Безумный барон 2 (СИ) - Гросов Виктор

В их взглядах читалось понимание всего масштаба авантюры. Пан или пропал. Либо мы с триумфом выходим из ворот, либо наши головы украшают пики на стенах Орлиного Гнезда. Ставки взлетели до небес.

Ратмир потер переносицу с усталостью человека, который уже ничему не удивляется.

— Хорошо, барон. Допустим, ты не врешь, и у тебя есть способ просочиться внутрь. Что дальше? Ты выйдешь на середину зала и крикнешь «Сюрприз!»? Нас скрутят раньше, чем ты успеешь открыть рот. Легат и пальцем не пошевелит, чтобы спасти обвиняемого, который устроил дебош на суде.

В ответ я впервые с момента нашей встречи в том проклятом кабинете улыбнулся. Улыбка получилась холодной, хищной и, я был уверен, совершенно чужой. Я медленно провел свободной рукой по своему мечу, на котором едва заметно пульсировали темные вены.

— Кто сказал, что они нас увидят? — мой голос прозвучал тихо, но от этого еще более зловеще. — После недавней «трапезы» у нашего друга, — я кивнул на Искру, — появились новые, весьма специфические таланты.

Я поднял взгляд на ошарашенного Ратмира, на замершую Арину.

— Думаю, пришло время для небольшого маскарада.

Глава 13

Моя последняя фраза про «маскарад» повисла в промозглом лесном воздухе. Судя по рожам моих спутников, они были готовы к тому, что этим топором сейчас огреют именно их. Ратмир, этот ходячий монумент воинской чести, смотрел на меня так, будто я предложил ему на спор съесть ведро гвоздей. Его верные громилы, Степан и Игнат, застыли с таким выражением, будто впервые увидели говорящую лошадь, и она им нахамила. А Арина… ее взгляд был прикован не ко мне, а к мечу в моей руке. В нем смешались первобытный ужас и болезненное любопытство, с каким кошка смотрит на клубок ядовитых змей.

— Маскарад? — наконец выдавил из себя Ратмир, и голос его проскрежетал, как несмазанная телега. — Ты в своем уме, барон? Орлиное Гнездо — это не трактир. Там на входе маги-дозорные сидят, которые муху на лету по ауре опознают. Нас вычислят раньше, чем мы к воротам подойдем.

— А кто сказал, что у нас будет аура? — я позволил себе кривую усмешку, от которой, я был уверен, у них по спинам пробежал холодок.

Внутренний холод отозвался требовательным толчком. Он хотел жрать. И я собирался дать ему то, что он хочет. Это был чистый, незамутненный инстинкт, как у водителя, который на гололеде выворачивает руль, не успев даже подумать.

— Отойдите, — бросил я, делая шаг на небольшую поляну. — Сейчас будет небольшой фокус-покус. Слабонервных и беременных просим удалиться.

Завороженно глядя на меня, они не двинулись с места. А я просто закрыл глаза — не столько для концентрации, сколько чтобы не видеть их испуганных лиц. Погрузившись в ледяную, звенящую пустоту, зиявшую у меня в груди, я не искал ответов. Я отдавал приказ.

«Искра», — мысленно позвал я, и на этот раз не было ни детского любопытства, ни подростковой иронии. Лишь холодный, бесстрастный отклик, как щелчок реле в мертвой машине.

«Я слушаю».

«Маскировка. Не иллюзия. Искажение. Мне нужно поле, которое сожрет наши сигнатуры. Превратит нас в ничто. В серый шум».

Пауза. Меч в моей руке завибрировал, а холод в груди сжался в тугой, болезненный комок. Плата. Он требовал платы.

«Концепция принята. Требуется источник питания для генерации поля искажения реальности. Твоя жизненная эманация подходит. Начать процесс?»

Я стиснул зубы. Вот оно, началось в колхозе утро. Он не просто просил — он выставлял счет. Либо я его кормлю, либо фокуса не будет.

«Начинай, дармоедка».

И он начал. Укол ледяной иглой прямо в сердце — вот на что это было похоже. Будто из меня стали выкачивать не кровь, а саму жизнь, саму суть. Энергия, до этого бывшая просто моей силой, теперь стала топливом для этой ненасытной твари. Она текла из меня в меч, преобразуясь там в нечто иное — в холодную, вязкую, мертвую рябь, которая начала медленно расползаться от меня во все стороны.

Мир затрещал. Открыв глаза, я увидел, как воздух пошел волнами, похожими на марево над раскаленным асфальтом, только эти волны не искажали свет — они его пожирали. Цвета тускнели, звуки глохли. Тень под деревьями стала гуще, чернее. Словно кто-то медленно выкручивал контрастность и насыщенность у всего мира.

Арина вскрикнула и отшатнулась, прижимая руки к вискам.

— Что ты делаешь⁈ — в ее голосе звенела боль. — Это… это неправильно! Я ничего не чувствую!

Ее личный мир, сотканный из потоков жизни, схлопывался — оглушительное ощущение, равносильное потере всех чувств разом. Ратмир и его ребята попятились. Их лица, и без того не пышущие здоровьем, сделались землистыми. Эта противоестественная пустота давила на них, делая слабее, уязвимее, и стена между нами, до этого невидимая, стала почти осязаемой. Они смотрели на меня, как на источник чумы. И они были правы.

«Энергетическая подпись объекта „Арина“ успешно зашумлена. Эффективность маскировки — девяносто семь процентов. Побочный эффект — ментальный дискомфорт, вызванный сенсорной депривацией, — с клинической бесстрастностью прокомментировала Искра. — Забавный у вас вид. Как у привидений на корпоративе. Что есть „корпоратив“?»

«Потом объясню, — прошипел я, чувствуя, как по подбородку течет струйка крови из носа. — Работай».

Еще один рывок, еще одна порция моей жизненной силы ушла в ненасытную пасть меча. Поле стабилизировалось, больше не расширяясь, а окутывая нас пятерых плотным, невидимым коконом. Моя рука, на которую я бросил взгляд, казалась блеклой, полупрозрачной. Мы стали призраками. Энергетическими фантомами, которых нет на карте этого мира.

Тяжело дыша, я выпрямился. Холод внутри немного отступил, сменившись гулкой, звенящей пустотой.

— Ну что, воевода, — я повернул голову к Ратмиру, который смотрел на меня с откровенным ужасом. — Теперь у тебя есть возражения по поводу дозорных?

Возражения у воеводы, конечно, были. Целый вагон и маленькая тележка. Но он был профи, а профи умеет отличать личную неприязнь от тактического преимущества. Мой фокус с «выключением» наших аур, очевидно, произвел на него впечатление. Он просто мотнул своей квадратной башкой, и в этом жесте было все: и «ты, барон, полное чудовище», и «но фокус, черт побери, годный». Его ребята, Степан с Игнатом, переглянулись, но слова против командира не сказали. Сказано в морг — значит, в морг. По пути переоденемся.

Так мы и двинулись — призраки на профсоюзном собрании: вроде все здесь, а никто ни с кем не разговаривает. Шагая впереди, я поддерживал эту дрянь, этот «серый шум», и был натуральной вышкой сотовой связи, которая не раздает интернет, а глушит все вокруг. Каждые полчаса внутренний холод сжимался в тугой узел, заставляя снова «подкармливать» Искру очередным куском своей жизненной силы. Та жрала молча, без прежнего энтузиазма, но с деловитостью хорошего бухгалтера, списывающего со счета очередной платеж.

Шедшая, как сомнамбула, девчонка сжимала зубы так, что на скулах ходили желваки. Она вздрагивала каждый раз, когда поле вокруг нас «мерцало», высасывая из меня очередной кусок энергии. Для нее это было все равно что идти по дну мутного, грязного пруда — ни звука, ни света, ни жизни. Только вязкая, гнетущая пустота. Пару раз ее взгляд останавливался на мне — не испуганный, нет. Исследующий. Она пыталась понять, во что я превратился. И, судя по тому, как она тут же отводила глаза, результаты исследования ей не нравились.

Зато кордоны мы проходили, как нож сквозь масло. Несколько раз натыкались на патрули Орловых — хмурые рожи, алебарды наперевес. Их взгляд скользил прямо сквозь нас, мимо, не находя, за что зацепиться. Для них мы были просто частью леса, пустым местом. Один раз мы прошли в десяти метрах от мага-дозорного, сидевшего на пеньке и ковырявшего в зубах. Он даже ухом не повел.

«Фиксирую стандартные охранные плетения типа „Сигнал-1М“, — с могильной бесстрастностью сообщила Искра. — Примитивная конструкция, реагирующая на всплески ауры. Наше поле искажения не вызывает у них тревоги. Оно их… щекочет. Они не понимают, что происходит. Как если бы ты пытался поймать комара, а он бы вдруг начал весить три тонны. Логический парадокс».