Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил

За стенами лагеря разнесся протяжный вой - не жуткий визг морока, а гордый клич наших дозорных. Но в нем звучала тревога, предупреждение.

Святослав медленно поднял с земли свой меч. Лезвие, испещренное свежими зазубринами, отражало тревожные отблески костра.

— Готовь своих, Мирослав, — сказал он, и в его голосе теперь не было ни сомнений, ни колебаний. Только холодная решимость командира, ведущего людей в последний бой.

Я кивнул, ощущая, как волк внутри меня поднимает голову. Шерсть на загривке встала дыбом, клыки заныли в предвкушении. Воздух наполнился новыми запахами - медной горечью страха, потом воинов, дымом... и чем-то еще.

Они.

Приближались.

Седой, стоявший рядом, внезапно оскалился. Его желтые глаза сузились до щелочек.

— Слышишь?

Я прислушался. Сначала - ничего. Потом...

Тихий шелест.

Словно тысячи сухих листьев трепещут на ветру.

Но ветра не было.

— Они уже здесь, — прошептал я.

Святослав резко повернулся к лагерю.

— К оружию! — его голос, привыкший командовать на поле боя, разнесся по всему частоколу.

В одно мгновение лагерь ожил. Воины вскакивали, хватая мечи. Лучники занимали позиции на стенах. Где-то заскрипела телега с боеприпасами.

Я закрыл глаза, позволяя волку выйти на поверхность.

Кости затрещали.

Мир вспыхнул новыми красками.

Когда я снова открыл глаза, все вокруг стало четче, ярче. Каждый звук, каждый запах - кристально ясными.

Седой уже стоял в своей истинной форме - матерый серый волк с шрамом через морду.

Святослав смотрел на нас, и в его глазах не было страха.

— За мной!

Мы бросились к воротам.

За стенами тьма сгущалась, становилась почти осязаемой.

Но мы были готовы.

Игра только начиналась.

А ставки в ней были - сама жизнь.

И не только наша.

Всех, кого мы защищали. Всех, кто еще даже не знал, что сегодня решается их судьба.

Глава 25. Кровавая заря

Мы заняли позиции у ворот.

Ночь сгущалась вокруг, обволакивая нас, как чёрная смола, липкая и удушающая. Воздух стал густым, тяжёлым, пропитанным запахом пота, крови и чего-то ещё — древнего, зловещего, что ползло из леса.

"Лютоволк" в моей руке пульсировал тревожным синим светом, будто живое существо, чуящее приближение тьмы. Его отблески скользили по лицам воинов, искажённым напряжением, бледным в дрожащем свете факелов.

На деревянном помосте у частокола Святослав казался воплощением решимости.

Его плащ развевался на холодном ветру, как знамя, а меч в его руке сверкал, словно осколок луны, вырванный из ночного неба. Лезвие ловило отблески пламени, мерцая кровавыми оттенками, будто жаждало битвы.

— Лучники, к стенам!

Его голос, твёрдый и властный, рассек тишину, как тот самый меч — резко, безжалостно.

Десятки стрел с шипением натянулись на тетивах, готовые сорваться в полёт. Наконечники блестели тускло, как глаза хищника в темноте.

Первая волна нападающих возникла из леса внезапно – не как живые существа, а как материализовавшийся ужас. Они вырвались из черноты не постепенно, а единым смрадным валом, будто сама ночь разверзлась и изрыгнула их наружу. Их тела сливались с тенями, лишь мертвенно-бледные лица и когтистые лапы мелькали в темноте, словно кровавые мазки на черном холсте.

— Огонь!

Команда княжича разорвала ночную тишину, и туча стрел взмыла в небо. Горящие снаряды прочертили огненные траектории, оставляя за собой змеящиеся дымные шлейфы. Казалось, это не просто стрелы – а последняя молитва отчаявшихся людей, пытающихся прожечь саму тьму.

Но твари даже не дрогнули.

Они продолжали бежать – жутко, неестественно, их конечности выгибались под невозможными углами. Стрелы вонзались в их тела, вспыхивали синим пламенем, но никакой крови, никакой боли – лишь хруст ломающихся костей и шипение горящей плоти.

Одна из тварей, с торчащими из груди и спины тремя стрелами, даже ускорилась. Ее рот, неестественно широкий, растянулся в немом крике, обнажая ряды мелких, острых зубов.

Седой, стоявший рядом в своем зверином обличье, весь дрожал от сдерживаемой ярости. Его шерсть, слипшаяся от пота и крови, топорщилась на загривке, а желтые глаза метали молнии в сторону приближающейся нечисти.

— Обычные стрелы им нипочем! — его рык, низкий и хриплый, был полон презрения к этой нежити, плюющей на законы природы.

Я оскалился в ответ, чувствуя, как зверь внутри рвется наружу. Его ярость пульсировала в висках, требуя крови, требуя мести.

— Тогда попробуем по-другому.

"Лютоволк" в моих руках ожил.

Я вскинул клинок над головой, и синее пламя — древнее, дикое, неукротимое — вспыхнуло с такой яростью, что на миг затмило даже свет факелов.

Оно лилось по лезвию, клубилось, шипело, будто сама ночь обрела форму и готова была разорвать эту тьму на клочья.

— Стая, ко мне!

Из рядов дружинников, словно вызванные из самой тьмы, выступили пятеро. Их глаза пылали в полумраке нездешним огнем - не отражением факелов, а внутренним, хищным свечением. Они двигались слитно, как стая, чувствуя друг друга без слов.

Мы ринулись вперед, когда первые твари врезались в частокол. Их когти скребли по дереву, скрежет разносился по лагерю, будто кто-то точил ножи о кости.

Мой клинок рассек воздух со свистом, оставляя за собой дрожащий голубоватый шлейф. Пламя на лезвии взвыло, ожило, потянулось к твари, словно чувствуя добычу.

Первый удар – и существо с безликой мордой вздрогнуло, замерло, а затем...

Рассыпалось.

Черный прах, мелкий, едкий, словно пепел из самого сердца преисподней, осел на землю.

Справа Седой устроил кровавую мясорубку.

Он крутился, рвал, бил, его серая шкура уже почернела от липкой гадости, что сочилась из ран врагов. Его клыки блестели, окрашенные в багровое, а глаза...

Глаза горели.

— Щиты! — Голос Святослава взметнулся над полем боя, но потонул в хаосе — в скрежете металла, воющих голосах, хрусте ломающихся костей.

Дружинники схватились, сомкнув дубовые щиты в единую стену. Копья и мечи выставились вперед, ощетинившись, как иглы дикобраза.

Но твари не останавливались.

Их было слишком много.

Черная волна живой плоти билась о нашу оборону, разбиваясь, но не отступая.

И вдруг одно из существ, гибкое, длинное, вскочило на частокол с ловкостью демона. Его пальцы, костлявые, с перепонками, как у летучей мыши, впились в дерево, разрывая кору, цепляясь, карабкаясь выше.

Его морда — безглазая, с разорванным ртом до ушей, повернулась к нам, и что-то, похожее на улыбку, искривило ее.

Я прыгнул, не раздумывая.

Мое тело двигалось само, ведомое звериным инстинктом. "Лютоволк" взвыл в моей руке, его клинок рассек ночь синим пламенем, словно призывая древних богов войны встать на нашу сторону.

Существо разлетелось на куски – его тело взорвалось черной жижей, но в последний миг его "лицо" исказилось, поплыло...

И вдруг —

Мать.

Ее глаза, наполненные ужасом и мольбой, смотрели на меня сквозь пелену смерти. Ее губы, бледные, дрожащие, шептали мое имя...

— Мирослав…

Я застыл.

Всего на долю мгновения — но этого хватило.

Острая, нестерпимая боль пронзила бок, словно раскаленный кинжал, вонзенный под ребра.

Черный шип, покрытый липкой тьмой, вошел глубоко в плоть, разрывая, кромсая, отравляя.

Кровь хлынула горячей волной, заливая кольчугу, стекая по ногам, окрашивая землю в багровое. Но вместо падения, вместо слабости, я почувствовал ярость, нечеловеческую, всепоглощающую.

Волк внутри взревел, вырываясь на свободу.

Мое сознание погасло, уступив место первобытному безумию. В тот миг я перестал быть человеком — только клыки, когти и ненависть, горячая, как лава.

Мир окрасился в багровый цвет, залитый кровью и яростью.

Звуки смешались в один вой — крики тварей, хруст костей, рычание зверей. Я не думал, не анализировал — только рвал, кромсал, убивал, пока тьма не отступила.