Леона. Книга 2 (СИ) - Яровая Лана

— Ох, да что ты будешь делать, — раздался вдруг встревоженный голос Верхуславы. — Опять свою нечисть кормила? — спросила она, подходя ближе.

Девушка подняла на нее уставшие, покрасневшие глаза.

— А ну пей, — хмуро велела домовушка, протянув ей глиняную чашку.

Леона приняла ее трясущимися руками и скорее отхлебнула горячий напиток. По телу разлилась целебная сила взвара.

— Все, девка. Я боле ждать не стану! Сегодня же Гостомыслу обо всем поведаю, — строго сказала Верхуслава. — Этак ты себя заживо им скормишь!

— Не надо, — простонала Леона, умоляюще глядя на суровую домовушку.

— Да, что же это такое! Думалось мне, будто есть у тебя в голове чего толковое. Да видать ошибалась! — Верхуслава сердито поджала губы. Не столько от гнева, сколько от страха за неразумную девку.

Леона уныло повесила голову, с тихим грустным стуком опустив пустую чашку на пол.

Домовушка вздохнула, покачала головой и шагнула вперед, в следующий миг очутившись сидящей в изножье кровати.

— Мне ведь тоже не легко, Леонка, — устало призналась домовушка. — Не должно мне от Гостомысла худое утаивать — оно ведь во мне все супротив этого восстает. Связаны мы с ним.

Леона вздохнула. Она знала это…

— Да и нежить эту легко прогонять, думаешь? Когда ты будто сама ее зазываешь. Как отпугнуть тех, кого в дом пригласили? А теперь и вовсе сил не хватает, из далека-то. Как Миленушка появилась, мне теперь за ней по ночам приглядывать надо, да здоровье править, чтобы хвори наши ей нипочем стали.

Леона судорожно перевела дыхание, скрывая набежавшие слезы. Домовушка мягко погладила задрожавшую спину девушки.

— Ну чего творишь-то? Почто мучаешься? Зачем нежить к себе зовешь? — жалостливо спросила Верхуслава.

— Я не зову, — прошептала девушка. — Она сама приходит…

— Сама, значит… Ведомо ль тебе, на кой она приходит? — спросила домовушка.

Леона судорожно вздохнула. Глаза застилали слезы. Она согласно качнула головой, и по щекам пролегли первые мокрые дорожки.

— Да, — выдавила она с трудом.

— И почто этот черный дух к тебе присосался? Как же ты его подцепить умудрилась?

Леона вздрогнула, вспоминая злосчастную поляну с бездыханным телом и свои руки в чужой горячей крови. Горло свело, будто не давая произнести страшное признание. По лицу градом покатились слезы.

— Я его убила, — прошептала она, глотая соленые капли.

Домовушка вздохнула, казалось ни на миг не удивившись, и привлекла Леону к себе.

— И что же теперь, собралась вслед за ним? — строго спросила она, гладя голову тихо рыдающей девушки.

Леона всхлипнула.

— Это моя кара… — тихо сказала она.

— Коли уж решила себя наказывать, дак занялась бы полезным чем, чтоб народу пользу нести. А много ль пользы с того, что ты себя изводишь? — покачала головой Верхуслава. — Одни лишь хлопоты с тобой.

— Это не я решила, — всхлипнула Леона. — Не я жизнь даровала, не мне и забирать было, — повторила она слова наставницы. — Боги взымают с меня плату.

— Это не Боги взымают с тебя плату, деточка. Это нежить твою жизнь пожирает. А ты будто и рада отдать ее. — Домовушка спустилась с кровати, заглянула Леоне в глаза. — Думаешь, искупаешь этим свой грех? — Верхуслава покачала головой. — Нет деточка, ты лишь придаешь сил черному духу, который, сожрет тебя, окрепнет да пойдет за другими душами.

Леона в ужасе посмотрела на домовушку.

— Думается мне, что не от скуки ты срезала эту жизнь.

Губы девушки задрожали, и она зарыдала с новой силой.

— Я защищалась, — всхлипнула она, закрыв лицо руками. — Я не хотела!

Верхуслава обняла рыдающую девушку, незаметно вытягивая из нее углубившуюся черноту страданий, и мягко произнесла:

— Помни об этом, когда в следующий раз вдруг пожелаешь покормить собой чертовщину.

Девушка не ответила, судорожно стараясь перевести дух.

— Сегодня же ты отправишься к Гостомыслу, — строго сказала Верхуслава.

Леона смиренно кивнула.

— Леонка! — Вновь раздался окрик Витаны. — Тут Словцен уже за тобой пришел!

Верхуслава еще раз глянула на красную от слез Леону.

— Жизнь искупают жизнью, деточка, — произнесла она, уже растворяясь в воздухе. — Не смертью.[P1]

***

Запах гари, что назойливо лез в нос последние несколько мгновений, усилился. Воимир насторожился — это уже не походило на растопку печи…

— Помогите! — разнесся по округе отчаянный женский крик. Столь тихий и отдаленный, что кто другой и не услышал бы. Но не он… — Да что жеж это такое! Второе святилище за месяц горит! Да что жеж вы! Люди, скорее! Скорее сюды!

Воимир придержал коня. Тот недовольно зафыркал — впереди уже обозначался луговой простор.

Мужчина вздохнул — не ко времени беда пришла, и развернул коня. Впереди, над оставленным позади селении, курился сизый дымок. Воимир сжал челюсти и поддал пятками коню по бокам, пуская его вскачь.

— Давай, Буран, мчи, родимый…

В самом сердце села занимался алым пламенем Божий Дом Многоликого.

Воимир быстро спешился, привязал коня подальше от пожара и бегом ринулся вперед. Он уже видел, что святилище не спасти. Но внутри, судя по тому, что у полыхавшего входа горестно причитала старушка, кто-то остался.

Кожа зачесалась, из горла вырвался тихий рык. Мужчина сдержался, лишь ускорив свой бег.

Вокруг суетились люди, торопясь потушить пожар, пока он не перекинулся дальше на соседние избы.

— Да куда жешь, ты, хоробор! — всплесунла руками причитавшая старушка. — Поди скорей сюды, ретивец! Хоть тканюшкой тебя обмотаю! Задохнешься ить!

Воимир затормозил, перевел на нее помутневший взгляд, подошел.

— Остался там кто? — низко произнес он, пока старушка спешно вымачивала рогожку.

— Остался, остался! — тараторила та. — Я исть понесла им, а прихожу — все пылат! Девки тама были! Накануне ярморочных седмиц на поклон к Многоликому пошли, чтоб торжища-то в селе удалися! Четверо-то убе́гли, да пятая тама осталася!

— Что ж никто не вывел? — тяжело спросил он.

— Уж больно лихо огонь разошелся, забоялися… — горько ответила она набрасывая на него огромную мокрую холстину. По телу тут же побежали струйки ледяной воды. — Как звать-то тебя, хоробор?

— Воимир, — коротко ответил мужчина и, не дожидаясь ответа, понесся ко входу в святилище.

— Ну, Боги с тобою, Воимир, — в след ему пожелала старушка и сжала мокрыми ладонями маленького божка, что лежал в кармане ветхой поневы. — Одари Многоликий нас своею милостью, сбереги от беды, про белую нить…

Лихо захватил огонь Божий Дом, клубился алый, пожирая бревна. Мужчина натянул мокрую холстину на голову, склонился и влетел в пылающий ход. Лицо опалило жаром. Обожгло нутро горячим воздухом, защипало глаза от едкого дыма.

Трудно было разглядеть кого в алых отсветах жадного пламени. Слабы были человечьи глаза… Еще пуще засвербела кожа, готовая слезть, обернувшись черной шкурой.

— Есть кто живой? — крикнул он, оглядывая небольшое святилище, и закашлялся.

Но ответом ему был лишь треск пылающих бревен.

Воимир ругнулся, заглушая собственный утробный рык. Подтянул к лицу мокрую, ставшую уже горячей холстину. Прищурился, храня глаза от жара, и вгляделся в густые тени, что пролегли средь пляшущего огня в скудном убранстве молельни. Привыкли глаза, приноровились к пеклу. И он наконец заметил бездвижное тело девушки.

Не поскупились местные селяне, требище поставили добротное, каменное — камень и стал ее спасением. Несчастная забралась под низкую неровную столешницу у самого изножья идола, прячась от жгучего огня. Да только давно уже пылала деревянная статуя, и языки пламени вот-вот готовы были влезть под требище, слизнуть с земляного пола недвижимую добычу.

Ругнувшись, Воимир рванул вперед, склонился к горячему камню и вытянул из-под него бесчувственную девушку. Поднял ее на руки, накрыл полами еще сырой холстины и, склонив голову, кинулся сквозь перекрывший вход огонь.

Снаружи уже поджидали бросившие ее подруженьки. Перепуганные, зареванные. С надеждой глядели они на нежданного спасителя. Едва Воимир опустил бездвижное тело девицы на землю, как они со слезами на глазах тут же кинулись ее обнимать.