Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил

— Сынок…

Голос почти попал в ноту. Почти. Но в нем не хватало той теплой, чуть хриплой нежности, что всегда звучала, когда она звала меня с речки, где я пропадал дотемна.

Я вперил взгляд в это фальшивое лицо.

В эти глаза-пустоты, где плескалась чужая тоска. В эти губы, сшитые нитками из человеческих волос.

— Ты не она.

Существо замерло. Его маска-лицо дрогнула, как плохо натянутая кожа барабана. На лбу проступили живые морщины — будто оно впервые задумалось.

— Я просто хотела…

— ЗАТКНИСЬ!

Волк внутри взбеленился.

Я больше не сдерживал его.

Когти, словно лезвия бритвы, рассекли воздух.

Первый удар пришелся в лицо.

Ложь разлетелась в клочья.

Кожа лопнула с хрустом пергамента. Из-под личины хлынула мерзкая черная жижа, густая, как деготь. Существо забилось в конвульсиях, его форма оплыла, словно воск на огне.

Длинные руки задергались в воздухе, пытаясь собрать расползающееся тело.

— ТЫ НЕ ОНА!

Мой последний удар обрушился точно в грудь.

Когти вошли во что-то твердое — ледяное сердце, спрятанное под трясущейся плотью.

Кости хрустнули, разлетаясь под сокрушительной силой когтей.

Звук был резким, влажным, как будто кто-то раздавил мешок с гнилыми орехами. Черная слизь брызнула мне в лицо, обжигая кожу, но я даже не моргнул.

Тварь издала вопль — нечеловеческий, раздирающий, будто рвали металл. Ее истинный голос вырвался наружу — скрипучий, многоголосый, словно сотни стонущих слились в одну симфонию ужаса.

Седой рядом рвал другую тварь.

Его клыки зловеще блестели в свете луны, окрашиваясь в багровый оттенок. Он встряхнул добычу, как волк — зайца, и разорвал ее пополам с удовлетворенным рыком.

Но их было больше.

Невыносимо больше.

Из леса хлынули новые — десятки, сотни, тьма. Они катились по земле, сползали с деревьев, вытекали из теней. Их безглазые морды поворачивались к нам, нюхая, оценивая.

И тогда…

Небо над лагерем взорвалось багряным пламенем.

Десятки огненных стрел, словно раскалённые когти дракона, прочертили ночную тьму, оставляя за собой дымные шрамы. Они впивались в чёрные тела тварей, и те вспыхивали синим пламенем, крича на тысячи голосов сразу — визгливый хор обречённых.

— Князь прикрывает!

Седой прорычал сквозь грохот битвы, но его голос потонул в этом аду — в скрежете когтей, хрусте костей, воющих голосах, которые не были ни человеческими, ни звериными.

Мы рванули назад, к спасительным огням, к своим.

Кожа горела.

Она сжималась, трескалась, сбрасывая звериный облик, выжигая скверну, что вползла под неё. Каждый шаг отдавался болью, будто с меня сдирали кожу живьём.

Последний прыжок.

Отчаянный.

На грани.

И мы рухнули за спасительный частокол, на утоптанную землю лагеря.

Дружинники встретили нас стеной щитов.

Их лица были жёсткими, готовыми, но в глазах читалось — они видели. Видели, что бежало за нами.

— Живы?

Святослав стоял на валу, его лук ещё дымился, пахнул серой и сожжённой плотью. В его взгляде не было страха — только холодная ярость, закалённая в боях.

Я кивнул, пытаясь отдышаться, чувствуя, как лёгкие разрываются от нехватки воздуха.

— Пока да.

Княжич обвёл взглядом ощетинившийся лес.

Там, в тьме, что-то шевелилось.

Что-то ждало.

— Это был лишь первый отряд.

Его слова повисли в воздухе, тяжёлые, как предсмертный вздох.

Святослав стоял у пылающего костра, его лицо, освещенное дрожащими языками пламени, казалось высеченным из древнего камня. Тени играли на его резких скулах, подчеркивая глубокие морщины у глаз - слишком глубокие для двадцатипятилетнего. Он медленно повернулся ко мне, и в его взгляде, помимо усталости от бессонных ночей и кровавых боев, читалось нечто большее - озарение, смешанное с древним страхом.

— Теперь я постиг, — прошептал он так тихо, что слова едва преодолели шум горящих поленьев. Губы его искривились в подобии улыбки, но в глазах не было радости - только тяжелое понимание.

Я нахмурился, чувствуя, как волк внутри настораживается, улавливая малейшие изменения в голосе княжича. Мои пальцы сами собой сжались в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя полумесяцы кровавых следов.

— Что именно ты постиг, княжич? — мой голос прозвучал хриплее, чем я ожидал.

Святослав не ответил сразу. Он взял с земли окровавленный лоскут ткани - остатки рубахи раненого дружинника - и бросил в огонь. Мы оба наблюдали, как алчное пламя сначала нерешительно лизнуло материю, а затем жадно впилось в нее, окрашивая ночь запахом горелой шерсти и крови.

— Теперь я понимаю, — наконец заговорил он, не отрывая взгляда от костра, — почему отец мой, князь Всеслав, всегда говорил, что Ольховичи — род особенный.

Святослав повернулся ко мне, и в его взгляде не было ни тени страха. Лишь глубинное, неподдельное уважение, выкованное в горниле сегодняшнего боя. Его глаза, обычно холодные как зимний лед, теперь горели странным внутренним светом - словно человек, нашедший наконец ответ на давний вопрос.

— Бояре... — начал он, и в голосе его зазвучало что-то новое - презрение, смешанное с пониманием. — Они шепчутся за спинами, будто ваш род - не от мира сего. Будто в жилах Ольховичей течет не только кровь людская...

Я стиснул зубы до хруста, почувствовав, как волк внутри зарычал в ответ на эти слова. Пальцы сами собой сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

Но Святослав резко поднял руку, останавливая мой гневный порыв.

— Но сегодня... — его голос внезапно стал тише, но от этого только весомее, — сегодня, увидев тебя в бою...

Он сделал паузу, и в эту секунду отблески костра заиграли на его лице, высвечивая глубокие морщины у глаз - следы не по годам тяжелых дум.

— Я понял истину.

Княжич шагнул ближе, и теперь я видел в его глазах то, что никогда не видел в глазах других знатных людей - чистую, незамутненную ясность.

— Страх бояр - это не страх перед нечистью. — Каждое слово падало как молот на наковальню. — Это страх перед силой, что им не подвластна. Перед волей, что не гнется перед их золотом. Перед родом, что помнит древние заветы, когда их деды еще в звериных шкурах по лесам бегали.

Седой, стоявший в тени за спиной Святослава, хрипло рассмеялся. Его смех напоминал скрежет камней под копытами коня - сухой, горький, лишенный всякой радости. Старый воин вытер ладонью рот, оставляя на щеке темный след от запекшейся крови.

— Мудрые слова, княжич, — прохрипел он, — жаль только, отец твой, князь Всеслав, мыслил иначе. Когда последний раз Ольховичи просили помощи у престола...

Святослав резко кивнул, прерывая его. На мгновение его лицо, обычно непроницаемое, исказила гримаса боли - словно от давней, но до сих пор незажившей раны. Его пальцы невольно сжали рукоять меча, когда он ответил:

— Отец... он предвидел эту войну. Еще когда я был мальчишкой, он говорил, что древние враги проснутся. — Княжич провел рукой по лицу, словно стирая усталость. — И знал, что без Ольховичей нам не выстоять. Без вашего рода. Без вашей... природы.

Мой взгляд упал на "Лютоволка", лежащего у моих ног. Клинок, обычно такой живой в моих руках, теперь лишь слабо мерцал синеватым светом - будто уставший зверь, дремлющий у огня. Но когда моя тень коснулась стали, пламя вспыхнуло ярче, откликаясь на невысказанные мысли.

— Так кто же мы для вас, княжич? — спросил я, и собственный голос показался мне чужим - с хрипотцой, с горечью, выточенной годами недоверия. — Орудие? Меч в руках княжеской власти?

Святослав выпрямился во весь рост, и вдруг передо мной стоял уже не молодой правитель, а потомок древнего рода воинов. Его голос, когда он заговорил, звенел как закаленная сталь:

— Ты - последний щит, что ограждает мир людей от тьмы, — произнес он, и каждое слово падало как клятва. — И первый меч, что встретит врага. Не слуга престола, но... — он запнулся, подбирая слова, — но страж древнего завета, что старше и моего отца, и его отца.