Абсолютная Власть 4 (СИ) - Майерс Александр

— С Татьяной Александровной всё хорошо. Небольшое недомогание. Стоит быть осторожнее с закусками в её положении.

Мы со Станиславом переглянулись.

— В каком положении? — спросил Соболев.

— В самом что ни на есть интересном, граф, — Лада улыбнулась уже во весь рот. — Ваша невеста не отравлена. Она всего лишь беременна.

Я медленно перевёл взгляд на Станислава. Тот застыл, и на его лице расцветала такая широкая улыбка, что все мои тревоги развеялись как дым. Таня, придя в себя, смотрела на него, а потом на меня, и слёзы счастья текли по её щекам.

Я не удержался и фыркнул, глядя на сияющего Соболева.

— Ну вот. А вы мне клялись, что между вами ничего не было.

Станислав, ни капли не смутившись, а лишь сияя ещё ярче, пожал плечами.

— Ну, мы просто… очень старались не травмировать твоё братское сердце преждевременно. Считай, берегли твои чувства.

Мы все с облегчением рассмеялись.

Дверь в комнату с грохотом распахнулась, и внутрь ворвался Михаил. Его лицо было искажено тревогой.

— Владимир! — выкрикнул он. — Скорее в зал! Граф Токарев… Его отравили! По-настоящему!

Глава 18

Расправа

Моя первая, инстинктивная мысль оказалась пророческой. Яд был. Просто не в том бокале.

— Лада, со мной! — бросил я, и мы, как ураган, вылетели из гостиной.

Зал погрузился в гнетущую, испуганную тишину. Музыка смолкла. Гости столпились в отдалении, образуя тревожное полукольцо вокруг того места, где на паркете, у великолепного стола с яствами, бился в конвульсиях граф Токарев. Его лицо, обычно бледное и надменное, теперь было искажено гримасой боли и посинело.

— Прочь с дороги! — мой голос прозвучал как хлыст, рассекая оцепенение толпы.

Люди расступились, пропуская нас. Я рухнул на колени рядом с телом Токарева, Лада — с другой стороны. Её пальцы уже летали над ним, проверяя пульс на шее, откидывая веки, чтобы взглянуть на закатившиеся зрачки.

— Очень сильный яд, барон, — тихо проговорила девушка. — Цикута или что-то на её основе. У нас очень мало времени.

Цикута. Простой, но смертельно эффективный яд, который почти невозможно выявить в еде или вине до того, как будет поздно. Игнатьев не стал мудрить. Он просто хотел убить несговорчивого члена Дворянского совета. И сделать это у меня на приёме.

Я закрыл глаза, отбросив всё — шёпот гостей и собственный гнев. Погрузился в себя и вновь призвал на помощь Очаг.

Сокрушающий поток энергии ворвался в меня. Очаг чувствовал враждебные намерения в своих стенах и отвечал на них яростью. Моё собственное сердце заколотилось, пытаясь выпрыгнуть из груди. Я сжал зубы, обуздывая эту бурю, и упёрся ладонями в грудь Токарева.

— Держи его, — сквозь стиснутые зубы бросил я Ладе.

Она перевернула графа набок и прижала его бьющееся в конвульсиях тело.

Моя магия хлынула в него — не нежный целительный свет, а раскалённый поток, выжигающий яд. Я вёл её сквозь тело Токарева, ощущая, как смертельная отрава сопротивляется.

Это была борьба. Грязная, изматывающая. Пот заливал мне лицо, в висках стучало. Я чувствовал, как стареющее, изношенное сердце Токарева пытается сдаться, замедляя свой бег.

Вокруг царила мёртвая тишина. Все замерли, затаив дыхание, наблюдая за магической битвой, разворачивающейся у них на глазах. Слышалось лишь прерывистое, хриплое дыхание Токарева и сдавленное рычание, вырывавшееся из моей груди.

И вдруг — тело графа под моими ладонями дёрнулось в последний раз и обмякло. Судороги прекратились. Из его горла с шумом вырвался воздух, а затем последовал глубокий, хриплый вдох. Синюшный оттенок кожи стал отступать, сменяясь мертвенной бледностью, но уже без печати скорой смерти.

Я отшатнулся, едва не падая от истощения. Руки дрожали. Лада тут же подхватила графа, снова проверяя пульс. Из её ладоней вытек свет, окутывая Токарева.

— Всё в порядке! — громко объявила Лада. — Яд нейтрализован. Теперь ему нужен покой и травяной чай.

В зале повисла пауза, а затем зазвучали аплодисменты. Сначала робкие, но в мгновение ока перешедшие в громовые овации. Люди, ещё минуту назад готовые увидеть смерть, теперь аплодировали её победителям.

Слуги поднесли кресло, подняли ослабевшего Токарева и усадили.

— Владимир… Александрович… — голос графа был тихим, хриплым от пережитого. — Кажется… я обязан вам своей жизнью. Вы… отвоевали меня у самой смерти. Не ожидал я такого финала вечера.

— И я не ожидал, ваше сиятельство, — я с трудом поднялся на ноги. — Но кто-то поднял руку на моего гостя. Мой долг был сделать всё возможное, чтобы защитить вас. Никаких обязательств между нами нет.

— О, есть, молодой человек, есть, — он слабо покачал головой. — Старый Токарев кое-что понимает в долгах. И в тех, кто их не платит.

Его взгляд скользнул по залу, и я понял — он всё прочёл без слов. Как и я. Этот яд был предназначен не ему, а мне. Убить старого и уважаемого графа на моём празднике значило похоронить мою репутацию под обломками скандала.

Игнатьев отчаялся. Он понял, что проигрывает в честной политической игре, что Базилевский набирает поддержку, а мой альянс с Яровым и реабилитация рода делают меня неуязвимым для легальных атак.

А когда крыса загнана в угол, она начинает кусаться.

Игнатьев переступил последнюю черту, ту, за которой уже не было места ни условностям, ни правилам приличия. Яд на светском рауте — это уже акт террора, а не политики.

Музыка снова заиграла — тихо, ненавязчиво, стараясь вернуть вечеру налёт нормальности.

Ко мне один за другим стали подходить люди. Первым был барон Дорин, его вечно озабоченное лицо сейчас выражало решимость.

— Владимир Александрович, то, что произошло здесь… это неприемлемо, — начал он, понизив голос. — Травить людей на балу! Какие дикие методы! Думаю, мы должны как можно скорее определиться с кандидатурой генерал-губернатора и положить конец подобному.

— Полностью согласен, барон, — ответил я, глядя ему прямо в глаза. — Но как вы видите, некоторые силы боятся этого собрания.

— Именно поэтому его нельзя откладывать, — в разговор вступил незаметно подошедший — Мы не можем позволить, чтобы нас держали в страхе.

К нам подошёл и граф Яровой. Он молча положил свою тяжёлую руку мне на плечо.

— Собрание будет проведено как можно скорее, Владимир, — твёрдо сказал он. — И пусть тот, кто задумал убийство в твоём доме, знает — мы не испугаемся.

При этом Пётр Алексеевич взглянул на Воронова, будто знал что-то, чего не знаю. Воронов кивнул, а затем отвёл взгляд.

Дворяне, видевшие попытку убить Токарева, оказались напуганы. Не за себя — они были ветеранами многих войн и интриг. Они были напуганы за свой уклад, за хрупкую конструкцию власти и порядка, которую кто-то посмел разбить таким грубым способом.

Игнатьев, сам того не желая, сплотил их против себя. Он заставил увидеть их в нём угрозу системе. И в этом была его главная ошибка.

Но все понимали и другое. Если Игнатьев способен на убийство, то что он сделает, когда его окончательно прижмут к стене? Если он проиграет выборы?

Он будет мстить. Стрелять из-за угла, подкладывать бомбы, травить. Он превратится в тень, которая будет преследовать каждого из нас.

Именно этот страх мог парализовать некоторых. Заставить их колебаться, искать компромисс с негодяем ради спокойной жизни.

Вечер продолжался, но его дух изменился безвозвратно. Лёгкость и радость уступили место мрачной решимости. Я стоял среди гостей, отвечая на кивки и полные смысла взгляды, и чувствовал, как дует ветер перемен.

Игнатьев переступил черту. И все это увидели. Теперь ему не спрятаться за политическими интригами. Он объявил войну не только мне, но и всему дворянству Приамурья. И эта война была ему не по зубам.

Он отчаялся. А отчаявшийся враг — это самый опасный, но и самый предсказуемый враг.

Во дворе поместья Градовых