— Как у голема в сказках, которые рассказывала мама, — Лукас потянулся к кружке с водой, что я поставила перед ним. Его руки дрожали, но он справился сам, не попросив помощи. — Только маленькие. И… добрые?
— Очень добрые, — подтвердила Тара, накладывая на тарелки дымящуюся кашу из овсянки с медом и сухофруктами. — Они заботятся о доме. И о нас.
Мы ели молча, наслаждаясь простым покоем утра. Каша была горячей, сладкой, с приятной терпкостью сушеных яблок. Лукас ел медленно, маленькими ложками, но с аппетитом — хороший знак. Торбар говорил, что возвращение аппетита означает, что тело окончательно берет курс на выздоровление.
Я как раз наливала себе вторую кружку травяного чая — смесь мяты, ромашки и чего-то еще, что Тара нашла на рынке и утверждала, что это успокаивает нервы, — когда мир содрогнулся.
Первый удар был таким внезапным и мощным, что кружка выскользнула из моих пальцев и с грохотом упала на каменный пол, разбиваясь вдребезги. Стены харчевни затряслись, словно гигант схватил здание и встряхнул его, как игрушку. Балки над головой заскрипели так громко, что заглушили все остальные звуки. Пыль посыпалась с потолка мелкой серой крупой.
— Под стол! — крикнула Тара, и в ее голосе прозвучала боевая командная нотка, отточенная годами тренировок в клане.
Она одним движением подхватила Лукаса и нырнула под массивный кухонный стол. Я последовала за ними, инстинктивно прикрывая голову руками. Сердце колотилось где-то в горле, в ушах стоял звон, и на мгновение я подумала: это конец, крыша обрушится, и нас похоронит под обломками.
Но затем последовал второй удар — еще сильнее первого. Казалось, сама земля взревела, издав глубокий, утробный гул, который ощущался не ушами, а костями, нутром, каждой клеткой тела. Это был не просто звук. Это была боль самой земли, ее предсмертный крик.
Я зажмурилась, прижимая Лукаса к себе. Мальчик дрожал всем телом, и я чувствовала, как в нем начинает просыпаться магия, откликаясь на страх. Воздух вокруг нас потеплел на несколько градусов. Еще немного, и он снова потеряет контроль.
— Дыши, Лукас, — прошептала я ему на ухо, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя внутри все сжалось в ледяной комок. — Вдох… выдох… Ты в безопасности. Мы с тобой. Ничего не случится.
— Страшно, — прошептал он в ответ, и его пальцы впились в мою руку так крепко, что стало больно.
— Знаю. Мне тоже страшно. Но мы вместе, — я крепче прижала его к себе. — Вместе мы справимся.
Тара лежала с другой стороны от мальчика, ее тело напряжено, как пружина, готовая в любой момент выпрямиться и действовать. Одна рука обнимала Лукаса за плечи, вторая сжимала рукоять ножа — привычка воина, которого учили всегда быть начеку, даже если враг невидим и непобедим.
Тряска продолжалась. Секунды тянулись как часы. Где-то в зале что-то с грохотом упало — стул? стол? — но я не могла повернуть голову, чтобы посмотреть. Все мое существо сжалось в одну точку, сосредоточенную на единственной цели: держаться, не паниковать, защищать Лукаса, не дать ему снова потерять контроль.
И вдруг так же внезапно, как началось, все стихло.
Гул прекратился, словно кто-то перерезал невидимую нить, связывающую его с источником. Тряска замерла. Пыль еще плавала в воздухе, медленно оседая на пол, на столы, на наши волосы и одежду, но мир вокруг снова обрел твердость и стабильность.
Мы лежали под столом, тяжело дыша, не решаясь пошевелиться. Тишина после землетрясения была почти физически ощутимой, давящей, зловещей. Где-то за стенами раздавались крики — далекие, испуганные голоса жителей торжища, — но здесь, на кухне, было тихо, если не считать нашего сбившегося дыхания.
— Кажется, закончилось, — осторожно сказала Тара, первой нарушив молчание. Ее голос был хриплым, будто она долго кричала, хотя я не помнила, чтобы она издала хоть звук.
— Что это было? — прошептал Лукас, и в его глазах стоял неподдельный ужас. — Землетрясение?
— Похоже на то, — я медленно вылезла из-под стола, придерживая мальчика за плечи, чтобы он не двигался слишком резко. Рана могла снова открыться. — Первое, которое я видела здесь.
Осмотревшись, я обнаружила, что ущерб был меньше, чем я опасалась. На кухне разбилась только моя кружка да еще несколько тарелок, что стояли слишком близко к краю полки. «Толстяк Блин», прикрученный болтами к массивной столешнице, даже не сдвинулся с места, лишь слегка покосился набок, но продолжал работать, его мощные крюки методично месили тесто. «Паучок-Мойщик» застыл на дне таза, притворяясь мертвым металлом — инстинктивная реакция на опасность, заложенная отцом в программу. «Ветошкин» перевернулся на бок, его короткие ножки беспомощно шевелились в воздухе, и я поспешила его поднять.
— Все в порядке, друг мой, — прошептала я, поглаживая его медный бок. — Все закончилось.
Механизм довольно звякнул и тут же принялся подметать рассыпавшуюся из трещины в стене штукатурку.
В зале картина была хуже. Два стола опрокинулись, скамьи валялись вразнобой. Осколки битой посуды усеивали пол. Но главное — в дальнем углу у стыка двух стен появилась трещина. Тонкая, зигзагообразная, она поднималась от пола до самого потолка, и сквозь нее пробивался дневной свет. Дом выдержал, но едва.
— Богиня-мать, — выдохнула Тара, оглядывая разгром. — Если бы тряска продлилась еще минуту…
Она не закончила, но я понимала. Еще минута, и крыша могла обрушиться. Стены — рухнуть. Мы могли погибнуть, погребенные под обломками собственного дома.
Я помогла Лукасу добраться до одной из уцелевших скамей и усадила его, велев не двигаться. Мальчик кивнул, все еще бледный от пережитого шока, но послушно остался на месте. Мы с Тарой принялись за уборку — нужно было расчистить проходы, собрать осколки, проверить, насколько серьезны повреждения.
Час пролетел в лихорадочной работе. Стучать в дверь начали, когда мы как раз заканчивали подметать последние осколки в зале. Стук был настойчивым, паническим — кулак колотил по дубовым доскам с такой силой, словно от этого зависела чья-то жизнь.
Я обменялась взглядом с Тарой. Та инстинктивно положила руку на рукоять ножа — привычка последних дней, когда каждый стук мог означать новую угрозу.
Осторожно приблизившись к двери, я выглянула в окошко. На пороге стоял орк. Молодой, лет двадцати пяти, в простой кожаной одежде, но то, что привлекло мое внимание, было не это. Его лицо, обычно зеленоватое у здоровых орков, было серым от страха. Глаза — широко распахнуты, в них читался неподдельный ужас. Он тяжело дышал, словно пробежал всё торжище без остановки.
Отодвинув засов, я распахнула дверь.
— Что случилось?
Орк попытался что-то сказать, но не смог — слова застряли в горле. Он согнулся пополам, упираясь руками в колени, хватая ртом воздух. Пот стекал по его широкому лбу ручьями, волосы прилипли к коже.
— Дыши, — сказала Тара, появившись у меня за плечом. Она говорила на общем языке, но тон был тем же, каким разговаривают с соплеменником. — Медленно. Вдох… выдох…
Орк послушался, сделал несколько глубоких вдохов. Когда он выпрямился, я увидела в его глазах не только страх. Там было отчаяние.
— Трещина, — наконец выдавил он, и голос дрожал. — Огромная трещина в земле. У подножия Железной горы. Она… она разверзлась во время землетрясения.
— Мы знаем о землетрясении, — начала я, но он отчаянно затряс головой, перебивая.
— Вы не понимаете! Трещина — это не просто разлом в земле! Она уходит вглубь, к гномьим шахтам! Часть тоннелей обрушилась! Гномы говорят, что десятки их сородичей погребены под завалами! Но это не самое страшное!
Он схватил меня за плечи — жест, немыслимый для орка по отношению к чужаку, знак высшей степени отчаяния.
— Плотину прорвало! Ту самую, что держала подземное озеро! Миллионы галлонов воды вырвались наружу! Она течет по старым туннелям, заполняет шахты, поднимается! И если она найдет выход на поверхность…
Кровь отхлынула от моего лица.
