Танцор Ветра. Том 3 (СИ) - Зайцев Константин

Рядом курились жаровни с благовониями — белый дым поднимался к потолку ровными струйками, создавая что-то вроде завесы между миром живых и мертвых. На деревянных подносах лежали чистые белые полотенца и сменная одежда для каждого участника похорон.

— По традиции, — объяснил мне Шифу негромко, пока мы ждали остальных, — каждый, кто прикасался к гробу или шел в процессии, должен омыться этой водой. Сначала руки, потом лицо, затем нужно пройти сквозь дым жаровен. Только так можно очиститься от прикосновения смерти. Многие уже перестали следовать этим традициям, но дом Цуй помнит откуда их корни и следует заветам предков.

Я наблюдал, как Ксу первой подошла к чашам. Ее движения были неспешными, почти медитативными. Она окунула руки в воду, и я увидел, как напряжение понемногу покидало ее плечи. Вода стекала с ее пальцев, унося с собой невидимую грязь этого дня.

Когда она склонилась над чашей, омывая лицо, белая вода окрасилась в светло-розовый цвет. Кровь от удара Жанлиня, которую не смогла полностью смыть даже эссенция Дерева. Я почувствовал, как во мне снова поднимается злость, но подавил ее. Сейчас не время, но выродок свое получит и мои ножи увидят какого цвета у него кровь.

За Ксу последовали остальные. Сун Хайцюань выполнял ритуал с показной набожностью, словно это было его идеей. Жанлинь плескался в воде небрежно, явно считая все это ненужной формальностью. Только Юнхо действовал с искренним уважением к традиции.

Когда подошла моя очередь, я погрузил руки в теплую воду. Травяной настой почему-то напомнил мне, как я ударил старшего брата Ксу. Вода была приятно теплой, и на миг мне показалось, что я действительно чувствую, как что-то темное и липкое смывается с моей кожи.

Последним этапом был проход через дым благовоний. Мы выстроились в очередь и по одному проходили между двумя высокими жаровнями. Белый дым обволакивал тело с головы до ног, и его сладковато-горький запах въедался в одежду и волосы. Говорили, что этот дым способен изгнать даже самых цепких духов.

Когда ритуал завершился, мы переоделись в чистые одежды. Траурные белые одеяния сменились темно-серыми и черными — подходящими для тризны. Ксу выбрала строгое платье из черного шелка с серебряной вышивкой. Никаких украшений, кроме простой серебряной шпильки в волосах. Но даже в таком скромном наряде она выглядела как императрица.

— Теперь тризна, — сказала она, когда мы остались одни. — Последнее испытание и я буду свободна говорить, что думаю.

— Чего ты ожидаешь? — спросил я.

— Всего, — ответила она просто. — Они не станут больше играть по правилам. Сегодня они поняли, что открытая конфронтация им не поможет. Значит, будут действовать исподтишка.

Я кивнул. Ее логика была безупречной. Враги, загнанные в угол, становятся особенно опасными. Значит это будет убийца или яд. Но первый вариант выглядел маловероятным, сейчас охрана поместья не пустит никого из вооруженных. Значит яд. В том, что старший брат хочет смерти моей подруги я был абсолютно уверен.

Главный зал поместья преобразился для тризны. Длинные столы были расставлены в форме буквы П, с почетным местом для Ксу во главе. На столах стояли десятки блюд — от простых вареных овощей до изысканных деликатесов. Но главным украшением стола были поминальные чаши с рисовым вином, расставленные перед каждым местом.

По традиции, тризна должна была показать щедрость дома к гостям и уважение к памяти покойной. Каждое блюдо имело символическое значение. Рыба означала изобилие, курица — процветание рода, фрукты — сладкую память об ушедшей. Ирония была в том, что Ксу ненавидела женщину, в честь которой устраивался этот пир, но должна была играть роль любящей падчерицы.

Гости начали прибывать с наступлением сумерек. Представители других знатных домов, торговцы, которые имели дела с домом Цуй, дальние родственники — все они пришли отдать последние почести и, конечно, посмотреть на разворачивающуюся драму. В мире драконорожденных семейные распри были лучшим развлечением.

Я занял свое место за столом — справа от Ксу, как и подобало ее близкому другу. Отсюда мне хорошо были видны все гости, особенно Сун Хайцюань и братья, которые расположились напротив. Жанлинь уже успел выпить больше, чем следовало, и его лицо покраснело от вина и злости. Дядя выглядел спокойным, но я заметил, как его глаза постоянно скользили по залу, словно он что-то высматривал.

Ксу поднялась, чтобы произнести первую речь. В зале воцарилась тишина.

— Друзья, родные, почтенные гости, — начала она, и ее голос зазвучал ясно и торжественно. — Мы собрались здесь, чтобы почтить память госпожи Хуэцинь, которая была частью нашего дома и нашей семьи. Пусть ее дух обретет покой, а мы сохраним о ней добрую память.

Слова были правильными, традиционными. Никто из присутствующих не мог найти в них изъян. Но я видел, как сжались губы Сун Хайцюаня. Ему не нравилось, что Ксу ведет церемонию, словно истинная хозяйка дома.

Один за другим гости поднимались, чтобы произнести свои речи. Все говорили о добродетелях покойной, ее мудрости, красоте, преданности семье. Ложь, отточенная до блеска, как лезвие церемониального клинка. Все знали, какой на самом деле была Хуэцинь, но никто не смел сказать правду на ее поминках.

Когда подошла очередь Сун Хайцюаня, он встал медленно, с достоинством старейшины. Его речь была длинной и витиеватой, полной намеков и скрытых смыслов. Он говорил о важности семейных уз, о том, как молодежь должна учиться у старших, о необходимости единства в трудные времена. Каждое слово было направлено против Ксу, но сформулировано так искусно, что открыто обвинить его было невозможно.

Жанлинь был более прямолинеен. Его речь превратилась в пьяный монолог о том, как он будет скучать по «дорогой матери» и как надеется, что семья останется единой несмотря на «некоторые недоразумения». При этом он смотрел прямо на Ксу, и в его взгляде читалась неприкрытая ненависть.

Юнхо говорил кратко и по делу. Он поблагодарил Ксу за организацию достойных похорон и выразил надежду, что семья сможет преодолеть разногласия ради общего блага. В его словах не было ни лести, ни угроз — только спокойная дипломатия.

Когда речи закончились, началась сама трапеза. Слуги разносили блюда, разливали вино, поддерживали неспешный ритм поминального пира. Разговоры велись вполголоса, как и подобало такому случаю. Но я чувствовал напряжение в воздухе — оно росло с каждой минутой, как давление перед грозой.

Мое внимание привлек молодой слуга, который прислуживал за нашим столом. Что-то в его движениях показалось мне неправильным. Он слишком часто появлялся рядом с местом Ксу, слишком внимательно следил за ее чашей и тарелками. И еще — его руки дрожали, хотя он пытался это скрыть.

Слуги разносили блюда, разливали вино, поддерживали неспешный ритм поминального пира. Разговоры велись вполголоса, как и подобало такому случаю. Но я чувствовал напряжение в воздухе — оно росло с каждой минутой, как давление перед грозой.

Традиция требовала особого ритуала в конце трапезы. Слуги приносили «чаши утешения» — особый церемониальный чай, который подавался наследникам покойной как символ того, что жизнь продолжается даже после смерти. Первой эту чашу должна была получить Ксу.

Я наблюдал, как к нам приближается молодой слуга с подносом. На нем стояла единственная фарфоровая чаша с дымящимся чаем — изысканная работа мастеров прошлых веков, украшенная изображениями журавлей и облаков. Но что-то в движениях слуги заставило меня насторожиться.

Его руки дрожали. Едва заметно, но мои глаза, натренированные годами выживания на улицах, поймали эту дрожь. Он держал поднос слишком крепко, костяшки побелели от напряжения. И еще — он ни разу не посмотрел на Ксу, хотя именно ей предназначался чай. Вместо этого его взгляд постоянно скользил к столу, где сидел Сун Хайцюань.

Я перевел взгляд на дядю Ксу. Старик сидел неподвижно, но в его позе было что-то хищное. Как у паука, который чувствует, что добыча вот-вот попадется в паутину. Его маленькие глазки не отрывались от приближающегося слуги.