— Простите, — прошептала я, глядя на собравшихся слуг. — Но я вряд ли смогу подарить вам подарки к новому году…
Слёзы скатились по моим щекам.
— Ничего страшного, — послышался шелест голосов. — Мы привыкли.
И это было больнее всего.
Не в силах бороться с собой, со слезами, я дошла до двери, чтобы открыть ее, но ее открыл дворецкий. Как раньше. Вежливо, учтиво, с поклоном.
И я сделала шаг на улицу, чувствуя, как на лицо упали хлопья снега. Они тут же растаяли и потекли по щекам вместе со слезами.
Я сделала шаг вперёд — босиком, в домашних туфлях, с гвоздём в кармане и письмом в руке.
Снег хрустел под ногами, как прошлое, превращающееся в пепел.
Глава 7
Снег падал, как в сказке.
Мягкий. Бесшумный. Сказочно-белый.
Каждая снежинка — будто прощение неба за то, что я позволила себе стать жертвой.
Я шла.
Босиком в домашних туфлях, с гвоздём в кармане и письмом в руке.
Холод уже пронзил кожу до костей, но боль в ухе на холоде слегка приутихла.
Но была и другая боль.
Та, что жгла изнутри.
Не физическая.
Стыд.
Почему я не сопротивлялась?
Почему не схватила кочергу и не ударила мужа, пока он тащил меня к камину?
Почему молчала, когда он назвал меня украшением?
Почему не закричала, не упала, не убежала — тогда, сразу?
И вот за это мне было стыдно. Стыдно за то, что я дала себя в обиду.
Я не была слабой. Я просто… верила.
Верить — это тоже форма мужества. Но сейчас, в этом снегу, она казалась мне глупостью. Постыдной глупостью, от которой хотелось закрыть глаза и спрятаться куда-нибудь в темный уголок.
В домах горели окна.
В каждом — уют. Свет. Нарядные венки на стеклах и дверях. Тени за занавесками — кто-то смеялся, кто-то пел, кто-то обнимался. Перед чьим-то домом стояло множество карет. У кого-то гости.
Дома жили.
А я шла в никуда.
Без имени. Без прошлого. Без права на боль.
Я остановилась у кованых ворот особняка.
Адрес на письме был верен.
Мистер Герберн. Западный квартал. Дом с драконом над воротами.
Подняла глаза.
Там, на арке — дракон. Золочёный. С раскрытой пастью, грозной, предупреждающей.
Я обернулась.
Хотела увидеть свои следы в снегу.
Пусть хоть что-то, что докажет: я здесь была, я прошла этот путь.
Но выпавший снег уже сгладил всё.
Следов не было.
Словно сама зима стёрла моё прошлое.
Словно я уже не та, кем была час назад.
— Ну что ж, — прошептала я, выдыхая облако пара изо рта. — Пусть так.
Я прошла по аллее и поднялась по ступеням.
Руки дрожали. Не от холода. От страха: а если письмо промокнет? Если чернила размажутся? Если меня не пустят? Тогда куда?
Я лучше замёрзну на улице, чем вернусь.
Я громко постучала.
Сначала — тишина.
Потом — смех. Где-то наверху. Женский, звонкий, с хрипотцой.
И скрип — будто качели… или кровать…
Свет в окнах горел ярко. У ворот стояла карета с гербом на чёрной лакированной дверце. Роскошный вензель буквы “М” был украшен драконом.
Дверь открылась, пока я рассматривала карету.
Передо мной стоял дворецкий — моложе мистера Брука, но с тем же взглядом: видящим всё, говорящим ничего.
— Вам… — начал он, но осёкся, увидев моё лицо, мокрые ресницы, кровь на воротнике.
Я не сказала ни слова. Просто протянула письмо дрожащей рукой.
Мистер Герберн узнал почерк на конверте.
Быстро сорвал печать.
Пробежал глазами.
Его брови дрогнули. Потом — резко отступил.
— Проходите быстрее! — прошептал он, оглядываясь, будто боялся, что нас подслушают. — Боги… Как вы дошли в таком виде?
Я шагнула внутрь.
Тепло ударило в лицо, как пощёчина.
Холл был… невероятен.
Мрамор. Золото. Хрустальные люстры, отбрасывающие блики на стены, увешанные старинными гобеленами.
Даже дышать здесь казалось дерзостью.
— Сюда, — сказал он, взяв меня за локоть — осторожно, как хрупкую вещь.
Он провёл в небольшую комнату у кухни — тёплую, с печкой и запахом корицы.
Поставил свечу на стол и налил чашку горячего ароматного чая.
Пока я сидела и согревала руки и пыталась согреть душу, дворецкий снова перечитал письмо — медленно, вдумчиво.
— Как мне к вам обращаться? — спросил он, поднимая глаза.
Я замялась.
— Как мне к вам обращаться, мадам Альгейда? — спросил дворецкий.
В письме, конечно, было имя.
Альгейда.
Имя, что носила жена Вестфалена.
Имя, что прибил к камину, как бабочку на булавку.
Это имя лучше оставить в прошлом.
— Дита… — начала я неуверенным голосом. — Эм… Дита Рейнольдс?
— Дита Рейнольдс, — кивнул он. — Полагаю, вы решили устроиться в наш дом экономкой? У нас очень хорошее жалование. И очень хорошие условия.
— Да, — кивнула я, а я выдохнула, еще крепче сжимая чашку.
И вдруг — сверху.
Смех.
Громкий, пьяный, без стыда.
Скрип кровати.
Мужской голос — низкий, насмешливый: «Кто еще остался без моей любви?»
Женский — томный, почти поющий: «О! Господин генерал…»
Я подняла глаза к потолку, как монашка, решив воздать молитвы.
— Это… праздник? — неуверенно спросила я, чувствуя, как щёки горят.
Дворецкий кашлянул в кулак.
— Нет, мисс Рейнольдс. Это… оргия, — ответил он со вздохом. — Не обращайте внимания. Это… обычное явление для генерала Моравиа.
В этот момент я услышала мужской смех. Казалось, так мог смеяться сам дьявол.
Я открыла рот.
Закрыла.
Сжала в кармане гвоздь — холодный, острый, настоящий.
— Вы сказали Моравиа? — прошептала я, в ужасе вспоминая первые полосы газет.
Глава 8
— Я поищу для вас платье, — сказал дворецкий, поворачиваясь к двери.
