Ключ Руна (СИ) - Изотов Александр

У Дениса сначала исчезла его счастливая улыбка, потом на её место натянулась такая же, как у других дружинников. Правда, он всё равно начал светиться, подталкивая Лукьяна локтем: «Мол, слышал, мы в дружине!»

Лукьян, кстати, тоже старался улыбаться. Даже поднял один уголок губ в кривой ухмылке, от которой ставни стали захлопываться ещё резче.

Воевода, ни к кому особо не обращаясь, проворчал:

— Вы, умники хреновы, одного не понимаете. Рад народ или не рад, мне до эльфячьей бабушки! Они не нас видят на улицах, а баронову крепкую руку, — Платон Игнатьевич тряхнул мечом, — Они завтрашний день видят. Сейчас успокоятся, нас всех крепким словом охают, а утром проснутся и пойдут работать. Как всегда, как каждый божий день. Вот что они видят, ясно, щенок⁈

Денис сразу же с готовностью махнул:

— Ясно, чего ж тут неясного⁈ Было б не ясно, разве было бы ясно, да?

Послышались смешки. Платон Игнатьевич двинул бровью:

— Хохмишь, гребешок? Ну ничего, я весельчаков люблю, я их на завтрак жру, — и нервно скривился в улыбке, — А то, думаешь, чего я весёлый такой?

Денис только вздохнул… Я же подумал, что его длинный язык, судя по всему, так же ловко цепляет и врагов.

И всё же, когда я услышал про гномов, неприятно удивился. Что-то мне подсказывало, что если из-за меня гномы снарядили целый отряд и нарушили многолетнее перемирие, то мой долг перед ними приобретал какой-то слишком уж сакральный смысл. У меня возникло чувство, что я им теперь должен свою жизнь.

Гадство! И это при том, что иолит-то я потерял… Да теперь ещё и с гномами непонятно, что им от меня нужно? На гору заберут? Получается, вокруг меня не охрана, а конвой.

Денис толкнул меня и с улыбкой передал синий камушек.

— Это ищешь, да? Он у тебя из рук-то выпал, ты когда грохнулся, а мне что, стоять, что ли? Ну, мы с Лукьяном-то и кинулись…

— Угу.

— Спасибо.

Сжав здоровой рукой подвеску с камнем, я заметно успокоился, будто гномий инструмент передал мне порцию уверенности. Чего я хандрю-то? С гномами же душевно надо… А я сразу, значит, подозревать и худшее представлять. Не от души это.

Ну просто вооружённый до зубов отряд гномов волнуется, как там моё здоровье. И хочет лично увидеть, что со мной всё в порядке. Да это ж мне радоваться надо, что меня уральские гномы крышуют.

В конце улицы уже показался мост с небольшой будочкой, и я заметил мельтешение жёлтой волшбы на том берегу. С этой стороны, казалось, что вообще никого не стояло, хотя дружинники скрывались за домами — барон не хотел гневить гномов своим войском, но при этом был обязан защищать город.

— Барон тебя потом хочет видеть, — проворчал воевода, — Но сначала на рынок пойдёшь. У городовых вопросы, ищейки уже начали работу. Кто-то под шумок убил господина Грустного, — Платон Игнатьевич оглянулся на меня, будто это сделал я лично.

— Грустный? — только и спросил я.

— Купец он, в Качканаре шахтами владел, с бароном дела вёл, — кто-то подсказал мне.

— И с тётушкой твоей, говорят, не в ладах был, — проворчал воевода.

Я лишь вздохнул. Опять к моей пермской тётке все нити вели… Сдаётся мне, кто-то решил на неё повесить не только покушение на меня, но и на этого купца.

Ну или вправду сестра моего отца такая коварная и тупая, что в открытую убирает всех, кто стоит у неё на пути. В чём я пока что сомневался.

Мы остановились у моста, на другом конце которого среди деревьев стояли ряды гномов, блестящих кольчугами. Я видел ещё и жёлтую волшбу, которой сияла густо испещрённая рунами земля под их ногами. У некоторых гномов, особо мощных, судя по всему, круги с рунами заходили даже в воду реки Выя.

Воевода со стуком загнал меч в ножны, положил мне руку на плечо и подвёл к мосту. Цепь, до предела натянутая через мост, почему-то позвякивала, будто её кто-то изо всех сил втягивал в будку, стоящую сбоку.

— Лев! — воевода грохнул кулаком по будке, и там кто-то испуганно вскрикнул, — Опускай давай!

Цепь съехала на землю, и Платон Игнатьевич подвёл меня ближе. Чувствовал я себя, как племенной жеребец на рынке, будто меня показывали покупателю.

Мы простояли всего несколько секунд, как гномье войско пришло в движение. Рука Платона Игнатьевича лишь чуть дёрнулась к рукояти… Но полурослики, зазвенев кольчугами, лишь развернулись и стройными рядами двинулись назад, вгору. Я заворожённо смотрел, как между деревьями, постепенно затухая и исчезая, мельтешили рунные круги.

— И всё? — вырвалось у кого-то в дружине.

— Да это ж гномы, чего ты хотел?

— Рты позакрывали! — рявкнул воевода. Только сейчас я заметил, что лоб у него заметно взмок, а сам Платон Игнатьевич дышал, словно загнанная лошадь.

Так в молчании мы наблюдали, как гномы исчезли среди деревьев и ушли обратно на Полуденный Рог. Никто к нам так и не подошёл — им было достаточно, что им показали Грецкого в добром здравии.

А у меня был только один вопрос в голове… Какого, спрашивается, хрена⁈

Воевода вдруг похлопал меня по плечу:

— Ох, Грецкий, ну ты и фрукт! — он покачал головой.

— Орех же, — подбросил кто-то.

Воевода неожиданно расхохотался, все подхватили. Потом Платон Игнатьевич долбанул по стенке будки:

— Лев, хрыч ты старый! Пересрался там, небось⁈

— Что вы, Платон Игнатьевич, не положено на дежурстве-то… — послышалось из будочки. В окошке мелькнули седые волосы, эльфийские уши и перепуганные глаза.

Тут уж вся дружина расхохоталась. Воевода, утирая слёзы, кивнул в сторону будки.

— Надо барону про Льва Геннадьевича намекнуть, чтоб ему поощрение выписал. У смотрителя нервная неделя выдалась, а он эльф старый… Как уж он сегодня там перетрухал, я не представляю. Но ведь по ярозвону связался, и доложил, как есть. А то у некоторых паникёров, которые вперёд до рынка добежали, полгорода в крови уже утонуло… Он тоже Видящий, кстати, только по гномьей волшбе.

Я оглянулся на будку, заподозрив, почему в ней сидит такой Видящий и целыми днями смотрит на гору. Наверное, ради таких случаев, как сегодня.

— Сегодня он на эту волшбу насмотрелся, наверное, вдоволь, — сказал кто-то.

— А я ведь говорил, Лукьян, весело у них тут в Качканаре, да?

В этот раз над шуткой вологодского «гребешка» смеялись все, даже воевода улыбнулся. Дорога к рынку прошла в шутках и прибаутках, и по-прежнему хмурый Платон Игнатьевич почти никого не одёргивал — сам он сегодня, наверное, пережил второй день рождения.

Хотя я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что барону будет очень интересно узнать, что же я за птица-то такая, из-за которой такой сыр-бор начался. Не каждый день гномы за какого-то полукровку заступаются.

Гадство! Бесило меня прежде всего то, что я сам ни хрена не понимал, что им от меня нужно. Надо срочно найти Копаню Тяженича и постараться хоть что-нибудь из него выведать.

Рынок, конечно, был пустой и так же оцеплен городовыми и дружиной. Здесь я заметно заволновался — меня столько заботила даже не встреча с бароном, а с княжной. Так-то я понимал, что спас её, но хотелось бы увидеть это воочию.

Впрочем, этого не случилось, потому что княжна была в имении Демиденко, под охраной. А вот сам барон гневно расшагивал по изуродованному помосту, наблюдая, как вокруг копошились ищейки и городовые, обнюхивающие каждый закуток на рынке.

Увидев Платона Игнатьевича, вступающего со своим отрядом на площадь, барон замер. Но воевода успокаивающе тряхнул кулаком — «мол, всё улажено», — и барон Демиденко, сложив руки на груди, с явным облегчением вскинул глаза к небу.

Мы подошли к лестнице, как всего через несколько секунд барон оказался передо мной, и зелёный палец худощавого орка уткнулся мне в грудь:

— Грецкий! — господин Демиденко явно был в гневе, его косичка на виске так и подрагивала, — Я тебя заклинаю, какого эльфийского… Уф! Какого рожна здесь происходит?

На его руках подсвечивались красные руны, но по яркости они с рунами воеводы сравниться не могли. Да и что я мог ему ответить? Только то, что сам знал.