Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил

Когда я снова пришел в себя, вокруг лежали десятки тел — или то, что от них осталось.

Изуродованные останки, разорванные, распотрошенные, будто над ними поработал не воин, а голодный хищник. Кишки висели на кольях частокола, черная жижа сочилась из распоротых животов, запах смерти стоял таким густым туманом, что перехватывало дыхание.

Святослав стоял рядом, его меч был черным от густой, липкой жидкости, словно выкованным из самой тьмы.

— Это был только первый натиск, — сказал он, переводя дыхание, его взгляд был полон тревоги, но и жестокого удовлетворения.

Я посмотрел на восток, туда, где должен был встать новый день.

Но небо светлело не утренней зарей.

Оно полыхало зловещим заревом — красным, как запекшаяся кровь, как

— Настоящая битва еще впереди, — прошептал я, чувствуя, как зверь внутри скулит, предвкушая новую резню.

Алая полоса на востоке расползалась, словно рваная рана на теле израненного неба. Она не несла света — только зловещее марево, будто где-то за горизонтом полыхал гигантский погребальный костер. Я опирался на верного "Лютоволка", чувствуя, как клинок дрожит в моей руке, словно живое существо.

Кровь пульсировала под ребрами, медленно сочась сквозь грубую повязку. Каждый вдох отдавался огненной болью, но я стиснул зубы — эта боль была маяком, доказательством, что я еще дышу, что бьюсь, что не сдался.

Седой, уже принявший человеческий облик, сидел на корточках, торопливо перевязывая окровавленную ладонь обрывком грязной ткани. Его желтые глаза, обычно спокойные, плясали — беспокойство, нетерпение, что-то еще, глубоко запрятанное.

Взгляд его нервно скользил по лесу, где тени шевелились слишком оживленно для мертвого утра.

— Они отступили, — проскрежетал он, затягивая узел так, что кровь выступила сквозь ткань. — Но ненадолго.

Святослав приблизился, сбрасывая пропитанный черной жижей плащ. Ткань пала на землю с мокрым шлепком, тут же начав дымиться - тьма разъедала ее, словно кислота.

— Ты ранен.

Его слова прозвучали сухо, без сочувствия. Не диагноз - приговор.

Я лишь кивнул, когда Седой, не предупредив, приложил к ране раскаленный клинок. Плоть зашипела, запах паленого мяса ударил в нос, но я не застонал.

— Пустяк.

Княжич лишь хмыкнул в ответ, окидывая взглядом наш израненный лагерь. Воины предавались скорбному делу – хоронили павших товарищей. Лучники спешно меняли оборванные тетивы. В воздухе висел густой, терпкий запах гари, крови и чего-то еще – приторно-сладкого, почти тошнотворного. Предвестие гнили.

— Они играют с нами, — неожиданно произнес Святослав. В его голосе послышалась сталь. — Эта атака была… разведкой боем.

Седой резко вскинул голову, как волк, учуявший запах крови. Его ноздри дрогнули, желтые зрачки сузились в черных прорезях.

— Княжич прав. Они не просто нападали. Они считали наши шаги, запоминали удары, изучали, как мы дышим в бою.

Я сжал рукоять "Лютоволка". Синее пламя, что еще минуту назад яростно плясало на клинке, теперь горело ровно, почти смиренно — обманчивое затишье перед бурей.

— Тогда покажем им силу.

Но земля ответила раньше слов.

Сначала — тихий тремор, будто где-то далеко проснулся великан и потянулся.

Потом — мощные толчки, раскалывающие почву. Камни подпрыгивали, как горошины на раскаленной сковороде.

Из чащи вырвался гул.А что-то древнее, глубинное — стон самой земли, пробуждающий в жилах ледяной ужас.

Деревья закачались без ветра, их ветви ломались с треском, стволы скрипели, будто невидимые великаны рвут лес на части.

И тогда...

Мы увидели Его.

Оно возвышалось над лесом, как оживший древний холм, покрытое потрескавшейся корой и лишайниками, будто веками спало под землей, пока его не разбудили. Каждый шаг исполина заставлял землю стонать, а его ветви-руки, длинные и узловатые, волочились по земле, оставляя за собой черные, дымящиеся борозды – будто сама почва гнила от его прикосновения.

Лица не было.

Только впадина, глубокая, как пещера, из которой сочился тусклый зеленый свет, похожий на болотные огоньки над трясиной. Он пульсировал, будто это было сердце – гниющее, больное, но живое.

— Боже…

Чей-то голос сорвался в шепот за моей спиной.

Седой перекрестился старым знаком – не крестом, а движением, которому учили еще до крещения Руси. Его губы шептали что-то, древнее, забытое, страшное.

— Страж Порога…

Святослав обернулся к дружине. Его голос гремел, как набат, без тени страха:

— Щиты! Копья!

Но я чувствовал – обычное оружие бессильно против этого кошмара.

"Лютоволк" в моей руке вспыхнул ослепительным синим пламенем, словно звезда, разорвавшаяся в ладони. Свет был настолько ярок, что даже я, привыкший к его мерцанию, на миг зажмурился.

— Стая!

Мой клич разнесся над полем, и пятеро воинов шагнули вперед. Их глаза уже светились тем же звериным огнем – желтым, немигающим, голодным. Они выстроились полукругом, ощетинившись клинками, на которых тоже заплясало синее пламя.

Я сделал шаг навстречу чудовищу, чувствуя, как дикий зверь внутри меня рвется на свободу.

— Сегодня мы узнаем, кто сильнее, — прошептал я одними губами. — Древние стражи…

Костяные пластины прорвались сквозь кожу, острые когти вылезли на пальцах, густая шерсть покрыла тело. Превращение было болезненным, но неизбежным.

— …или новые хозяева тьмы.

И когда Страж Порога издал оглушительный рев, сотрясший сами основы мироздания, мой ответный волчий вой слился с яростными криками дружины, с лязгом обнаженных мечей, с ревом пробуждающегося леса.

Земля стонала под поступью титана, трескаясь и проваливаясь под его чудовищной тяжестью. Каждый его шаг отдавался гулким эхом в самом сердце мира, будто сама природа скорбела о его пробуждении. Воздух дрожал от низкого рокота, исходящего из его груди, а деревья вокруг клонились к земле, словно в поклоне перед древним ужасом. Его тело, сплетённое из вековых стволов и перевитое жилами корней, скрипело и стонало при каждом движении, а в пустотах между древесной броней мерцал тусклый зелёный свет — словно тлеющая ярость леса, заключённая в этом исполине.

Я стоял во главе пятерых Ольховичей, ощущая, как их звериная ярость сплетается с моей собственной, образуя единую стальную волю. Их дыхание, горячее и прерывистое, сливалось в общий ритм — мы были пятеро, но действовали как один. "Лютоволк" в моей руке, словно осколок упавшей звезды, пылал ослепительным синим пламенем. Его клинок, выкованный из павшего метеора, оставлял в воздухе светящиеся шлейфы, а древние руны на лезвии гудели в унисон с биением моего сердца.

— Кругом! — рявкнул я, и мы, словно тени, скользнули в разные стороны, заключая исполина в смертельное кольцо.

Ольховичи двигались стремительно и беззвучно, их когтистые лапы едва касались земли, а глаза, горящие жёлтым огнём, неотрывно следили за врагом. Они знали — один неверный шаг, и гигант раздавит нас, как сухие ветви. Но мы не дадим ему шанса.

Страж Порога замер, его исполинское тело, сплетённое из вековых стволов и черных, как смоль, корней, на мгновение окаменело. Его ветви-руки взметнулись в воздух, извиваясь, словно слепые щупальца, ищущие опору в пустоте. Древесина скрипела и стонала, будто не желая подчиняться воле хозяина, но древняя магия, скреплявшая это чудовище, была сильнее.

Из самой его сердцевины, из той черной пустоты, где когда-то билось сердце леса, вырвался звук — не рев, не вой, а скорбный скрип вековых деревьев, терзаемых бурей. Он пронзил воздух, заставив содрогнуться даже самых стойких. Казалось, сам лес оплакивал то, во что превратился его страж.

Седой, словно дикий зверь, сорвавшийся с цепи, первым бросился в атаку. Его серый мех сливался с клубящимся туманом, а волчья тень мелькнула в багровом свете зари, будто кровавое предзнаменование. Когти, острые как лезвия, готовы были вонзиться в древесную плоть, разорвать ее, добраться до слабого места…