Целительница из другого мира (СИ) - Ан Ли

Первая страница. Текст на латыни, написанный от руки с завитушками и украшениями. «Qui quaerit sanitatem, inveniet veritatem.» Кто ищет здоровье, найдет истину. Философненько.

Я листала дальше. Рецепты, описания болезней, рисунки трав. Некоторые названия были знакомы — Belladonna, Digitalis, Papaver. Белладонна, наперстянка, мак. Серьезные вещества, между прочим. Не ромашка с мятой.

А потом я наткнулась на странную главу. «De Transitibus Inter Mundos» — «О переходах между мирами». Что за эзотерика?

Текст был другим — мельче, плотнее, будто автор торопился записать что-то важное:

«Si quis cupiat iter facere inter mundos, sapientiam portare debet, non gladium. Medicus verus non solum corpus curat, sed etiam animam mundi. In momento maximae desperationis, cum scientia moderna deficit et antiqua sapientia vocatur, porta aperitur.»

Я переводила медленно, вспоминая полузабытую латынь: «Если кто желает путешествовать между мирами, должен нести мудрость, а не меч. Истинный врач лечит не только тело, но и душу мира. В момент величайшего отчаяния, когда современное знание подводит, а древняя мудрость взывает, врата открываются.»

Бред. Красивый, поэтичный, но бред. Хотя про величайшее отчаяние — в точку. Если потеря работы не отчаяние, то что тогда?

Я потерла глаза. Устала. День был долгий и поганый. Текст начал расплываться. Нужно идти спать, а то завтра… А что завтра? Будильник можно не заводить. Работы больше нет.

Но читать хотелось. Затягивало. Я переворачивала страницу за страницей, разбирая латынь все медленнее. Веки тяжелели. Книга становилась теплее — или мне казалось?

И вдруг запахло травами. Явственно так — мята, чабрец, что-то горьковатое, полынь, наверное. Но откуда? Окна закрыты, никаких трав у меня дома отродясь не было, если не считать засохший фикус на подоконнике.

— Барсик, ты чего это… — я обернулась.

Кот стоял в дверном проеме, вздыбленный, как на картинке из детской книжки. Смотрел на меня и жалобно мяукал.

— Да что с тобой?

Попыталась встать, но ноги не слушались. Тяжелые, ватные. Голова кружилась. Может, отравление? Но я же только чай пила и сэндвич…

Комната поплыла. Нет, это я плыву. Или падаю? Книга выскользнула из рук, но я не услышала, как она упала. Потому что падала сама. Медленно, будто в воде. Или во сне.

Последнее, что я увидела — желтые глаза Барсика. Грустные и понимающие. Будто он знал что-то, чего не знала я.

А потом стало темно. И тихо. И спокойно.

Так спокойно, как не было уже очень, очень давно.

Глава 2

Незнакомое утро

Первое, что я поняла, проснувшись, — тишина была неправильной.

В Москве не бывает такой тишины. Даже в четыре утра где-то гудят машины, кто-то ругается под окнами, сосед сверху двигает мебель (почему именно ночью, остается загадкой вселенной). А тут — тишина. Только птицы щебечут. Птицы! Когда я последний раз слышала птиц утром? В детстве у бабушки в деревне?

Второе открытие — матрас подо мной колется. Я что, на сене сплю? Открыла глаза. Точно. Сено. В мешке из грубой ткани, но все равно сено. И пахнет соответственно — травой, деревом и чем-то еще, незнакомым, но не неприятным.

— Какого черта… — начала я и осеклась.

Голос. Это был не мой голос. Выше, мягче, моложе. Я попыталась сесть — резко, как делала всегда, когда срабатывал будильник. Тело не послушалось. Точнее, послушалось, но как-то не так. Будто я пыталась управлять чужой машиной — вроде все педали на месте, но реагируют иначе.

Руки. Я подняла руки к лицу. Тонкие пальцы, никаких следов от постоянного мытья хлоркой. Ногти… под ногтями земля. Я, которая маниакально следила за чистотой рук (профессиональная деформация, знаете ли), смотрела на грязь под ногтями.

И мозоли. Но не те, к которым я привыкла — от шприцов и капельниц. Эти были от чего-то другого. От работы с землей? Растениями?

Комната. Деревянная, маленькая, с одним окошком, затянутым… это что, бычий пузырь вместо стекла? Серьезно? Грубая деревянная мебель — кровать, на которой я лежала, сундук в углу, стол с глиняным кувшином. И травы. Везде пучки сушеных трав под потолком.

— Это сон, — сказала я вслух чужим голосом. — Это просто очень реалистичный сон. Сейчас я проснусь, и Барсик будет сидеть на моей груди и требовать завтрак.

Но Барсика не было. И квартиры моей не было. И Москвы, судя по всему, тоже.

Я встала. Тело оказалось легче моего — ну еще бы, я же в последние годы на стрессе и фастфуде набрала килограмм десять лишних. Это тело было… молодым. Гибким. Здоровым. Лет двадцать пять, не больше.

Одежда — длинная льняная рубашка, грубая, но чистая. Ноги босые. Холодный пол — настоящие доски, не ламинат. Я сделала несколько шагов. Походка другая, центр тяжести смещен. Ниже рост? Да, определенно ниже.

На столе лежало что-то вроде зеркала — полированный металл. Я взяла его, боясь посмотреть, но любопытство победило.

Чужое лицо. Молодое, миловидное, с россыпью веснушек на носу. Карие глаза — мои были серые. Темные волосы, длинные, заплетенные в косу — я стригла коротко, чтобы не мешали на работе.

— Что за фигня происходит? — спросила я у отражения.

И тут меня накрыло.

Это было как просмотр чужого фильма в ускоренной перемотке, только ты не просто смотришь — ты чувствуешь. Каждую эмоцию, каждую мысль, каждое ощущение.

Элиана. Ее звали Элиана. Мое новое имя, получается. Дочь деревенского лекаря Бенедикта. Двадцать пять лет. Не замужем — редкость для здешних мест, но отец не настаивал. Хотел, чтобы дочь продолжила его дело.

Детство промелькнуло калейдоскопом: вот маленькая Элиана помогает отцу собирать травы, вот учится растирать их в ступке, вот первый раз видит, как отец вправляет вывих. Мать умерла при родах — классика жанра для средневековья. Отец растил один, учил всему, что знал.

А знал он, честно говоря, немного. Травы — какая от чего помогает, но без понимания почему. Кровопускание — универсальное средство от всех болезней (ага, особенно эффективно при анемии, как же). Молитвы и заговоры — половина лечения. Гигиена? Не, не слышали.

Но воспоминания текли дальше, раскрывая детали жизни Элианы, которые заставили меня то смеяться, то грустить.

Вот ей шестнадцать, и к отцу приходит Федор-мельник — свататься. Элиана прячется на чердаке, пока отец вежливо объясняет, что дочь еще молода. На самом деле Элиана уже тогда знала — не хочет быть женой мельника, рожать детей одного за другим, пока не умрет в очередных родах, как ее мать.

Вот ей девятнадцать, и она впервые самостоятельно принимает роды. Роженица — Марфа, жена плотника, четвертые роды. Ребенок идет неправильно, Элиана паникует, но делает все, как учил отец. Мальчик рождается синим, не дышит. Элиана, не зная почему, переворачивает его вниз головой, хлопает по спине. Ребенок кричит. Все считают это чудом. Элиана становится «той девкой, что мертвых детей оживляет».

Двадцать один год. Отец Серафим, местный священник, приходит с «беседой». Негоже, мол, девице незамужней по родам ходить, грешно это. Да и вообще, не женское это дело — лечить. Отец Бенедикт вежливо, но твердо посылает священника к черту (не этими словами, конечно). С тех пор отец Серафим косо смотрит на семью лекаря.

Двадцать три года. Эпидемия кровавого поноса (дизентерия, судя по симптомам) выкашивает четверть деревни. Элиана и отец не спят неделями, пытаясь помочь. Бесполезно. Умирают в основном дети и старики. Элиана впервые видит, как отец плачет над телом пятилетней девочки — не смог спасти.

Двадцать четыре. Последнее «нормальное» лето. К Элиане сватается Григорий, сын кузнеца. Красивый, работящий, не пьет. Элиана почти соглашается — устала быть одна, устала от косых взглядов. Но Григорий проговаривается: после свадьбы она бросит «эту ерунду с травками» и будет нормальной женой. Элиана отказывает. Григорий женится на дочери старосты через месяц.

И вот последние дни. Лихорадка пришла внезапно. Сначала заболел отец — вернулся из соседней деревни, куда ездил к больному. Через три дня слегла Элиана. Жар, бред, боль во всем теле. Отец, уже умирающий, пытался лечить дочь, но сил не хватило. Умер, держа ее за руку.