Оборона дурацкого замка. Том 8 (СИ) - Ютин Макар

Вокруг воцарилась вязкая, недоверчивая тишина.

Несмотря на все свое вялое безразличие, кочевник оставался удивительно злопамятным человеком. Он не простил прямые нападки на собственную подчиненную и ее вынужденный допрос. Или собирался поступить так изначально, а Цзе лишь удачно подвернулась под руку.

Тень привычной дьявольской ухмылки легла на узкие, обескровленные губы. Теперь Алтаджин молчал. Все слова уже сказаны.

Взгляд глаза-в-глаза и чужой гнев показался в отражении собственного.

После его разоблачения не последовало никаких шокирующих возгласов. Не вытянулись лица у девушек-культиваторов, не загомонила команда. Лишь вокруг Саргона да его верного, беспамятного, непонятливого, такого внекультурного фармацевта образовалось пустое пространство.

Безмолвный крик потери доверия.

Есть предел, после которого начнут сомневаться даже самые верные люди. Каждый из отряда успел со смаком обсудить слухи и странности внеочередного прорыва в Старом Городе. Никто не придерживался одной версии, варианты пестрели дикостью, фантазией, отражали предпочтения говорунов.

Единственные общие черты, дружный вывод: дело темное, держаться подальше.

И мо шен рен — как инструмент не то масштабной чистки, не то организованной бойни, не то гнусной провокации.

Все это, вкупе с прошлым заявлением об ученичестве, говорило только об одном.

ПОДСТАВА, ПОДСТАВА и еще раз ПОДСТАВА

На всех уровнях сразу, от коменданта до последнего раба в их старом бараке.

Грядущая буча зацепит всех. Поэтому первое же стремление любого сина — отойти в сторону, пасть ниц у дороги, пока события и люди несутся вскачь от стремления к смерти.

«Моя хата с краю» — в Империи не деструктивная черта характера невнятных ничтожеств, а чуть ли не единственное свойство, наряду с раболепием, которое тысячелетиями позволяло выживать бесправным людям в азиатской деспотии со сломанными рамками, без универсального уравнителя и ограничений смертного тела.

Испуг, неуверенность, подозрения — особенно на фоне убийства одного из них. Не удивительно, что никто не хотел связываться с таким дурно пахнущим делом.

По крайней мере, не сейчас, не в месте, где жизнь и смерть менялись местами, как фигуры во время игры в Бел-Накбу.

Люди не горели желанием говорить с Саргоном даже на уровне объяснений. Потом — определенно, но сегодня, сейчас… Сейчас им требовалось переварить все эти новости и думать, как отделить зерна от плевелов.

Лишь Кань с Камеем порывались подойти к своему соратнику, но их мягко увели в сторону Вань и Ма, не забыв отвесить ошарашенному Саргону демонстративный поклон младшего старшему.

— Как мило. Посмотрим, что скажет Кс… Чжэнь лао сянь-шен на твое самоуправство, шисюн, — злость липкой, гуталиновой кляксой медленно ползла вниз, от комка в горле к диафрагме, разгоралась лавовыми потеками, била в голову черным облаком извержения вулкана.

Демонстративный укол попал в цель, стал последней каплей. Порывом, который открыл все шлюзы.

Ненависть мало помало отвоевывала себе сознание, к невнятному шепоту Ясного Зала добавился глумливый хохот на самом краю — там, где периферийное зрение сливается с курганным сумраком.

Черная мерзость уверенно, безо всякой команды, засочилась из пальцев. Хватило одного только намерения, неоформленного, неопределенного желания.

Теперь, стоит лишь Саргону наметить цель, как заклинание сорвется с его ладони: быстро, плавно, неотвратимо. С удивительной легкостью, недоступной еще во время схватки с демоническим культиватором.

Стоит

Только

Захотеть…

Лишь эта легкость отрезвила Саргона. Не дала ему сорваться в самоубийственную атаку.

Самоубийственную, потому что он видел, как свет его кровожадных намерений бликует и отражается в прищуренных глазах временного командира.

Кочевник тоже искал драки. Жаждал ее, как потерянный погорелец может жаждать алкоголя на руинах своего жилья. Он не хотел больше мыслить, не хотел бродить в потемках, оставленный светом своего Бога.

Решение загадок плохо дается таким, как Алтаджин.

Они сеют бурю, и никогда не заботятся ни о сроках, ни об урожае, ни о последствиях.

Остальные эпизоды для Саргона слились во фрагменты.

Он лишь пытался подавить свою ярость, не дать ей найти выход, не сорваться в бессмысленную месть за страшные смерти от и рядом с Намтару, за унижение на плацу, за смерть Юлвея, за личный страх, клаустрофобную упертость, невозможность заклинать.

Вот Дун Цзе стоит сзади — на круглом лице беспокойство, неуверенность, толика страха. Ян непонимающе переводит взгляд с одного на другого. Она и предположить не может, что вчерашние соратники сегодня могут драться насмерть буквально на пустом месте.

Девушка отстранена, напряжена, но в ненужную сторону: рефлексы слишком ослаблены, в голове пытается уложиться мысль про Саргона в обличии мо шен рен, про его ученичество, про напряжение между ним и кочевником.

Камей медленно звереет, взгляд постоянно соскальзывает в сторону, непонимание на лице шаг за шагом проигрывает озлоблению, Вань рядом медленно отходит, его сын тянет губы в гуттаперчевой усмешке…

Старик отпускает внука, отстраняется от остальных. Он жадно смотрит на Алтарь, его грудь вздымается слишком часто, но нет привычного старческого пыхтения — воздух выходит со свистом незнакомой Саргону медитации.

Уру тянется к флейте, пальцы бегают вдоль полированной поверхности, местная Ци закручивается противосолонь отверстий, выходит с потоком воздуха от движения руки и пальцев. Его поза выдает сосредоточенность, мелкая моторика рук легка, выверена и… бессмысленна — он словно загребает невидимую воду и брызгает ей в пространство. Лишь хмурая печать легкого транса на лице заставляет воспринимать его всерьез.

Кань отступает назад, в башню.

Ма исчез еще раньше, сразу после слов: «мо шен рен». Его силуэт мелькал вокруг ближайшей к группе арки, скрылся за взломанной дверью святилища…

— Я открыл!!! Сюда, сюда! — самый трусливый соратник вдруг показал свое мужество, спас ситуацию.

Лично вошел в святилище одного из пяти Богов частей света, вскрыл символический замок на ажурной дверце, не побоялся наказания.

«Или знал, что его не будет. Должен же статус жреца Чанъэ иметь хоть какие-то преимущества», — Сознание постепенно возвращалось, фрагменты склеились в единое целое, река времени вернулась в свои берега.

Несколько часов потрачены впустую, на успокоение, медитации, усмирение глумливо-легкой, подавляющей желанием темной Ци.

В конце-концов, ненависть перестала бичевать его кожу и нутро, спряталась до времени вне пространства.

Дрожащая, приклеенная улыбка Иккагецу, его испуг по отношению к нему… задели.

Саргон вздохнул, разом выпустил больше трети своей светлой Ци через внешние каналы ладоней, груди, шеи, даже лица и кожи головы. Отправил духовную энергию вокруг себя тонкой капельной взвесью, невидимым туманом, рассветной дымкой бесцветно-золотистого оттенка.

Сразу стало легче дышать. Расцепились зубы, заболели скулы после разжатия постоянно сомкнутых челюстей, разгладилось лицо.

И черные мысли стали медленно покидать его тело, просачиваться печным дымом уже отгоревших углей.

Рядом отвернулся Алтаджин, кровожадное намерение погасло, оставило напряженную позу, как оставляют взрослые дети своих постаревших родителей.

Плечи кочевника поникли, круги под глазами стали еще темнее, походка из вялой превратилась в моряцкую, с раскачиванием и непредсказуемым ходом.

На молчаливый взгляд Саргона он кивнул и отвернулся к Алтарю.

— Проверить, — хрипло бросил он.

Никто не стал спорить.

Взрывоопасная ситуация, коллективный ужас, который чуть не перетек в массовый психоз, истощил силы людей в комнате. На место громкому чувству опасности пришел откат: апатия, отсутствие мотивации, наведенное безразличие.

Только Дун Цзе с Ян не испытывали ничего подобного. Они же и прошли в святилище первыми, а уже после них ввалилась толпа сутулых зомби, они же — Первый Отряд.