирует. Я хочу сказать, что можно отказаться, что это неважно и никому ничего доказывать не нужно. Что стоит только слегка кивнуть — и я уведу её домой.

Вместо этого она делает то, чего я не ждал — как умеет только она. Подхватывает платье с пола и обеими руками рвёт лёгкую ткань. Смотрю, как треснет кривоватый шов, обнажая ноги до бёдер. На миг боюсь, что она останется в одних трусиках, но она ловчее, чем я ей обычно отдаю: платье лишь становится совсем коротким — едва прикрывает попу.

— И всё? Просто порвала платье? — насмешливо тянет Афина.

Сегодня мир будто выдал мне лицензию на драку.

Хейвен качает головой и улыбается так лукаво, что Афина осекается. И у меня сердце делает лишний удар. Хейвен выбирается из диванчика, слишком близко скользя мимо Аполлона.

Когда я решаю, что она идёт ко мне, она останавливается перед Гермесом. Кладёт ладони ему на плечи — влажные, блестящие от блёсток — и опускается к нему на колени, усаживаясь ему на колени. У Гермеса распахиваются глаза, он даже не дышит. Платье задирается ещё выше, и я вижу линию её ягодицы.

Стоит его рукам лечь ей на бёдра, как я рвусь вперёд. Афина перехватывает меня — будто и рассчитывала на это, хотя вряд ли кто-то из нас мог предугадать такой ход от Хейвен.

Гермес отталкивается табуретом назад, освобождая пространство, и запрокидывает лицо, чтобы поймать её взгляд. Они долго смотрят друг на друга, и контакт становится таким интимным, что общее ощущение одно: здесь все лишние.

А я хочу опрокинуть стол в окно.

Хейвен запускает пальцы в его кудри, массирует так, что брат запрокидывает голову ещё сильнее. Приоткрывает губы, закрывает глаза — и срывается хриплый стон.

Это не перебор. Не от массажа. Это от того, как Хейвен двигается у него на коленях. Между ними два слоя ткани, но я-то знаю, насколько она хороша. Насколько хороши её мягкие тёплые изгибы, как она умеет ими пользоваться. Я знаю это чувство.

А потом Хейвен целует его. Те губы, которые я всегда считал своими, накрывают чужой рот. Она целует моего брата резко, с жаром, и я уверен: если он ещё не отпрянул, то только потому, что ошеломлён. У меня и самого нет сил реагировать. Готов поклясться, что стою с открытым ртом, и если обернусь к остальным — увижу те же лица.

Хейвен отстраняется. Поцелуй длится считаные секунды — к счастью. Гермес смотрит на меня, всё ещё ошарашенный.