Мы дошли до склепа.
Дворецкий толкнул дверь. Она скрипнула — не зловеще, а устало, по-стариковски, мол, что вы от меня хотите? Ходють тут всякие! Покой нарушают!
Внутри пахло сухим деревом, воском и… странно, но правда — теплом. Да, именно теплом. Ни сырости, ни могильного холода. Словно кто-то только что ушёл, оставив за собой доброту и печаль.
Лампа отбросила длинные тени на стены. По обе стороны стояли мраморные саркофаги — чёрные, белые, с выбитыми именами, датами и короткими эпитафиями. У одного из саркофагов лежали сухие цветы — розы, наверное. Когда-то красные. Теперь — коричневые, хрупкие, как пепел.
В углу — каменный шкафчик для урн. На одной из полок — прах. Рядом — ещё одни засохшие цветы и… крошечная игрушечная лошадка из дерева.
Я подошла ближе.
На крышке одного саркофага значилось: Эл. Ди. Донверт. 1798–1842. «Примерный муж, любящий отец, но плохой наездник».
— Так вам куда постелить? — спросил дворецкий, пока я рассматривала эпитафии.
— Я сама. Не беспокойтесь, — улыбнулась я, понимая, что здесь вовсе не холодно. И совсем не страшно. Пока что.
Дворецкий усмехнулся, но в глазах его мелькнуло сочувствие.
— Тогда я оставлю вам лампу, — кивнул он. — Тут нет сквозняков. И тепло будет до утра. Спокойной ночи, мисс Дита.
— Спокойной… — прошептала я, уже стоя в дверях.
Он ушёл. Его шаги затихли в снегу, будто их и не было.
Я вернулась выбирать себе место. Так, на ком я сплю?
“Гарольт Донверт Младший. Слишком многим был отцом, а теперь лежит с концом!”
Фу таким быть! Нет, пожалуй, я посмотрю еще варианты.
“Квентин Донверт. Он бы нас проклял за то, что мы похоронили его не возле любимого борделя!”.
Тоже не вариант. Ишь ты! Покойный ловелас!
Кто у нас тут еще?
“Авелин Донверт. Немного заблудившаяся дочь”.
Я отошла подальше. Так, а тут у нас кто? Имя почти стёрлось.
“Думал, что умер от вина. Но немного ошибался!”.
Алкоголики — не наш профиль.
“Йогер Донверт Странный. Реально странный!”
“Честер Донверт. Любимый муж”
— Так-так… А ты, видимо, и есть тот самый «дорогой муж», — прошептала я. — Но на чужих мужьях я не сплю.
“Каспар Донверт. Впервые спит один”.
В груди щемило. Не от страха. От странных мыслей, которые навевали чужие надгробия.
— Ладно, — сказала я. — Пусть будет склеп. А кому какая разница? Либо спать под генералом… либо на как там тебя? Каспар Донверт! Второй вариант, пожалуй, честнее.
Я расстелила матрас прямо на саркофаг. Подложила подушку. Накинула одеяла — одно, второе, третье. И всё равно дрожала.
Но не от холода.
А от усталости. От всего, что случилось за этот день.
Гвоздь в кармане.
Поцелуй генерала на губах.
Саркофаг под спиной.
Я лежала, глядя в потолок склепа, и вдруг поняла: никогда ещё я не чувствовала себя такой живой.
Живой — в мире мёртвых.
Свободной — в доме, где каждый уголок принадлежит дракону.
Невидимой — и потому невредимой.
Я закрыла глаза, радуясь, что сегодня ночью сплю одна. Интересно, что ответит отец генерала?
Я перевернулась на другой бок, словно пытаясь отогнать все лишние мысли.
За стеной — снег.
В поместье — дракон.
А здесь… здесь я могу просто дышать.
Глава 24. Дракон
Я что? Собираюсь её искать?
Да брось.
Небось спит в какой-нибудь кладовке.
«В кладовке», — пронеслось в голове, как ядовитая искра. — «В пыльном чулане. Лишь бы не с тобой!»
Я фыркнул, откинулся в кресле — и тут же вскочил.
Нет. Не выйдет. Я не такой дурак, чтобы позволять служанке играть в кошки-мышки в моём собственном доме. Особенно если она считает, что может отвергнуть меня, словно я — нищий, а не Эллинер Моравиа, чьё имя заставляет молчать даже министров.
Но… чёрт возьми…
Меня грызла не просто обида.
Не просто уязвлённое самолюбие.
Меня жрала ревность — чёрная, жгучая, как яд в крови.
Я был более чем уверен: она не одна.
Дворецкий лгал. Глаза — как у загнанного оленя: молчит, но дрожит.
Она — с кем-то. С кем-то из моих слуг. С лакеем? С конюхом? С поварёнком, что еле бреется?
От мысли, что её губы, которые только сегодня утром не отвечали на мои поцелуи, теперь шепчут ласковости кому-то другому, мне захотелось разнести весь дом к чёртовой матери.
Или сжечь его дотла.
Или…
… или найти её и доказать, что никто не достоин её дыхания, кроме меня.
Теперь это стало принципом.
Не желанием. Не страстью.
Принципом.
Я вышел в коридор, не зажигая свет.
Стук в дверь первой горничной.
— Кто?! — пискнула она, дрожа.
— Это я, — бросил я. — Видела ли ты сегодня экономку?
— Н-нет, господин… — выдохнула она. — Она ушла сразу после ужина… и больше не возвращалась…
Я обошёл комнаты прислуги.
Все — поодиночке.
Кухарка и лакей — да, в одной постели. Но мне было плевать. Это их жизнь. Их грехи.
А моя?..
Моя экономка исчезла.
Кладовые пусты.
Буфет заперт.
Библиотека пахнет пылью и скукой.
Кухня — тьма и остывшие очаги. Я сюда не заходил ни разу за десять лет. Сегодня — ради неё.
И всё напрасно.
Чердак холодный, пустой. Только ворона каркнула с балки, будто насмехаясь.
Экономка как сквозь землю провалилась.
Я вышел на улицу. Снег хрустел под сапогами, как кости.
Конюшни.
Конюх сонно распахнул дверь. Взглянул на меня — и побледнел.
— Где она? — только и спросил я.
— Кто, господин? — прохрипел он.
— Не прикидывайся. Экономка. Дита.
— Я… не видел… — Он дрожал. Но честно. Глаза чисты. — Я вообще ее ни разу в глаза не видел.
Я вернулся в дом.
Поднялся в кабинет. Подошёл к окну.
Снег прекратился.
Луна вышла из-за туч — и я увидел их.
Следы.
Тонкая цепочка от задней двери в сад — к чугунной ограде, к серой глыбе в тисах.
К склепу.
Сердце стукнуло так, что, кажется, остановилось.
Нет. Быть этого не может.
Она не пошла туда. Не могла.
Это же… склеп.
Но ноги понесли меня сами.
Я спустился по лестнице, вышел в сад, пошёл по следам — уже почти стёртым, но всё ещё читаемым.
Снег снова начал падать, будто небо пыталось стереть за ней путь.
Но слишком поздно.
Дверь склепа приоткрыта.
Я толкнул её — и замер.
Там, в полумраке, на мраморном саркофаге, завернувшись в три одеяла, как в кокон, спала она.
Волосы рассыпаны по подушке — тёмные, густые, живые.
Лицо — бледное, но спокойное.
Даже во сне — упрямое.
И тут она скривилась во сне.
Эллинер… — пробурчала она.
Выражение ее лица стало еще страшнее.
Позорище-то какое…
Она готова спать среди мёртвых — лишь бы не со мной.
Слово «виноват» впервые за много лет коснулось моего сознания — не как осуждение, а как ощущение.
Тёплое. Горькое. Беспомощное.
Я не знал, что сказать.
Не знал, как подступиться.
Но знал одно: она не должна спать здесь.
Не потому что это опасно.
А потому что… А! Неважно!
Я подошёл, осторожно взял кокон из одеял и прижал подушку к её щеке. И вот так, правда, без матраса, я понёс её в дом.
Кому сказать… Засмеют.
Глава 25
Я проснулась — и первые три секунды не поняла, кто я. Где я. Что со мной.
Сначала не поверила глазам.
Потом поняла: это моя комната.
Моя. Та самая. С равнодушной картиной цветов и скрипучим стулом, что во сне мечтает стать креслом.
