Девушки бури и тени - Нган Наташа

Майна увлекает меня под карниз каюты. Она ждёт некоторое время и нарушает тишину:

– Ты сказала там...

Я киваю, избегая её взгляда.

– Они тоже преследуют меня, – признаётся она. – Всё время. С ним, – она глубоко вздыхает. – Но надо найти более здоровые способы борьбы с ними.

Я завожу руку ей за голову, пальцы путаются в её густых волосах.

– Мы что-нибудь придумаем, – говорю я.

И когда я вижу, как её бархатно-карие глаза смягчаются желанным пониманием, я наклоняюсь вперёд и касаюсь своими губами её губ.

Мы с Майной растворяемся в объятиях друг друга, растворяемся в тени под карнизом, и постепенно остальные мысли исчезают. Не просто мысли, а сама способность мыслить. Память и страх. Каждый неприятный момент из прошлого. Мы целуемся, ласкаемся и дышим в унисон, и я становлюсь чисто чувственным существом, населяющим каждый дюйм своего тела. Я – удовольствие и любовь. Я – желание и потребность. Я – Леи, а Майна – это Майна. Мы двое – не Бумажные Девушки и не воины, застигнутые в последние мирные минуты перед войной, а просто две девушки, охваченные любовью и страстью.

Мы – кожа и огонь. Мы – учащённое сердцебиение и жидкое наслаждение.

И, по крайней мере, на какое-то время, мы свободны.

Потом мы садимся бок о бок, спиной к стене каюты, смотрим в бархатную темноту. Как и в ту первую ночь на судне, пульс учащается, но на этот раз на это есть веская причина — самая лучшая причина, — и я наслаждаюсь этим. После стольких лет заниматься любовью с Майной подобно исцелению, будто я рождаюсь заново.

Внезапная вспышка воспоминания вырывает меня из зоны комфорта.

Король. Та ночь с ним, полная противоположность занятию любовью и перерождению – будто у меня украли любовь, вырвали её прямо из души.

Как будто меня уничтожили.

Я закрываю глаза и делаю долгий выдох, представляя, как воспоминание уходит вместе с дыханием. Свет – внутри, тьма – прочь.

Когда я снова открываю глаза, Майна подносит руку ко лбу и проводит пальцем по неровной линии пересекающего его шрама, почти скрытого линией роста волос.

– Как самочувствие? – спрашиваю я.

– Натянуто. Немного больно. Как будто я слишком долго пробыла на солнце, – она опускает руку. – У меня никогда не было шрамов.

– Как это? Пять недель тренировок – и я вся в них.

– Магия, – Майна бросает на меня косой взгляд.

– Ты используешь магию, чтобы залечить себе шрамы?

– Ты так говоришь, будто это отдаёт тщеславием, – она кривит губы.

– Вообще-то я понимаю, – я утыкаюсь носом в изгиб её шеи. – Если бы у меня были твои способности к магии, я бы тоже не захотела меняться.

– Причина в другом, – натянуто отвечает Майна.

Я отступаю назад, ожидая, что она объяснит.

– Когда я жила во дворце, – начинает она, – мне нельзя было ни у кого вызвать подозрений относительно того, кто я такая и на что способна. А ещё я также всегда осознавала необходимость казаться непобедимой. Мне нельзя было показывать никаких недостатков. Шрамы – это физическое проявление нашей уязвимости. Когда тебя с рождения готовят к роли самого смертоносного убийцы в королевстве, разве можно показывать другим, что ты от них ничем не отличаешься? Что тебе тоже может быть больно?

– Майна, – говорю я осторожно, – уязвимость не недостаток. Это самая прекрасная вещь в мире. Если бы ты была непобедима, быть храброй было бы легко. Однако это не просто. Приходится постоянно работать над этим, заставлять себя верить в собственные силы, даже когда кажется, что мы ничего не стоим, ничего не имеем, ничего не можем сделать – вот в чём наша сила. В непреклонности, – я сжимаю ей руку. – Никто не может одолеть тех, кто переносит самые тяжёлые испытания в мире и всё равно поднимает кулаки в начале нового дня, чтобы снова сражаться.

Майна склоняет ко мне голову и улыбается:

– Ты понимаешь, что только что сказала, за что я люблю тебя?

Слёзы наворачиваются на глаза. Я прижимаюсь лицом к её плечу, и она обнимает меня одной рукой, прижимая к себе. В тишине мы покачиваемся под успокаивающее покачивание лодки. Повышенные голоса остальных доносятся до нас словно сквозь пелену. Потому что прямо сейчас, всего на эти несколько сладких мгновений, кажется, что в мире нет ничего, что могло бы нас тронуть. Даже если весь остальной мир рухнет вокруг нас, мы с Майной останемся здесь, под защитой нашей любви, надежды и непоколебимой решимости пережить всё, что может обрушить на нас вселенная.

21. Кензо

К нему пришли из темноты. Каждый день одно и то же. Тяжёлые шаги, лязг металла, дверь со скрежетом отодвигается. Затем свет фонаря с тёплым, жидким сиянием. Запах зимы, принесённый посетителями извне, и что-то ещё, что-то едкое, пряное и колючее, что, как он знал, было запахом, вызванным его разумом. Рассеивающийся дым – не от чего-то физически существующего, а от ужасов, живущих в его голове. Лабиринт боли, который теперь стал его жизнью.

Сегодняшний день — или сегодняшняя ночь, ведь кто знает, который час в этом подземном царстве — ничем не отличался. Кензо пошевелился, его волчьи уши напряглись. Шаги по камню снаружи его камеры были неровными, как у когтей, и лёгкими. Звук волочения, сопровождавший шаги, размывал обычные детали, которые он мог использовать для определения, кто будет его посетителем сегодня. Дрожь беспокойства пробежала по телу, но он отогнал её.

Сегодня всё будет по-другому. Но он умеет приспосабливаться, он сильный. Какой бы новый ад ни уготовил ему этот посетитель, он справится с этим точно так же, как и каждый раз до этого.

Ему придётся с этим справиться, ведь на него рассчитывают товарищи.

К тому времени, когда металлическая дверь в его камеру открылась, Кензо уже стоял на коленях, насколько это получалось под тяжестью заколдованных кандалов, сковывающих его по рукам и ногам.

– Волк.

Голос Наджи прорезал густой воздух камеры, как нож. Золотистый свет лился из фонаря, который держала маленькая фигурка рядом с лисицей. После нескольких часов темноты свет ослепил Кензо. Он моргнул, ожидая, когда глаза привыкнут к яростному свету фонаря. Как только это произошло, он очень удивился тому, что предстало его взору.

Белая лисица выглядела ужасно. Обычно гладкие волосы Наджи спутались и потускнели. Впадины на её щеках и глаза запали глубже, чем обычно, а лицо приобрело болезненную бледность. Хотя на ней было тёплое пальто, на котором едва начали таять снежинки, было заметно, что она похудела, а её и без того стройная фигура теперь казалась усохшей под всей этой зимней одеждой. Она ссутулилась и передвигалась, опираясь о девушку-рептилию из Касты Луны, в которой Кензо узнал горничную Наджи. Было видно, что подобная беспомощность лисицу откровенно бесила.

Что, во имя богов, с ней случилось?

– Генерал Наджа, – Кензо заставил свое лицо принять невозмутимое выражение. – Мне следует пожелать вам доброго утра или спокойной ночи? – он взмахнул запястьем, затем поморщился от пронзившей его боли. Руки упали по бокам, раскачиваясь на утяжелённых ремнях. – Простите, что этого не знаю. Здесь... этого просто так не поймёшь.

Несмотря на внешний вид, рычание Наджи ничуть не утратило своей злобности.

– Заткнись, сторонник кеед. Я не в настроении для светской беседы. Последние несколько недель были… – она поморщилась. Одна её рука была согнута под пальто. Она неловко двинула ей, а потом вновь переключила свою злость на Кензо, почему-то ещё острее, чем раньше. – Прошло достаточно времени – пора поговорить.

Хотя воздух был пронизывающе холодным, Кензо весь вспотел, стараясь не показывать на лице боль.

– Что бы вы хотели обсудить? – безмятежно спросил он.

Зарычав, Наджа дёрнулась вперёд, как будто хотела ударить его, но резко остановилась, снова вздрогнула, повернулась всем телом к своей горничной, согнулась пополам и тяжело задышала. Рука под пальто снова дёрнулась. Казалось, она не могла ни отпустить девушку, ни толком воспользоваться другой рукой.