Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил

— Рассказывай.

Я подробно описал нашу кровавую стычку с мороком.

Голос мой звучал глухо, будто не мой собственный, когда я рассказывал о том, как тьма ожила и бросилась на нас из чащи. О тварях с кожей, напоминающей разлагающуюся плоть, липкой и холодной на ощупь. О черных иглах, что вырывались из их спин, жаля, как хвосты скорпионов, пробивая кольчуги и впрыскивая под кожу ледяной яд.

Но самое страшное – когда я рассказал, как последний из мороков перед смертью застыл, дрогнул, и его черты поплыли, как воск над огнем. И на миг перед нами стоял уже не чудище, а бледный, изможденный гонец с пустыми глазами.

Княжич резко сжал кулак, костяшки его побелели от напряжения. Казалось, он пытался сдержать бурю, что клокотала у него внутри – ярость, смешанную с холодным ужасом.

— Значит, это правда... — прошептал он, и его взгляд ушел куда-то вдаль, сквозь стены шатра, сквозь время. — Они способны заражать чужие тела.

Тишина в шатре стала плотной, как болотная топь. Даже воздух, казалось, застыл, тяжелый от дыма и немого ужаса.

Воевода в медвежьей шкуре – седой великан с лицом, изборожденным шрамами, – внезапно издал хриплый, леденящий смех.

— Скажи мне кто месяц назад, что придётся воевать с …. тенями…

Его голос звучал горько, почти издевательски, но в глазах читалась пустота – как у человека, который уже смирился с безумием мира.

Седой резко перебил его.

— Это не просто тени.

Он сделал шаг вперед, и факелы бросили на него зловещие тени, сделав его похожим на древнего пророка, пришедшего с вестью о конце времен.

— Это древнее зло.

Его слова падали, как камни в бездонный колодец, и каждое эхом отзывалось в наших сердцах.

— Оно спало под землёй, пока люди возводили свои города и мечтали о будущем.

Он обвел взглядом всех присутствующих, и в его желтых глазах горело знание, от которого кровь стыла в жилах.

— Но теперь оно проснулось. Его разбудили эти дикари, сами не ведая, что натворили…

Святослав молча кивнул, и в этом простом движении было больше смысла, чем в часах пустых речей. Его пальцы, покрытые застарелыми рубцами, развернули на столе карту — потрёпанный кусок пергамента, испещрённый пометками, стрелами и тёмными пятнами запекшейся крови.

— Родень пал.

Голос его звучал глухо, как погребальный колокол.

— От меча и пламени.

Он провёл пальцем по карте, оставляя след на пепельно-сером пергаменте.

— А те, кто выжил...

Княжич замолчал, и в этой паузе было больше ужаса, чем в самых страшных рассказах.

— ...стали частью этого морока. Словно их души навеки поглотила тьма.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодный пот.

— А что с северянами? — спросил я, уже зная ответ, но отчаянно надеясь, что ошибаюсь.

Святослав стиснул зубы. Казалось, он не просто перебарывал боль — он пытался сдержать ярость, которая могла разорвать его изнутри.

— Они идут сюда.

Его слова упали, как камень в бездонный колодец.

— Верховодят этой армией чудовищ.

В шатре повисла тишина. Тягучая, густая, словно саван, окутывающий мёртвое тело. Лишь потрескивание костра нарушало её, напоминая, что время ещё не остановилось.

Я посмотрел на лица воевод — они были каменными, но в глазах читалось то же, что и у меня: предчувствие конца.

— Значит, битва неизбежна, — наконец произнёс я, нарушая молчание.

Святослав поднял на меня взгляд.

И в его глазах, ещё минуту назад потухших, вновь вспыхнул огонь.

Яростный.

Неукротимый.

Как пламя свечи, горящей в кромешной тьме.

— Да.

Он встал, и его тень, огромная и бесформенная, затрепетала на стенах шатра, словно оживший дух войны.

— И она произойдёт здесь.

Княжич ударил кулаком по карте, и от этого удара задрожали кружки на столе.

— У Каменного Брода.

На следующий день лагерь гудел, словно растревоженный улей.

Воздух был наполнен лязгом металла, резкими окриками и тяжёлым дыханием людей, работающих на износ. Дружинники, с лицами, застывшими в напряжённых масках, точили мечи — скрежет стали о точильный камень разносился по всему лагерю, сливаясь в зловещую песню готовящейся резни. Лезвия сверкали на утреннем солнце, отбрасывая на землю короткие, острые блики — словно предвестники будущих смертей.

Лучники, собравшись в кучки, проверяли тетивы, пересчитывали стрелы, наконечники которых тускло поблёскивали, как зубы голодного зверя. У реки, наспех, с проклятиями и бранью, возводили дополнительные укрепления — вбивали новые колья, наращивали валы, поливали их водой, чтобы к утру земля схватилась ледяной коркой.

Я стоял на валу, чувствуя под ногами дрожь земли — то ли от тяжёлых шагов дружинников, то ли от чего-то другого, более зловещего.

Противоположный берег реки застыл в неестественной тишине.

Лес, обычно шумящий, полный жизни, сейчас казался мёртвым. Ни птичьего щебета, ни шелеста листвы — только тяжёлое, гнетущее молчание. Деревья стояли неподвижно, их стволы, чёрные от сырости, напоминали застывшие фигуры исполинских воинов, наблюдающих за нами из темноты.

— Думаешь, они нападут сегодня?

Ерошка подошёл ко мне беззвучно, как тень. Его топор, отполированный до зеркального блеска, лежал на плече, и холодное сияние металла казалось почти живым — будто само оружие жаждало крови.

— Они уже близко, — ответил я, и в тот же миг лёгкий холодок пробежал по спине.

То ли от утреннего ветра, то ли от чего-то иного.

"Лютоволк" дрожал у меня на поясе.

Мой верный кинжал, с которым я прошёл сквозь десятки боёв, слегка вибрировал, словно чувствуя приближение чего-то чужого, нечеловеческого. Его клинок, выкованный из тёмной стали, всегда нагревался перед битвой — но сейчас он был ледяным.

— Чёрт... — прошептал Ерошка, тоже заметив это.

Мы переглянулись.

Они уже рядом.

Святослав подошёл к нам, его доспехи, словно сотканные из лунного света, мерцали в последних лучах заходящего солнца.

Тяжёлые пластины лат, покрытые тончайшей насечкой, переливались холодным серебристым блеском, будто впитали в себя само сияние вечерней зари. Его плащ, тёмный, как крыло ворона, слегка колыхался на влажном ветру, пахнущем грозой и железом. В руках он держал шлем – чёрный, с продольным гребнем, напоминающим хребет древнего дракона.

— Готовь своих людей, Мирослав.

Голос его звучал спокойно, но в этой ровной интонации сквозила стальная уверенность человека, который уже видел сотни битв и знал – эта станет самой страшной из всех.

— Ночью они нападут.

Он повернул голову к темнеющему лесу, и его глаза, серые, как пепел, сузились.

— Словно голодные волки, выходящие на охоту.

Я коротко кивнул, чувствуя, как внутри поднимается знакомая волна адреналина – горячая, живая, обжигающая. Ладони сами собой сжались в кулаки, ноги слегка напряглись, будто уже готовясь к схватке.

Где-то внизу, у реки, заскрипели телеги – подвозили последние припасы. Слышались отрывистые команды, лязг оружия, нервный смех дружинников, пытающихся заглушить страх перед грядущей тьмой.

Глава 24. Зов Крови

Ночь пала на лагерь непроглядной пеленой, сдавив землю тяжёлыми, влажными объятиями. Воздух застыл, густой и спёртый, будто перед грозой. Луна, словно испуганная зверюшка, забилась за косматые тучи, бросив нас в кромешную тьму. Лишь редкие звёзды мерцали сквозь дымку — блёклые, дрожащие, словно искры догорающего костра, вот-вот готовые погаснуть.

Я стоял на краю частокола, вцепившись пальцами в заострённые брёвна, вперившись в чернильную бездну за рекой.

Он пробудился.

Тот, кто был во мне с рождения — древний, необузданный, яростный Волк.

Жгучая волна, хлынувшая по венам, словно расплавленный металл, разливающийся под кожей. Сердце заколотилось, бешено, неистово, как пойманная птица, рвущаяся на свободу. Зрачки расширились, впитывая каждый скупой проблеск света, и мир вокруг вспыхнул новыми красками.