Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

— Останови её. Забирай. Она твоя.

Плечи у Хейвен застыли. Она ждёт моего ответа. А я в бешенстве. В бешенстве от того, что она это начала. В бешенстве, что она на коленях не у меня. В бешенстве, что она подарила мне стояк, которому она не даст исхода. В бешенстве от того, что жизнь не даёт мне ни секунды, мать её, передышки.

В голове я приказываю Гермесу убрать руки. Ставлю на их место свои и снимаю её с его колен. Бросаю на плечо, велю молчать, пока не остыну. Несу до виллы; вхожу в дом, не опуская её даже на лестнице. Швыряю на свою кровать, на мои чёрные простыни, и говорю, что люблю её. И что, если я не хочу видеть рядом с ней никого — это не потому, что считаю её вещью, которую никто не должен касаться, а потому, что люблю так, что больно. В голове я целую её и прошу простить, забыть прошедшую неделю. В голове говорю ей, что она моя богиня — всегда.

В реальности я говорю:

— Мне она не нужна.

В моём голосе столько презрения, что хочется выть. Почему я так поступаю?

— Оставь её себе. Делай что хочешь. Похоже, она коллекционирует нас, как марки.

Я жалею о сказанном в ту же секунду. Она даже не поворачивается сказать мне «проваливай». И я понимаю: я облажался по-крупному.

Я ещё подлее, чем думал, потому что вскакиваю мгновенно и поспешно ухожу. Музыка бьёт в голову кулаком. Это уже не дальний гул, отодвинутый в угол сознания. Это всё, что я слышу. Она гремит в ушах и даёт ещё один повод поскорее перейти порог.

Я вывалюсь на воздух, как всплывают после долгой задержки дыхания. Дышу рвано, меня бросает в жар. Первое, что приходит в голову, — бежать к пляжу, к тому самому, частному. Хоть он и пропитан нашими с Хейвен воспоминаниями: как она просит намазать спину кремом, как я выдавливаю ей на лицо половину тюбика и потом сталкиваю её в воду, будто мы в дешёвой мелодраме нулевых.

Помню, как когда-то тайно надеялся, что однажды она станет моей, не зная, что этого никогда не случится.

Иду по песку, но обувь мешает, замедляет шаг. Я срываю её с ног и даже не смотрю, куда летят ботинки. Мне плевать.

Море — чёрная гладь, тихая, спокойная. Полная противоположность тому, что бурлит внутри меня.

С тех пор как решил заставить Хейвен ненавидеть меня, у меня есть своя личная игра. Каждый раз, когда говорю с ней, когда обижаю её словами, я мысленно веду совсем другой разговор. В голове я осыпаю её комплиментами, трогаю, целую. В голове я занимаюсь с ней любовью до изнеможения, чтобы загладить своё ублюдское поведение в реальности. Но этого всегда мало. Это утешает, но в то же время выжимает досуха. Оставляет опустошённым. С сердцем, разбитым на такие мелкие осколки, что собирать их уже не имеет смысла. Оно никогда не станет целым.

В реальности я говорю ей, что это только секс. В голове — что я понял разницу между сексом и любовью. В реальности я говорю, что она для меня ничто и должна оставить меня в покое. В голове же повторяю три слова: «Я люблю тебя. Прости меня. Не уходи».

Мозг не даёт мне покоя. Снова и снова показывает Хейвен и выражение её лица после тех ужасных слов, что я только что бросил ей.

Я падаю на колени в песок и кричу в небо. Кричу до тех пор, пока хватает лёгких. Кричу, пока горло не обжигает, не царапает изнутри. А когда уже не остаётся голоса, и я вынужден вдохнуть, начинаю плакать.

Скручиваюсь, уткнув лицо в ладони. В то самое лицо, которого я столько лет стыдился. Я плачу как тот мальчик в приюте, которому говорили, что семью ему будет сложно найти. Плачу как тот мальчик, что решил, будто нашёл семью. Плачу как тот мальчик, что лежал в постели с половиной изуродованного тела. Плачу как каждая версия себя — и ребёнком, и подростком; плачу каждым разбитым кусочком, из которых никогда не сложится целое.

Из груди срывается судорожный всхлип. В ту же секунду кто-то садится рядом. Обнимает меня, прячет мою голову у себя на груди. Я сразу узнаю сладковатый запах Аполлона. И сзади меня обхватывает другой — это Гермес.

Мои братья. Создающие вокруг меня щит, чтобы принять мою боль.

В голове я чувствую себя человеком.

В реальности — ничем цельным.

Хейвен. Я люблю тебя. Когда-нибудь… прости меня.

Глава 38

Падший ангел

После того как Зевс освободил братьев из чрева Кроноса, разгорелась долгая и ожесточённая война против отца и титанов — Титаномахия. Сражение длилось десять лет, пока Зевс не выпустил циклопов и гекатонхейров, которых Кронос держал заточёнными в Тартаре. Именно они подарили Зевсу молнию, Аиду — шлем-невидимку, а Посейдону — трезубец. С этими оружиями новые боги сокрушили Кроноса и титанов, положив конец войне.

Я всё ещё в банном халате, когда слышу стук в дверь. Выхожу из ванной — и в ту же секунду раздаётся новый удар. Кто бы это ни был, явно горит от нетерпения. И у меня уже есть догадка.

— Хватит барабанить, она услышала, — шепчет голос Аполлона.

— Знаю, я просто хочу её поторопить, — отвечает Гермес и снова колотит в дверь. — Хейвен, я бы с радостью соблюл этикет и дождался приглашения, но я слишком нервничаю из-за поединка, так что войду без твоего согласия.

Дверь распахивается. Гермес, весь вытянутый и сияющий, обводит взглядом комнату, пока не натыкается на меня. На нём сиреневый костюм; пиджак — единственная вещь, прикрывающая торс, усыпанный фиолетовыми и белыми блёстками. Выглядит как диско-шар. И я не говорю это в комплимент.

Он скользит по мне глазами сверху вниз, на губах — лукавая ухмылка.

— Что, если прямо сейчас повторим сценку из зала Афи вчера вечером?

Аполлон громко фыркает и шлёпает его по животу, проходя мимо. В отличие от брата, он намеренно не смотрит на меня. Мне нужно пару секунд, чтобы понять: в голове такого, как Аполлон, это знак уважения. Мол, я слишком раздетая, и он не имеет права глазеть.

— И вам доброе утро, — говорю я, наконец, оправившись от шока. Всё случилось слишком стремительно. — Могу узнать, что вы здесь делаете?

Гермес разбегается и плюхается на кровать, распластавшись морской звездой.

— Может, ты забыла, Маленький рай, но это наш дом.

— Она имела в виду — в её комнате, — поправляет Аполлон, стоя у окна, руки скрещены на груди. На нём простые чёрные джинсы и белая мятая рубашка.

— Ну, тогда ответ такой… — Гермес делает паузу, потом бурчит: — Мы переживали за тебя. Через два часа Хайдес тебя изобьёт, и мы решили проверить твоё настроение.

Я таращусь на него с открытым ртом.

— Теперь оно стало гораздо хуже. Спасибо.

— Пожалуйста! — он сияет. Но, заметив моё лицо, хмурится. — А, ты сказала «хуже». Извини, спасибо сбило меня с толку.

Я вздыхаю и смотрю на одежду, приготовленную для поединка. Её аккуратно сложили на кровати ещё ночью: чёрные эластичные леггинсы, топ, толстовка и кроссовки. Я ждала чего-то более… в духе их семьи. Скажем, красный комбинезон с золотым яблоком.

— Пожалуй, мне стоит одеться, — объявляю.

Аполлон уже готов выйти, но Гермес ещё сильнее разваливается на кровати и ухмыляется:

— Давай. Голые люди меня не смущают.

— Герм, — осекает его Аполлон и кидает в мою сторону виноватый взгляд.

Я сажусь на край кровати, рядом с Гермесом, но остаюсь прямо. Склоняю голову и развязываю полотенце на волосах. Белая махра падает на пол, и влажные пряди рассыпаются, скрывая лицо. Хорошо хоть так — никто не видит, как мне плохо.

Скрип пружин подсказывает: я радовалась слишком рано. Гермес оказывается рядом, небрежный и близкий. И неожиданно мягко заправляет мне волосы за ухо, открывая лицо. Наклоняется, чтобы разглядеть меня как можно внимательнее.

— Эй, Рай, — шепчет. — Ты в порядке?

Я киваю.

— Знаешь, Аполлон всё утро талдычил, что за тебя волнуется, что тебе нужна компания. Что тебя надо подбодрить и поддержать. Доставал меня без конца, честно. В пять утра разбудил…

— Гермес, ты уже донёс мысль, — обрывает его Аполлон, чеканя каждое слово с раздражением. — Продолжай.