Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

— В общем, я ему сказал: ничто не поднимет тебе настроение, ведь впереди бой с Хайдесом. Мы же знаем брата. Боже, я бы не удивился, если он начал бить кулаками раньше, чем ходить, — Гермес задумывается. — Наверняка он сам кулаками раздвинул в матке выход.

— Гермес! — ахает Аполлон.

И всё же, хотя это совсем не похоже на утешение, я… не тревожусь сильнее. Скорее забавляюсь.

— Короче, Рай, — Гермес хлопает в ладоши. — Тебе вломят. Но на острове есть врачи. Не парься.

Я криво улыбаюсь:

— Спасибо. Очень утешило.

Он направляет на меня палец:

— А ты, случайно…

Фраза обрывается. Рука Аполлона хватает Гермеса за ухо и резко дёргает. Тот пищит и возмущается, но всё же встаёт, пока брат тащит его к двери. Однако уходить оба не спешат.

Гермес потирает ухо с оскорблённым видом, а Аполлон берёт слово:

— Хейвен, то, что мой брат хотел сказать…

Тишина. Он не знает, как продолжить.

— Что у меня нет шансов против Хайдеса?

— Да, — морщится Аполлон. Он проводит рукой по своим длинным каштановым волосам. — Но я хочу сказать другое. Ты тренировалась. Каждый день, целый месяц. Этого недостаточно, да. Но это хоть что-то. Я видел, как ты старалась и выкладывалась.

— А, это было её «выложилась»? — вставляет Гермес.

Аполлон игнорирует его. Подходит ближе, опускается передо мной на колени и берёт мои руки в свои. Его зелёные глаза пронзают меня насквозь.

— Есть крошечный шанс, что ты справишься. Держись за него.

— Но он крошечный, — шепчу я и сама себе кажусь ребёнком. Это не та Хейвен, что была прежде. Не я. — Ты сам только что это сказал.

Будто зная, как я люблю его улыбку, он позволяет ямочкам проступить на щеках.

— Не зацикливайся на прилагательном. Думай о том, что шанс есть.

И вдруг я сама называю себя дурой. Он говорит ровно то, что я знала всегда. Это как с метафорой стакана воды. Я никогда не считала его наполовину пустым или наполовину полным. Для меня это всегда был просто стакан с водой. И всё. Есть хоть что-то. И этого должно быть достаточно.

— Поняла. Спасибо, — говорю я искренне. Мне и правда нужно было, чтобы кто-то напомнил: важно не «сколько», а «что».

Аполлон ещё раз сжимает мои руки, потом отпускает. Отступает, не отводя взгляда, и встаёт рядом с братом. Гермес согласно кивает, сам не зная зачем:

— Представь, что я сказал то же самое, ладно?

Мы с Аполлоном переглядываемся с одинаковой усталостью. Потом он открывает дверь и начинает выталкивать Гермеса в коридор. Тот упирается изо всех сил. Когда дверь хлопает, и я остаюсь одна, с эхом его жалоб, я не выдерживаю и смеюсь.

Я всё равно ещё не готова одеться. Надеть спортивный комплект, в котором мне предстоит играть, — значит ускорить бег времени, приблизить час поединка быстрее, чем он должен наступить.

Я поворачиваюсь к террасе, что тянется вдоль всего фасада виллы и соединяет комнаты. Солнце уже заливает Олимп, на небе — ни облачка. Кажется, день идеальный. Я думаю, знает ли вообще Греция, что такое зима и дождь.

Потерявшись в этих абсолютно бесполезных мыслях, я сама не замечаю, как распахиваю дверь и выхожу наружу. Голые ступни касаются холодного камня, и на пару секунд это отвлекает меня, пока я не понимаю: день на самом деле вовсе не прекрасен. Он только выглядит таким, а воздух холоден, и солнце почти не греет.

Я плотнее закутываюсь в халат и смотрю на ленивое перекатывание волн.

— Ошибаешься.

Я едва не подпрыгиваю от испуга. Ладонь прижата к груди, другая — ко рту, чтобы не заорать. Хайдес сидит прямо на парапете террасы. На нём только чёрные спортивные штаны. В руках белая кружка с горкой взбитых сливок.

— Ты меня до смерти напугал, — срываюсь я.

Он игнорирует.

— Так простудишься. Тебе надо внутрь. Или хотя бы укутаться.

— Сказал тот, кто сам с голым торсом.

Его взгляд цепляется за меня, кадык дёргается — и он отводит глаза.

— Мне не холодно.

— И мне, — поспешно парирую я.

— Врёшь.

— Неправда.

— Я тебя знаю.

— Ладно, мёрзну, — сдаюсь.

Я сама удивлена, что так легко уступила. Наверное, я слишком устала, чтобы продолжать бодаться. Хочется просто отдать ему его вечную правоту и уйти.

Но Хайдес смотрит куда-то поверх моего плеча, и лицо у него напряжённое.

— Никаких подарочков здесь, да?

Я моргаю. Не знаю, что ответить. Хотя, по идее, и сюда могли прийти записки — ведь незнакомец объявился даже во время Зимнего бала.

— Ага, — соглашаюсь наконец. — Хотя розы были совсем не плохи.

Уголок его губ приподнимается в наглой усмешке.

— Это были мои розы, — шепчет он. — Их дарил я. Незнакомец с записками тут ни при чём.

Я таращу глаза. На его лице ищу хоть тень шутки.

— Но я получала их каждый день, целую неделю… — бормочу. — Это ты их оставлял?

Он кивает.

— На рассвете, каждое утро. Мне становилось легче. Словами я был вынужден ранить тебя, но жестами мог хоть чуть-чуть загладить. Насколько умел. — Он кривит губы. — Хотя вышло хреново, раз ты решила, что это тот таинственный поклонник из планетария.

Я не знаю, что сказать. Хочу броситься к нему, обнять, поцеловать. Хайдес, похоже, думает о том же: встаёт, ставит кружку на парапет и идёт ко мне. И ещё до того, как спросить «зачем», я уже читаю ответ на его лице. Чистая боль. Боль, смешанная с сожалением, с глубочайшим раскаянием, какое я когда-либо видела.

«Мне она не нужна. Оставь её себе. Делай что хочешь. Похоже, она коллекционирует нас, как марки».

Я отшатываюсь. Не хочу слышать его извинений. Знаю, именно для этого он ко мне тянется.

— Нет. Хайдес. Нет, — поднимаю ладони вперёд.

Он не слушает, идёт дальше.

— Хейвен…

В тот момент, когда он произнёс ту фразу, во мне что-то умерло. Я чувствовала унижение. А потом боль. Настолько острую, что мне пришлось вытолкнуть эти слова в самый дальний угол памяти и притвориться, что их не было. Потому что стоит вспомнить — и меня выворачивает.

— Просто выслушай, — умоляет он.

Я яростно качаю головой.

— У тебя не было права говорить мне такое. Мы ведь не вместе, верно? Это ты меня оттолкнул, не я тебя. Это вы втянули меня в игру. Я лишь сыграла, как всегда. — Он открывает рот, но я перебиваю: — И уж точно ты не имел права унижать меня так. Твои слова больнее. Больнее всех ударов, что ты нанесёшь мне через пару часов.

— Знаю, — шепчет он. — И мне дико жаль. Но… это был мой брат. Вам велели импровизировать, и первое, что пришло тебе в голову, — поцеловать его?

Во мне вскипает злость, как электрический разряд. Если бы мы сражались прямо сейчас, шансы победить у меня были бы чертовски высоки.

— Честно? Первой я подумала поцеловать Афину. Но путь до неё был длиннее.

Хайдес замирает.

— И всё равно ты взбесился бы, даже если бы это был чужой человек, — продолжаю. — Потому что ты патологически ревнив. Ты говоришь, что нам нельзя быть вместе, что должен держать меня подальше. Но стоит мне дотронуться до кого-то ещё — и тебя сжигает изнутри.

— Я…

Я бросаюсь к нему, налетаю на его грудь, отскакиваю, но удерживаю равновесие сама.

— Два месяца назад это тоже вывело бы тебя из себя? Представь ту же самую игру, только тогда. Твоя реакция была бы такой же?

Порыв ветра пробирает до дрожи. Холодные пряди прилипают к коже, я дёргаюсь. Хайдес замечает.

— Иди в комнату. Ты простынешь. — Тянется за моим локтем, но я выскальзываю.

— Ответь на вопрос!

— Нет! — срывается он. — Два месяца назад меня бы это развеселило. Даже понравилось бы. Я бы решил, что ты чертовски интересная. И всё равно хотел бы, чтобы это был я, а не Гермес. — Он шумно втягивает воздух. — Довольна? Теперь затащи свою упрямую задницу внутрь, пока не заболела. Чёрт, Хейвен!

— Вот! Я же права! — вскидываю руки к небу и опускаю на бёдра. — Как всегда, между прочим! Ты невыносимый! Клянусь, я больше не выдерживаю ни тебя, ни твои перепады, ни твои загоны!..