— И больной уродец, — шипит Ида. — Бесплодный мозгляк с дохлым червячком в штанах! Да он не сможет!..
— Он не хочет, — прервал ее вопли Натан. — А не не может. Но если не выйдет у меня, госпожа мать заставит его продолжить род, хочет он этого или нет. И тогда герцогская корона его.
Я уже не сдерживаю слез.
Они рекой бегут по моему лицу.
Боже, какая мерзость!
Какая расчётливая низкая гадость!
Использовать меня в своих планах!..
Лгать, каждый день лгать, заставляя верить себе, чтобы в конце концов предать!
И с каким презрением он говорит обо мне!
Словно я какая-то вещь.
Не любимая женщина…
Не человек.
Словно я гадость, которую он выловил в сточной канаве.
— Эта девка, Никаниэль, молодая, здоровая и крепкая самка. Идеальное вместилище для моего сына. Она сможет и зачать, и выносить. У них семейка многочисленная. Плодятся, как кролики. И все здоровы. Ни единой червоточины. Ни одной наследственной болячки. Кровь их горяча и жива. Ею можно разбавить мою.
— Могут заподозрить подлог, — шипит Ида.
Как тлеющие угли под струей воды.
— Лекарю и так заплачено, — беспечно отвечает Натан. — Он подтвердит, что случилось чудо, и ты родила здорового младенца. А если кто-то станет задавать вопросы… Что ж, я предъявлю ребенка королевским лекарям. Они не смогут опровергнуть тот факт, что ребенок от меня.
— Ты уверен? — мурлычет эта ведьма хитро. — Может, твоя простушка-женушка задирает юбку перед садовниками или конюхами? Вот так приживет от кого попало…
— Прекрати! — рявкает Натан. — Не смей даже заикаться об этом! Не то я шею тебе сверну! Она не изменяет мне! Госпожа мать следует за ней по пятам. Она не допустит, чтобы Ники коснулся другой мужчина.
— Она нас не предаст?
— Госпожа мать всецело с нами, — сухо ответил Натан. — Она будет играть свою роль для моей женушки до конца.
А у меня душа леденеет от этих слов.
Я просто задыхаюсь.
Какая жуткая семейка!
Какое змеиное гнездо!
То, что я принимала за искреннюю заботу и любовь, на самом деле слежка.
Холодная и расчетливая.
Госпожа мать, конечно, переживает за меня.
Но лишь только как о вместилище для ее будущего внука…
Я прижимаю руки к животу и чувствую, как яд разливается по моему телу.
Эти слова… то, что Натан говорил…
Они травят меня вернее мышьяка.
— И вот как только Ника забеременеет, я запру ее в самой высокой, самой крепкой, самой удобной башне. Подальше от глаз людских. А всем скажу — госпожа жена потерялась… И тотчас же женюсь на тебе. Только и всего. А когда она родит, скажем всем, что родила ты. А ее в расход. Скормим ее останки псам, никто ни о чем и не заподозрит.
— Она может скинуть, — обеспокоенно говорит Ида.
— Не скинет. Я же не собираюсь ее неволить и мучить. Просто придумаю благовидный предлог, в который она поверит. И госпожа мать продолжит за ней следить. Ухаживать. Кормить с ложечки. Нянчить. Глупой девчонке это нравится.
Тут меня едва не вырвало.
Я зажала рот руками, чтобы ни всхлипом, ни стоном не выдать своего присутствия.
В голове моей была черная пустота.
Глубокая, как могила, куда эти двое собирались меня положить.
Да какие двое — все.
Всё семейство в этом собиралось принять участие!
В моей голове билась одна только мысль — бежать.
Сию минуту.
Куда угодно.
Подальше от этих страшных грешников.
От этих лжецов, от этих кровосмесителей и хладнокровных убийц.
От их грязной страсти, которую они не могут преодолеть.
От их болезней, что прячутся за внешне здоровой оболочкой и тянутся, словно ядро на ноге каторжника, прикованное тяжелыми цепями.
О, лучше ходить в деревянных башмаках и пить ледяную воду из колодца, чем быть рядом с ними!
Мой воспаленный разум, верно, придумал звуки страстных поцелуев и сладкие, беспомощные, животные стоны.
И потому я должна, обязана была посмотреть на них.
На изменника мужа и его возлюбленную.
Я осторожно заглянула в щель между дверью и косяком и увидела.
Эта Ида, горячая дикая самка, сидя на письменном столе, бесстыдно раздвинула ноги, извивалась и кричала в руках Натана.
Моего Натана!
А я, увидев это, словно вывалянная в грязи, сбежала прочь по лестнице, думая только об одном: не хочу видеть его больше.
Никогда.
И быть рядом не могу.
Не могу позволить ему касаться меня.
Нет.
Я добралась незамеченной до входной двери и с силой потянула на себя за тяжелое витое кольцо.
Мне не хватало воздуха, я задыхалась.
Вокруг цвела юная весна, а мне казалось, что я задыхаюсь от зловонного смрада.
Дверь открылась, и на пороге, к ужасу своему, я увидела Ивара.
Старшего брата Натана.
И он увидел меня.
Растрепанную, задыхающуюся, бледную, с залитым слезами лицом.
А чуть приподняв голову, услышал и страстные, томные вздохи резвящейся парочки.
И не понять, от чего и куда я бегу, он не мог.
— Куда-то собрались, госпожа герцогиня? — произнес он сладеньким гадким голосом.
Глава 5
— Ты знал обо всем! Знал, что они готовят меня на убой, и молчал!
— А что я должен был сказать? «Беги, Ники?» Это не очень-то хорошо по отношению к братцу и к будущему пемянничку.
— А по отношению ко мне хорошо?!
— А я должен питать к тебе какие-то особые чувства? Настолько особые, чтоб поссориться из-за тебя с семьей?
— С семьей убийц!..
— Я кровь от крови, плоть от плоти этих людей. Чего ты от меня ожидала?
— Может быть, немного человечности?
— Оглянись-ка вокруг, дорогая. Где ты находишься? В доме аристократа. Ты разве не слышала, каковы нравы в знатных семьях? Все то, что говорят о нас в народе — все чистая правда. Иначе нам не выжить и не продолжить свой род.
— А я-то поверила, что может быть не так, как о вас рассказывают в страшных байках! — горько прошептала я. — Я верила всем вам!..
— Ты что, маленькая девочка? — холодно произнес Ивар. — Поверила или сильно хотела поверить, что попала в сказку? Так захотелось нарядных тряпок и побрякушек, что предпочла закрыть глаза на то, что все знают чуть ли не с рождения?
— Что?! Ради тряпок и побрякушек?! Вот ты как обо мне думаешь! Я полюбила Натана! Полюбила! И только поэтому пошла за него!
— И кто же теперь виноват?
— Я виновата в том, что вы обманули меня, захотели меня использовать, а потом еще и убить?!
Стыда в глазах Ивара, конечно, мне не видать.
Я задыхаюсь от боли и злости, и Ивар усмехается.
— Ну, ну. Спокойнее, спокойнее. В конце концов, мы все умрем. А твоей смерти многие, думаю, позавидовали бы. Натан ведь не садист. Для тебя он выбрал бы какой-нибудь милый и безобидный способ. И ты спокойно отошла бы в мир иной во сне, со сладкой улыбкой на устах.
Ивар снова улыбнулся, будто мысль о моей смерти его забавляла.
Улыбка у него жуткая. Одержимая.
В ней есть что угодно, только не радость и не доброта.
Все говорят, что Ивар порченый. Даже его собственная мать.
Наверное, это из-за его безумного взгляда.
У Ивара один глаз темный, как переспевшая вишня.
Второй светло-голубой, в обрамлении белых ресниц, отчего кажется неестественно-широко распахнутым.
И смотрит Ивар всегда прямо в лицо.
Даже если видит, что собеседнику это неприятно.
Особенно если видит, что собеседнику неприятно…
Он словно получал удовольствие, причиняя боль таким немудреным способом.
Ивар среднего роста и сложения тонкого.
Как девятнадцатилетний мальчик.
На фоне крупного, сильного Натана он кажется тонким, как соломинка.
Его руки по-юношески хрупкие, словно он ничего тяжелее ложки в них не держал.
Только ему ведь за тридцать.
А еще болезненный Ивар частенько дает волю кулакам, говорят.
На него время от времени находят злобные припадки, и тогда Ивар не может противиться гневу.
