Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Слова обрываются. Хайдес вдруг нагибается, его руки обхватывают меня за колени — и я взлетаю. Он закидывает меня на плечо, как мешок, и быстрым шагом несёт к двери моей комнаты.

— И ещё хам, — кричу я, хлопая его по спине.

— Если это всё, чему тебя научил Аполлон, то жди беды, — спокойно комментирует он.

— Я говорила! Я пыталась закончить мысль! А ты тащишь меня, как куклу…

Он резко опускает меня на пол, но аккуратно, чтобы я не пошатнулась.

— Договаривай. Сейчас. В тепле. А не босая и полуголая, под дождь при +5. Чёртова заноза, — шипит он, и его серые глаза сверкают злостью.

Мы смотрим друг на друга, как два врага, каждый уверен, что правда на его стороне. Грудь Хайдеса тяжело ходит, но я дышу так же сбито. Как будто пробежала марафон. Хотя это лишь та ярость, что толкает меня кричать, что ненавижу его — и одновременно жажду, чтобы он сорвал с меня халат и лишил дыхания совсем по другой причине.

— Господи, Хейвен, — выдыхает он, словно противен самому себе. — Мне нужно уйти. Вернуться к себе. Так что надеюсь, твоя бесконечная тирада закончена.

— Нет, — вырывается у меня. — Не закончена.

Хотя на самом деле — закончена. Мне нечего добавить к тому, что он уже знает. Осталось только повторять: ненавижу его за то, что он так упорно меня отталкивает.

Он разворачивается:

— Ну и ладно. Всё равно ухожу. Я и моя невоспитанность.

Я хватаю его за запястье и заставляю снова посмотреть на меня.

— Нет. Ты останешься. И дослушаешь.

— Я и так тебя слушаю, Хейвен. Ты только и делаешь, что говоришь.

— Значит, послушаешь ещё.

— Нет. Я ухожу.

— Нет. Останься.

— Мне нужно уйти, — произносит он, чеканя каждую букву, сжатая челюсть, закрытые глаза. Резко выдыхает.

Я отпускаю его запястье.

— Почему?

Веки поднимаются медленно, будто с опаской. Он несколько раз уводит взгляд, но всякий раз возвращается ко мне.

— Потому что если останусь, то поцелую тебя. Хуже — сорву с тебя этот чёртов халат до пола и отымею тебя о любой первый попавшийся упор. — Кривится. — И почему этот халат такой длинный? Я едва лодыжки вижу.

Последняя фраза едва не срывает с меня смех. Я уже улыбаюсь — и одного его взгляда хватает, чтобы меня перехватило. Слюна идёт не в то горло. Хайдес голоден. И его жадность до меня будит мою — до него.

— Скажи, что любишь меня, — выпаливаю с дерзостью, которой в себе сейчас не ожидала. — Скажи, что любишь, и что мы не выйдем друг против друга сегодня утром.

Он улыбается зло:

— А потом что? Будем заниматься любовью?

Я подхожу вплотную, наши тела касаются. Прижимаю ладонь к его голой груди и встаю на цыпочки, тянусь к его лицу. Кончик моего носа едва касается его шеи — он слишком высокий, — но Хайдес помогает, склоняет голову.

— Нет. Потом ты меня оттрахаешь, — поправляю. — Потому что я всё равно зла на тебя. И никакой романтики мне не надо.

Он сглатывает. Я его веду, он старается не выдать этого. Но так же, как он знает меня, знаю его и я. Никогда не любила выражение «знаю тебя как свои пять пальцев». Я всегда говорила иначе: «знаю тебя как свою ладонь». Карман — штука, которая становится твоей с покупкой одежды. Ладонь — была с тобой всегда, с первого твоего света. Я знаю Хайдеса как свою ладонь.

— Сядь на кровать, — приказывает он.

— Зачем?

— Сядь, — повторяет, не терпя возражений.

И как бы мне ни хотелось подчиниться, я не могу отдать ему победу так легко. Сегодня я должна выиграть хоть что-то.

— Нет. Скажи зачем.

По-странному, по-хайдесовски, моё упрямство ему нравится.

— Я хочу одеть тебя сам. Хочу сам собрать тебя к бою. — Уверенность чуть даёт трещину. — Можно?

У меня пропадают слова. И дыхание. На мне ничего нет под халатом. Его руки должны будут касаться меня везде. Его руки. Касаться. Как давно не касались. Ни дня не было, чтобы я не представляла себе их снова на мне.

Я шагаю назад, наощупь, и тяжело валюсь на кровать.

Хайдес глухо рычит:

— Можно, Хейвен?

Того, что я послушалась, ему мало.

— Да.

Он приближается ко мне, как лев к добыче, но не торопится. Опускается и кладёт ладони мне на колени, плотно сжатые одно к другому.

— Раздвинешь ноги? — хрипло шепчет.

— Вчера ты сказал, что я тебе не нужна, — напоминаю. Если возможно, сжимаю бёдра ещё крепче.

Он раздражённо цокает:

— Ты же знаешь, что это была херня. Тебе нужно это услышать? Нужно услышать, что это была очередная показуха, а на самом деле я хочу тебя больше всего на свете, Хейвен? — Говоря, он просовывает руку между моих колен и скользит выше, к бёдрам. Его кожа касается моей — и ноги сами размыкаются на пару сантиметров, ровно настолько, чтобы он смог подразнить внутреннюю сторону. — Тогда слушай: я хочу тебя так сильно, что одной языковой пары мало. Повторю и по-гречески, Хейвен. Se thélo. Se thélo tóso polý. Я тебя хочу. До потери пульса. Понимаешь?

— Но большего ты мне не дашь, — шепчу.

Он замирает. Убирает руку, смотрит снизу вверх:

— Я не позволю тебе шагнуть в Аид.

— Для меня Аид — там, где нет тебя.

Я вижу, как он каменеет. Следа от его уверенности и дерзости не остаётся. Я и сама не ожидала, что скажу такое. Слишком поздно делать вид, что ничего не было. Остаётся взять то, что нам ещё разрешено. Здесь. Наедине. В последний раз. Перед боем. Перед тем, чтобы ни случилось. Напомнить ему, что я — Хейвен Коэн, девчонка, которая дважды раздевалась перед всеми. Та, что не давала ему ни минуты передышки. Женщина, которую он обещал чтить.

Я сбрасываю с себя сомнение и боль. Тяну его внимание и медленно раздвигаю ноги. Хайдес следит за движением, ошеломлённый. Развязываю пояс халата и позволяю ему распахнуться — я открыта ему вся. Каждый сантиметр моей кожи, свежей и пахнущей, — только для его взгляда.

Он не колеблется и не просит повторить приглашение. Хватает меня за бёдра, раздвигает шире. Его губы прокладывают влажную дорожку по внутренней стороне, останавливаясь каждый раз в сантиметрах от моей точки. Одну руку он отрывает — и без всякого предупреждения проводит ладонью прямо по мне.

Из меня вылетает громкий стон, смешанный с удивлённым всхлипом.

— Мне же нужно тебя одеть, Хейвен, — бормочет он с притворной жалостью. — Но как надеть тебе трусики, если ты вся мокрая?

Он ведёт подушечкой указательного по клитору — и тянет палец в рот, пробуя меня, не отрывая взгляда. Это вызов, и я сдаюсь — воздух рывком вырывается из груди.

Контроль уходит. Нити в его руках. И хоть я бы позволила ему всё — без возражений, — меня это не устраивает. Там, на ринге, я проиграю. Но здесь, в постели, где смешаны чувства, выигрывать буду я.

Я тянусь к нему, беру лицо ладонями, позволяю себе секунду на его несовершенную красоту. Провожу губами по шраму, дышу на кожу.

— Как бы я тебя ни хотела, секса не будет, — спокойно говорю. — Ты не уважал меня. Не чтил, как свою богиню, — как сам говоришь. Так что проси прощение. Будешь стоять на коленях, со стояком, что рвёт тебе штаны, и кончать у нас буду только одна — я.

— Хав…

Я затыкаю его рот своим. Прикусываю нижнюю губу, тяну — и ставлю быстрый поцелуй.

— Старайся. И молись на меня как следует.

Отстраняюсь лишь для того, чтобы опустить ладонь ему на затылок и направить вниз — пока он не оказывается между моими бёдрами, всё так же раскрытыми. Он не сопротивляется. Наклоняет голову ко мне, глядя снизу вверх — глаза светятся поклонением.

— Как ты хочешь, чтобы я дарил тебе удовольствие, Persefóni mou?

Я спотыкаюсь на прозвище.

Он обхватывает мою голень, поднимает правую ногу и оставляет на ней маленький укус.

— Ртом или пальцами? — продолжает всё тише, будто выдаёт тайну.

Его ладонь скользит выше по ноге, которую он продолжает покрывать поцелуями — как слуга, преклонённый перед госпожой. Я смотрю на него, на эту картину поклонения — и шепчу:

— И тем, и тем.