Свиток первый (СИ) - Зайцев Александр А.

Прошла почти минута, прежде чем гранитный блок полностью ушёл в пол и открыл мне проход в следующий зал, из которого веяло холодным воздухом, насыщенным запахами времени: камень, пыль столетий, едва уловимый аромат сандала и мирры — ароматов, которыми древние сопровождали своих мёртвых в последний путь.

Новый зал был ещё больше, чем та галерея, в которой я находился. Даже при магическом зрении было трудно разглядеть его полностью. Казалось, что некий туман поглощает все детали на расстоянии нескольких десятков шагов.

Глубоко вздохнув, сделал первый шаг во тьму внутренней части гробницы. Он был похож на погружение в ледяную воду: холод проник сквозь одежду и кожу, добрался до самых костей. И это было крайне странно — ведь тело Бин Жоу не мёрзло даже во время ночных стоянок в весенней пустыне. А та пустыня, где я оказался в начале своего пути, мало чем отличалась от земной Гоби. Весной дневная температура могла достигать тридцати градусов, но с наступлением ночи обрушивалась к минус десяти. Добавь сюда ещё ледяные пронизывающие ветра — и даже такая погода не беспокоила моё новое тело. Голем спокойно переносил суровый климат пустыни, игнорируя её капризы, но почему-то в этой древней гробнице всё чувствовалось иначе. Этот холод «пах» энергией смерти, но не близкой и опасной, а древней, спящей, спокойной.

Сделав несколько шагов вперёд, я замер, глядя с восхищением на творение древних строителей. Какими бы жестокими ни были жрецы, поклоняющиеся Небесному Огню, то, что они сумели сотворить, просто поражало.

Новая комната была похожа на храм, воспевающий величие смерти. Казалось, её создатели специально озаботились тем, какое впечатление окажет это помещение на того, кто впервые его увидит. Потолок терялся в тени на высоте добрых десяти метров, поддерживаемый массивными колоннами, каждая из которых была покрыта барельефами и письменами. Пространство зала могло бы вместить небольшую деревню — древние не экономили на масштабах, когда дело касалось вечного покоя своих правителей.

Но всё это блекло перед тем, что заполняло зал. Десятки парных статуй выстроились вдоль стен в безмолвном почётном карауле. Бронзовые воины в церемониальных доспехах стояли по стойке смирно, их оружие — мечи, копья, алебарды — были подняты в едином салюте. Каждая статуя выполнена с потрясающим мастерством: видны были не только складки на одеждах и детали вооружения, но даже выражения лиц под шлемами. Суровые, непоколебимые, готовые сражаться до последней капли крови за своего повелителя.

Но воины были не единственными стражами этого места. Между ними возвышались изваяния мифических существ, каждое размером с боевого коня. Цилини — священные единороги с телами оленей, но покрытые чешуёй драконов. Их тела, вылитые из цельного куска бронзы, поблёскивали в магическом свете моего зрения. Рядом с ними застыли Небесные Псы — крылатые львы с головами, украшенными коронами из языков пламени. Их пасти были приоткрыты, обнажая ряды клыков, а в глазах горели вставки из полудрагоценных камней, создавая иллюзию живого взгляда.

Каждое существо было не только воплощением мастерства, но и частью символического языка, одинаково понятного и кочевникам, и имперцам. И, судя по всему, потомки кузнеца-воителя пользовались той же системой ценностей, а возможно именно они эту систему символов и создали. Если я прав, то Цилини олицетворяли справедливость и мудрость правителя, а Небесные Псы — его неукротимую силу и защиту от злых духов. Здесь создали не просто гробницу, а нечто более величественное.

Увиденное напоминало мне мавзолей Цинь Шихуаньди в Китае: там тоже была целая армия, призванная сопровождать душу усопшего императора в загробном мире. А ещё, по легендам, там было множество смертельных ловушек — начиная от нажимных арбалетов, заканчивая ртутными реками. И, глядя на этот зал, я был уверен, что древние жрецы подготовили ловушек не меньше, чем китайцы для защиты священного тела своего императора.

Осторожно сделав несколько шагов вперёд, я увидел настенные фрески. Они были выполнены с таким мастерством, что даже в искажённом свете заклятия казались живыми. Сцены разворачивались одна за другой, рассказывая историю жизни того, кто был погребён в этой гробнице.

Вот юный принц изучает свитки под руководством мудрого наставника. Вот он впервые берёт в руки меч и учится боевым искусствам в тени цветущих вишнёвых деревьев. Дальше — сцены его восхождения к власти: коронация в храме под благословением жрецов, приём послов от дальних королевств, торжественные церемонии в честь побед над врагами.

Особенно детально была изображена сцена его смерти — не как поражение, а как триумфальный переход в мир духов. Правитель лежал на ложе, окружённый семьёй и придворными, а над ним парили небесные драконы, готовые унести его душу к звёздам. Даже в статичной росписи чувствовалась торжественность момента, священность перехода из одного мира в другой.

Художники использовали технику, которая заставляла изображения словно дышать. Тени и блики были нанесены так искусно, что при движении вдоль росписи казалось, будто персонажи фресок поворачивают головы, следя за тем, кто на них смотрит. Это впечатление было настолько сильным, что несколько раз я оборачивался, убеждённый, что кто-то наблюдает за мной, но видел лишь неподвижную мозаику выложенную в камне.

Изучив обстановку зала, обратил внимание на пол между статуями. Он был вымощен массивными каменными плитами, каждая размером примерно в человеческий шаг. То, что поначалу казалось обычной кладкой, при ближайшем рассмотрении оказалось сложной мозаикой из символов и орнаментов.

На каждой плите высечен петроглиф — древний стилизованный знак в духе надписей в египетских пирамидах, о значениях которых я мог лишь предполагать. Некоторые символы были простыми, состояли из нескольких линий, другие представляли собой сложные переплетения черт и точек. Они были окрашены в пять разных цветов: зелёный, красный, жёлтый, белый и чёрный.

После изучения этой мозаики у меня возникало впечатление, что пол представляет собой гигантскую книгу, написанную на камне. Но если абстрагироваться от надписей, то цвета соответствовали имперской системе природных сил.

Между плит тянулись тонкие борозды, заполненные серебристым составом, который слабо мерцал в свете заклятия. При ближайшем рассмотрении я понял, что и они не просто декоративные швы — борозды образовывали сложные узоры, соединяя одни петроглифы с другими в замысловатые цепочки. Некоторые линии шли по прямой, другие изгибались плавными дугами, третьи пересекались под острыми углами. Словно кто-то создал гигантскую схему взаимосвязей между различными силами природы.

Чем дольше разглядывал каменный «ковёр», тем больше поражался тому, сколько трудов вложили древние мастера в его создание. А ещё мозаика была по-своему красива, но, наблюдая за этой красотой, я не терял бдительности и передвигался осторожно. К тому же инстинкты моего нового тела буквально вопили о какой-то близкой опасности — опасности не живой, обезличенной, равнодушной.

Память из сна намекала на то, что древние правители любили защищать свои усыпальницы не только стенами, но и хитроумными ловушками. А пол, слишком красивый и сложный для обычного покрытия, практически гарантированно скрывал в себе смерть для того, кто зашёл сюда без приглашения и не знает тайн династии.

Во мне зрела уверенность: если выбрать неправильную «дорогу» по мозаичным плитам, меня ждёт бесславная смерть. И неважно, что оборвёт мою жизнь: стрела из спрятанного в стене арбалета, падающий на голову гранитный блок, ушедший из-под ног пол или какая-то иная, основанная на разрушительной магии ловушка.

Тем не менее мне надо было как-то пересечь этот зал, чтобы пройти дальше — туда, где в дымке холодного тумана виднелся проход в следующее помещение, где две величественные статуи Цилиней словно волшебные стражи замерли перед арочным проёмом.

А в свете моей уверенности в наличии ловушек путь до нужной мне двери казался бесконечно длинным — добрых тридцать метров через минное поле неизвестных опасностей.