Целительница из другого мира (СИ) - Ан Ли

Элиана умерла через три дня после отца. Помнила, как сквозь туман приходили соседи, пытались помочь. Помнила, как местная знахарка Аграфена (та еще стерва, судя по воспоминаниям) говорила, что это божья кара за гордыню — не захотела замуж, вот бог и покарал.

Последнее воспоминание — темнота, тишина, покой. А потом — я.

— Охренеть, — выдохнула я.

Воспоминания продолжали течь. Деревня называлась Ореховая Роща — милое название для дыры в заднице мира. Население — человек триста. Основное занятие — сельское хозяйство и выживание. Ближайший город — день пути на телеге.

Медицина тут была на уровне «повезет — не повезет». Детская смертность — каждый второй не доживал до пяти лет. Женщины умирали в родах с завидной регулярностью. Мужчины — от травм, инфекций, пьяных драк. Старость — это если дожил до пятидесяти.

И я теперь местный лекарь. Точнее, дочь лекаря, но после смерти отца я единственная, кто хоть что-то понимает в лечении. Ну, «понимает» по местным меркам. По моим — это каменный век медицины.

Зато теперь я знала всех в деревне. Кто чем болеет, у кого какие проблемы, кто кому родня. Полезная информация. И тревожная — судя по воспоминаниям, добрая половина деревни нуждалась в нормальном лечении.

Блестяще. Просто блестяще. Из реанимации московской больницы — в средневековую деревню. Из двадцать первого века — в… какой тут вообще век? Судя по воспоминаниям Элианы, никто особо не считал. Король есть какой-то, война была лет десять назад, церковь рулит всем подряд. Классическое средневековье, короче.

Надо было осмотреться. Режим паники выключить, режим диагностики включить — как учили на курсах экстренной медицины. Оценить ситуацию, ресурсы, возможности.

Дом оказался больше, чем казалось сначала. Моя (Элианы?) спальня была крошечной, зато рядом обнаружилась мастерская отца. И вот это уже было интересно.

Полки от пола до потолка, заставленные глиняными горшками и бутылками. На каждой — бирка с названием. Почерк отца, корявый, но читаемый. «Белладонна» — ага, атропин, спазмолитик и яд в одном флаконе. «Наперстянка» — сердечные гликозиды, прадедушка дигоксина. «Ивовая кора» — природный аспирин, салициловая кислота.

Я ходила вдоль полок, узнавая старых знакомых. Вот это да! Оказывается, средневековая медицина не такая уж бесполезная. Просто эти ребята не знали, почему работает то, что работает. Пихали все подряд, в случайных дозировках, без понимания механизма действия.

Ступки, пестики, весы — примитивные, но рабочие. Ножи… о боже, этими ножами отец делал хирургические операции? Они же тупые, как задница бегемота! И ржавые местами. Стерильность? Не, не слышали.

В углу стоял сундук. Тяжелый, окованный железом. Память Элианы подсказывала — там самое ценное. Открыла. Книги! Три рукописные книги по медицине. На латыни, конечно. «De Re Medica» — стандартный медицинский трактат. «Herbarium» — описание лекарственных растений. И… о, привет, старая знакомая! «De Herbis et Curationibus» — та самая книга, которую я купила в Москве.

Как она здесь оказалась? Хотя какая разница. Главное, что тут есть хоть какие-то источники знаний.

Дневники отца лежали тут же. Я пролистала последние записи. Детским почерком, дрожащими буквами: «Элиана умирает. Ничего не помогает. Господи, почему ты забираешь мою девочку?»

Сердце сжалось. Бедный мужик. Потерял дочь, сам умер от горя и болезни. А дочь… дочь вернулась. Только это уже не совсем его дочь.

Но дневники оказались золотой жилой. Я читала дальше, углубляясь в записи прошлых лет. Отец Бенедикт был дотошным — записывал все случаи, все рецепты, все наблюдения.

«Год от Рождества 1487» — ага, значит, сейчас конец пятнадцатого века. Прекрасно. Самый разгар средневековья, инквизиция, охота на ведьм и полное отсутствие гигиены.

«Марфа, жена кожевника. Родила мертвого. Пятые роды. Кровотечение остановить не удалось. Умерла к утру. Господи, прости меня за то, что не смог помочь.»

«Мальчик Томас, сын пастуха. Укус собаки. Рана загноилась. Пытался прижечь железом — не помогло. Лихорадка. Бред. Умер на седьмой день.»

Я читала и чувствовала, как во мне поднимается злость. Марфа умерла от послеродового кровотечения — можно было спасти, если бы знали про окситоцин или хотя бы массаж матки. Томас — классическое заражение от укуса, возможно бешенство. Антибиотиков нет, но можно было промыть рану, обработать спиртом (если бы он был), наложить чистую повязку.

Дальше — интереснее. Отец, оказывается, экспериментировал. Тайно, потому что церковь не одобряла.

«Белладонна. Испытал на себе малую дозу. Зрачки расширились, сердце билось как бешеное. Видел странное — будто мир вокруг дышит. Может использоваться для облегчения спазмов? Но опасно. Очень опасно.»

Умница! Атропин же, спазмолитик. В правильной дозировке — лекарство, в неправильной — яд.

«Спорынья. Растет на ржи. Местные считают проклятым зерном. Вызывает судороги, видения. Но заметил — у женщин, съевших хлеб со спорыньей, быстрее прекращается кровотечение после родов. Совпадение?»

Нет, не совпадение. Алкалоиды спорыньи вызывают сокращение матки. Это прототип современных препаратов для остановки послеродовых кровотечений.

«Мак. Вырастил за домом, подальше от чужих глаз. Облегчает боль лучше всего, что я знаю. Но люди к нему привыкают, требуют еще и еще. Опасно.»

Опиум. Классика. И отец правильно заметил проблему зависимости.

В самом дальнем углу сундука лежала отдельная тетрадь, завернутая в промасленную кожу. Открыла. Почерк отца, но более ровный, аккуратный. Заголовок: «Опыты с ядами и противоядиями. Да простит меня Господь.»

Вот это да. Старик Бенедикт был настоящим исследователем.

«Ртуть. Привез из города алхимик за лечение. Жидкий металл, удивительный. Убивает червей в ранах, но убивает и человека, если дать внутрь. Пытался найти безопасную дозу — не получается.»

«Мышьяк. Белый порошок без вкуса. В малых дозах — лекарство от лихорадки. В больших — смерть. Граница слишком тонка.»

«Грибы. В лесу растут поганки, которые местные обходят стороной. Сушил, делал настойку. Капля вызывает видения. Две капли — беспамятство. Три — смерть. Может использоваться для обезболивания при операциях?»

Гениально и жутко одновременно. Отец экспериментировал с сильнодействующими веществами, не имея понятия о химии, фармакологии, дозировках. Как он вообще выжил при таких опытах?

Последняя запись была датирована за неделю до его смерти:

«Чувствую — скоро уйду. Элиана должна знать все это, но как объяснить? Она умная девочка, но женщине опасно знать слишком много. Сожгут как ведьму. Оставляю записи. Если суждено — найдет и поймет. Господи, храни мою девочку.»

В другом углу мастерской обнаружился шкаф с инструментами. Если это можно назвать инструментами. Пилы для ампутации (брр), щипцы для удаления зубов (двойное брр), ланцеты для кровопускания. И все это в таком состоянии, что современный СЭС сжег бы вместе со зданием.

— Так, — сказала я вслух. — Первое — навести тут порядок. Второе — простерилизовать все, что можно. Третье — выяснить, что тут вообще происходит и как мне отсюда выбраться.

Хотя куда выбираться? Обратно в Москву, где меня уволили? Где у меня никого, кроме мамы, которая только и ждет, когда я «найду нормальную работу»? Где Барсик…

Барсик. Что с ним будет? Кто его кормить будет?

Слезы подступили к горлу. Нет. Не время раскисать. Барсик — умный кот, пробьется. А у меня тут, похоже, целая деревня пациентов.

Я вышла во двор. Утро было свежим, росистым. Пахло травой, землей, дымом из труб. Никакого смога, выхлопных газов, городской вони. Воздух такой чистый, что голова кружилась.

Двор оказался большим. Огород с грядками лекарственных трав — память Элианы услужливо подсказывала названия. Вот мята, вот ромашка, вот календула. А вон там, за забором, целое поле с чем-то, похожим на мак. Опиумный мак? Серьезно? Ну, для обезболивания самое то, если правильно использовать.