Королевская кровь-13. Часть 2 (СИ) - Котова Ирина Владимировна

— И окно выплавь обратно, — буркнул Жрец.

Красный только начал таять огнем, как вдруг задрожало пространство вокруг хрустальным чистым звоном, словно они оказались у Желтого в садах.

— Вот сейчас начнется, — проворчал вновь собравшийся в себя Воин, даже с какой-то гордостью и со смешинкой глянув на брата. — Как в Инляндии вечер, у меня уж в голове заранее звенит, а еще и месяца, как она читает, не прошло. В тебя упрямством же, да? Как думаешь, может, попросить Серену влюбить ее в кого другого? А то натворит же дел, брат.

«Триединый же заповедал, что ежели вы, господа небесные, должны человеку, то ни отдыха вам будет, ни покоя, пока вы долг не отдадите», — зазвучал сердитый девичий голос вокруг них и свились вокруг двух богов тонкие, словно паутинка, серые нити аскезы, дающей силы.

Черный с улыбкой покачал головой.

— Твои дети — однолюбы, — напомнил он. — И в тебя дерзостью.

«Пусть молитва моя даст силу мне, даст силу вам. Знайте же, что не отступлю от своего и на вашу милость уповаю», — тут голос стал слегка скептичным.

— А в тебя — упрямством, — парировал Красный. Но не зло, с усмешкой. — Глядишь, так она капля по капле и наберет тебе силы, чтоб твой сын откликнулся.

— Наберет когда-нибудь, — согласился Черный. — Триединый мудр, что дал людям то, что недоступно нам. Но хорошо, да, что не так много людей, кому мы должны, брат? Иначе бы я задумался, чтобы вновь сбежать обратно на Лортах.

Красный хохотнул и хлопнул себя по коленям. Хрустальный звон завершился вместе с молитвой, и Воин ушел огненным вихрем, а Жрец вновь сел за письмо. А когда обернулся — за спиной его сверкало целехонькое стекло, по краям обзаведшееся цветочным нежным орнаментом.

Красный иногда напоминал миру, что он не только Вечный Воин, но и Великий Кузнец, который не чужд ремеслам и прекрасному. И что оборотной стороной разрушения всегда является созидание.

Корвин дописал письмо и отдал смуглому молодому секретарю — тот размножил его на чудесном аппарате и принес на подпись. В подписи Жрец влил частицу своей силы — хотя с его почтальонами это не требовалось. И секретарь любовно вложил каждое письмо в черный конверт с вензелями, которые неизвестно когда и как успели отпечатать в стране, половина предприятий которой была остановлена из-за разломов и разрушений линий электропередач.

А затем бог смерти в сопровождении секретаря с корзиной писем в руках спустился в подвалы дворца, где целым выводком, как кошки, обосновались сомнарисы. Когда в здании станет больше народа, они уйдут вниз, в полости каменного холма, но сейчас они могли быть поближе к создателю и радовались этому, таская сюда самоцветные друзы для гнезд. Любовь их к драгоценностям была куда меньше, чем у созданий брата-Инлия, но самоцветы выравнивали течение потоков и стихийные духи рядом с ними были устойчивее.

Секретарь побаивался — бог слышал, как он мысленно бормочет молитвы ему же, — но работу делал исправно. Был он младшим троюродным братом махараджи Шиваладжа, звали его Джай, и страх в нем мешался с гордостью, что именно его избрали служить господину, хоть и приходилось сталкиваться с жуткими вещами. С теми же сомнарисами — не первый раз видел он их, потому что Жрец каждый день спускался к ним, а Джай нес для них ароматические масла ночной примулы и орхидеи. И если первые разы он был ни жив ни мертв, то сейчас относился спокойно и с пониманием кланялся и уходил в освещенный коридор.

Жрец отдал сомнарисам корзину с письмами — духи будут брать их в пасти аккуратно, и письма не рассыпятся прахом, защищенные силой отправителя. И затем приказал:

Отнесите их, как будет ночь, к сильнейшим детям моим. И дождитесь ответа.

Может, это решение и не было человеческим, но и божественной силой он воспользовался едва-едва. Прошел по краю обещания.

А затем Корвин отпустил секретаря и, вдыхая запах старого дерева и камня, поднялся из подвалов наверх и пошел к большой замковой кухне по натертому старому полу, видавшему и счастье, и трагедии, мимо гобеленов, которые уже почистили и повесили снова.

Повара, поварихи и помощники-поварята, все смуглые, веселые и раскрасневшиеся, варили обед на сотни человек. Непростое дело накормить всех, кто чинит и чистит замок, стражников, начавших собираться царедворцев и самого бога, который еду вкушал аккуратно, как подношение себе же. Сильно пахло пряностями и раскаленным маслом, вокруг шкворчало, булькало и дымило, стучали ножи и топорик мясника. И посреди всего этого скромно сидел худющий старик, зажав меж колен истертый посох. Странник с примечательно белыми волосами и смуглым лицом — чистый тидусс — одет был в потрепанную зеленую рубаху и полотняные штаны с традиционной вышивкой, и с удовольствием ел из глубокой плошки, подцепляя аж алое от перца мясо вилкой. Судя по тому, что рядом с ним стояло еще несколько тарелок, кувшин и поднос с лепешками, жалость красный брат до сих пор умел вызывать искусно. Тут же находились несколько охранников, грызущих кукурузу — они-то и пропустили чужака на кухню.

Увидев господина, слуги напряглись, начали кланяться и одновременно попытались старика скрыть за спинами. Иоанн, явно наслаждаясь ситуацией, вид сделал испуганный и еще более жалкий.

— Не съем я его, — буркнул Жрец, качнув головой. Слуг унесло к плитам и разделочным столам, охранников — прочь из кухни, а бог смерти сел рядом с братом на скамью, взял лепешку, откусил. — Вкусно?

— Очень, добрый господин, — отозвался старик: в зрачках его тлело смешливое пламя. — Слуги у тебя — золото, не ругай их. — И тише уже добавил. — Бардак, определенно. Подошел к воротам, попросил накормить, так главный на охране сам велел меня отвести на кухню. Простые люди в Тидуссе так доверчивы и добры, что пропустят к тебе любого убийцу, если такой безумец найдется. Нет, народ хороший, с житейской хитрецой, но не зря тут воинов и личных телохранителей растят для радж с детства. Иначе толку не будет. Это не твои практичные блакорийцы.

— Вот и думай мне теперь, — отозвался Ворон, — что лучше, добрые люди, что зла не пожелают, но и не заметят, пропустив его, или злые, что убивали и насиловали, и людей в рабство угоняли, но рука их от жалости не дрогнет?

— Решил же уже, — хмыкнул Красный. — Чему лорташцам удивляться, давно ли туринцы такими были… да и мы с тобой.

Они помолчали.

— А там все просто, — продолжил Воин. — С добрыми — по-доброму, но строго, как отец. С жестокими — с жесткостью, но по справедливости, как военачальник. Тяжело тебе придется, сливать три крови, но если наследник твой кулак не разожмет, будет у тебя народ сильный, необычный. Три поколения, и сплетутся три народа, не разольешь.

— Так и мыслю, — согласился Корвин и вновь оторвал кусок от лепешки.

Слуги косились настороженно и удивленно, но после того, как хозяин взял кувшин, из которого пил старик, и выпил сам, успокоились. То, что бог спустился на кухню, уже никого не удивило — раньше шугались, а сейчас решили, что божественные решения непостижимы, и только норовили задобрить — поднос с вкусненьким под дверь поставить, цветами покои украсить, гимн хвалебный спеть.

В первый раз Жрец гимн выслушал благосклонно, как и понаблюдал за ритуальным танцем, который у дворца вокруг холма устроил чуть ли не весь город. Но на будущее запретил.

«И делу, и танцу — свое время», — передавали его волю друг другу тидуссцы. И вздыхали — хоть вообще петь и танцевать не запретил, и то хорошо.

В кувшине, который поставили Красному, было слабое тыквенное пиво.

— Иногда я скучаю по всему этому, — проговорил старик мечтательно. — Вот закончу натаскивать новых подопечных и точно снова пойду по миру странствовать. Ограничений на себя наложу, как у тебя, обетов. Люблю себя испытывать. И людей. А еще если спутники достойные попадутся…

— Эмиратцев натаскиваешь? — поинтересовался Корвин, хотя и так знал. Пиво пошло хорошо, и действительно здесь, среди пара и ярких ароматов, под щебечущее общение тидусских поваров, стало на диво уютно.