Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил

— Не выдергивай! — прорычал Седой, бросаясь к нему, но было уже слишком поздно.

Вадим, обезумев от боли, ухватился за торчащий конец и дёрнул. Раздался влажный хруст, и игла вышла наружу, покрытая густой чёрной слизью. В тот же миг тело юноши содрогнулось в неестественной судороге — его кости хрустели, суставы выворачивались под невозможными углами.

Глаза закатились под лоб, обнажив кровавые белки. Изо рта повалила пена, окрашивая бороду в грязно-розовый цвет. Он рухнул на землю, корчась в агонии, а его пальцы впились в собственное лицо, оставляя кровавые полосы.

Остальные существа на деревьях пришли в движение. Их тела раскачивались в жутком ритме, словно подчиняясь неведомой, зловещей музыке. Ветви сгибались под их весом с противным скрипом, а с коры сыпалась труха, будто деревья мгновенно состаривались от их прикосновения.

— Нам не выстоять! — завопил один из воинов, прикрываясь щитом, утыканным смертоносными иглами. Его голос сорвался на визг, когда очередной шип пробил деревянную преграду и вонзился в предплечье.

Я взглянул на «Лютоволка». Пламя на клинке пульсировало, словно живое сердце, то разгораясь ярче, то почти угасая. И тогда меня осенило — в его холодном синем свете существа замедлялись, будто этот огонь был для них ядом.

— Огонь! — заорал я, разрывая на груди рубаху. Клочья ткани полетели под ноги. — Им нужен огонь! Настоящий!

Седой понял меня без слов. Его секира, описав дугу, с силой вонзилась в ствол сосны. Древесина с треском раскололась, обнажив смолистую сердцевину, из которой тут же выступили янтарные капли. Одним движением он достал из-за пояса кресало и кремень.

— Гори, проклятое! — проревел он, ударив кресалом.

Первая искра упала на смолу, замерла на мгновение — и мир взорвался огненным шквалом. Пламя вспыхнуло с такой яростью, будто древесина была пропитана не смолой, а порохом. Оно не просто ползло вверх — оно взмывало по стволу молниеносными змеями, разветвляясь на сотни огненных щупалец. Ветви, на которых секунду назад сидели твари, превратились в пылающие виселицы.

Лес огласился пронзительным визгом, от которого лопнули барабанные перепонки у двух воинов. Кровь тонкими струйками потекла из их ушей, но они даже не заметили — слишком страшное зрелище разворачивалось перед нами. Существа, объятые пламенем, не просто кричали — их тела вздувались, как бурдюки с прокисшим вином, а потом лопались, разбрасывая вокруг снопы тех самых черных игл, которые тут же сгорали в воздухе с хлопками, похожими на ружейные выстрелы.

Я поднял «Лютоволка» над головой, и случилось нечто невообразимое. Синее пламя меча не просто слилось с обычным огнем — оно поглотило его, переработало, превратило в нечто третье. Теперь над нами бушевало пламя странного фиолетово-золотого оттенка, от которого не было дыма, только волны нестерпимого жара. Тени от него вели себя неестественно — не убегали от света, а сжимались, превращаясь в черные комки, которые с визгом растворялись в воздухе.

— Вперед! — закричал я, и мой голос, усиленный какой-то неведомой силой, разнесся по лесу, заглушая даже треск горящих деревьев. — К реке! Пока огонь держит их!

Мы бросились сквозь горящий лес, спотыкаясь о корни, которые внезапно ожили и цеплялись за наши сапоги, словно костлявые пальцы. Воздух был раскаленным, каждый вдох обжигал легкие, а одежда тлела на нас. Вадима пришлось нести на самодельных носилках из щитов — его тело стало неестественно легким, будто внутри уже не осталось ничего человеческого, только сухие прутья и пустота. Его кожа покрылась странным узором — черными прожилками, которые пульсировали в такт с вибрацией земли под ногами.

Когда мы вырвались на берег, за спиной бушевало море огня. Деревья падали, как подкошенные, а в пламени мелькали тени существ — они уже не пытались нас преследовать, а корчились в последних судорогах, рассыпаясь в пепел. Но река... Река казалась единственным спасением. Ее черные воды текли медленно, почти вязко, отражая пожар кровавыми бликами.

— Вплавь! — скомандовал Седой, сбрасывая на ходу доспехи. Его голос звучал хрипло — дым и адреналин сделали свое дело. — Только не пейте воду!

Я оглянулся на прощание. Пламя уже перекинулось на кроны, превращая лес в гигантский погребальный костёр. В этом аду мелькали тени — они не горели, но корчились в муках, будто огонь выжигал что-то важное внутри них. Их безликие морды поворачивались синхронно, следя за нами сквозь завесу дыма. Казалось, они запоминают каждую черту наших лиц.

Последним я вошел в воду. Ледяная река обожгла кожу, но "Лютоволк" в моей руке вспыхнул с новой силой. Его голубоватое пламя проникало сквозь толщу воды, выхватывая из темноты странные очертания — какие-то древние камни на дне, покрытые рунами, обломки лодок с почерневшими от времени бортами. А дальше... пустоту. Бездонную, манящую.

Когда я нырнул, последнее, что увидел перед тем, как вода сомкнулась над головой — сотни черных фигур, выстроившихся на горящем берегу. Они не пытались преследовать нас. Просто стояли. Ждали. Будто знали, что мы обязательно вернёмся.

На противоположном берегу, вымокшие и изможденные, мы рухнули на землю без сил. Вадим дышал прерывисто, с хрипящим звуком, будто в его лёгких плескалась вода. Глаза оставались закатившимися, обнажая кровавые белки. Из раны на плече сочилась чёрная, как деготь, жидкость — она не смешивалась с водой, а собиралась в маслянистые шарики на его коже.

Седой, тяжело дыша, подполз к нему и приложил ладонь к шее. Его лицо стало каменным.— Он ещё здесь. Но ненадолго.

Один из воинов, молодой парень с обгоревшими бровями, вдруг зашёлся в кашле. Изо рта вырвалась струйка чёрной слизи. Мы переглянулись — понимая, что это только начало. Что они уже внутри нас.

А на том берегу, сквозь дым, по-прежнему виднелись неподвижные силуэты. Ожидающие.

И огонь, который не мог их уничтожить.

— Это была лишь разведка, — прохрипел Седой, выплевывая на землю комок черной слизи. Его седая шерсть была опалена огнем, но взгляд оставался ясным, как у молодого волка. — Они проверяли нашу силу. Наши слабости.

Я посмотрел на «Лютоволка». Синее пламя все еще танцевало на лезвии, но теперь в его мерцании проступал узор — древние руны, которых я никогда прежде не видел. Они складывались в строки, будто клинок пытался что-то сказать, что-то предупредить. Но язык был слишком старым, слишком чужим.

— А теперь они знают, что мы идем, — прошептал я, ощущая, как ледяной ужас сковывает сердце.

Седой кивнул, и в его желтых глазах отражалось багровое пламя горящего леса на другом берегу. Оно уже начало угасать, но дым все еще поднимался к небу черными столбами, как сигнальные костры.

— И мы знаем, что они ждут.

Он поднялся на ноги, тяжело опираясь на секиру. Его голос, обычно грубый, теперь звучал почти торжественно.

— Что это за твари? — спросил Ерошка, сын кузнеца. Его пальцы судорожно сжимали окровавленный топор, оставляя липкие отпечатки на деревянной рукояти. В глазах юноши читался не просто страх — животный ужас перед тем, что нарушало все законы природы.

Седой медленно повернулся к нему, разминая плечи. Его жёлтые глаза, похожие на волчьи, сузились, будто вспоминали что-то древнее, чем сама память. В морщинах на лице застыли отблески далекого костра, делая его похожим на духа из старых сказок.

— Морок, — прохрипел он, плюнув на землю, словно само слово было ядовитым. Плевок зашипел, впитываясь в почву черным пятном. — Нежить, что не гниёт, а тлеет. Они старше этих лесов, — он махнул рукой в сторону догорающей чащи, — старше капищ, что стояли здесь до прихода наших прадедов.

Он наклонился, поднимая с земли обломок той самой черной иглы, что торчала из раны Вадима. В свете "Лютоволка" она переливалась, как гнилой зуб.

— Видишь это? Это не просто оружие. Это память. Память о временах, когда земля была молодой, а по лесам ходили иные хозяева.