Леона. На рубеже иных миров (СИ) - Яровая Лана

Девушка еще сильнее стушевалась, подозревая, что явно сказала лишнего, и опустила глаза в кружку, с большим интересом разглядывая плавающие у поверхности листики земляники.

— Ну чтож, отчего бы и не рассказать, раз молодежь просит, — согласился наконец Гостомысл. — Тяга к знанию похвальна.

Ребята заулыбались, приготовившись слушать. И старец начал свой неторопливый рассказ:

— Много, дюже много столетий назад была в нашем мире особая сила. И была она такой же частью природы, как вода или воздух. Знающие люди могли черпать ее из окружающего мира, так же легко, как мы пьем или дышим, и творить настоящие чудеса, — проговорил он, склонив вперед голову и выразительно посмотрев на гостей. — Именовали их по-разному: кто колдунами звал, кто чародеями, кто кудесниками. Сейчас же нас — тех, кто сохранил крохи оставшихся знаний, больше чаровниками кличут. Мало теперь мы умеем-то. — Гостомысл потер сухонькой ладонью, густо заросший сединами, подбородок. — Древние же чародеи обладали таким мастерством, что по своему желанию могли в мгновение ока перенестись в другое место. Могли изменить течение рек и заставить корабли плыть по воздуху, аки по воде. Встречались мне даже упоминания того, как вырастали по их велению каменные дома из-под земли. Были и особые умельцы, кто мог слышать шепот трав и говорить на языке зверей… Слыхивал ли, кто из вас, чтоб кто-нибудь умел такое? — спросил старец. Друзья отрицательно покачали головами. — То-то и оно… Невообразимые чары творили они… Такие, что нам сейчас и не ведомо, — проговорил он с нескрываемым огорчением и восхищением разом. — Одним из таких чудес были волшебные врата в другие миры.

Словцен давно отставил свою опустевшую миску и восторженно слушал старца. При словах про другие миры, он пораженно поддался вперед и, сделав широкие глаза, быстро глянул на подругу — она ведь тоже рассказывала ему о других мирах. Ну неужто это была правда?

Гостомысл расценил его удивление по-своему:

— Эти миры, — стал объяснять он, — скрываются среди звезд. Достаточно поглядеть ночью наверх и ты сможешь их увидеть. Только не поймешь, за каким из огней таится живой мир, — по-старчески мягко рассмеялся Гостомысл. — Никто не поймет, увы. Некоторые из этих миров мертвы, а некоторые пышут жизнью. И где-то живут такие же люди, одно что и мы, будто из одного чрева пошли наши рода. А где-то существа странные, нам чуждые, неведомые… Но все ж Божьи твари, — назидательно добавил он. — Те врата, что были на нашей земле вели в миры дюже похожие на наш.

— А много их было? — не выдержав, спросила Леона

— Сейчас нам доподлинно известно лишь о трех мирах. Тех, чьи врата мы сумели найти, — пояснил старец.

— Где? — затаив дыхание, спросила девушка, чувствуя, как забилось быстрее сердце.

— Это уже другая история, — подозрительно нахмурив брови, коротко ответил он. В лице девушки мелькнула досада.

— Сколько их было точно нам пока неизвестно, — продолжил рассказ Гостомысл, — но мы знаем, что правители этих миров заключили меж собою союз. И так появилось содружество. От такие чудеса были, — понимающе глянув на пораженного Словцена, согласился он.

Слушать старца было одно удовольствие, и друзья, захваченные рассказом, ловили каждое его слово.

— В те времена в одном из миров зародилась новая, религия.

Парень бросил короткий взгляд на подругу, которая отставляла в этот момент опустевшую кружку. Она ведь не так давно рассказывала ему эту историю!

— Не знаю, с чего уж те люди отвернулись от своих родных Богов, заслуженно али нет. Но эта придуманная людьми вера была извращенной, неправильной, неестественной… Вера в ненастоящего, не рожденного солнцем бога, — вымолвил Гостомысл, хмурясь. — Это была жестокая, кровавя религия. Она требовала закланий[3] и челобитного преклонения. Она провозгласила женщин порочным, грязным существом, оскверняя и уничтожая тех, кто есть земное воплощение Дарующей Жизнь, — он посмотрел на притихших ребят, подался вперед и, качая указательным пальцем, сурово проговорил: — нельзя отрекаться ни от одного из составляющих зарождения новых жизней: мужчины жизнь сеют, женщины жизнь даруют. И никак иначе. Убери одно, и жизнь иссякнет. — Гостомысл чуть отклонился назад, покачал головой. — Эта религия от чего-то закрепилась, пришлась по нраву людям, и их родные Боги были совсем забыты ими. Со временем выходцы с того мира стали распространять свою веру и в других мирах. На одних она приживалась, сея зерно разлада меж людьми и их родными Богами, на других — нет. На наших землях, к сожалению, прижилась, — разочарованно проговорил Гостомысл, словно все еще не веря, как могли наши предки принять ее. — Темным пятном расползалась она по нашим землям… А с ней пошла молва, что Боги наши неправильные, что от кривды они идут. Жрецы новой религии стали насаждать людям, что их Боги — пережитки дикого прошлого, и вера в них начала приравниваться к окаянству и прегрешению. Многих они тогда сумели обратить в свою религию… Так наши Боги стали уходить в забытие, — тяжелым голосом проговорил старец. — Все больше и больше последователей из разных миров содружества примыкало к новой религии, все больше людей верили в несуществующего бога. И все вместе, принося ему кровавые жертвы и вознося молитвы, они сумели воплотить его. Так зародился Эйнхэво, — Гостомысл вдруг пристально посмотрел на друзей и предостерег: — но не следует произноситься его имя всуе. Незачем обращать к нему свои мысли лишний раз и даровать этому существу свою жизненную силу.

Ребята растеряно и слегка испугано кивнули.

— Это противоестественное божество, — недобро продолжил Гостомысл. — Которого не должно было существовать… Вскормленный жестокой религией, которая давала одним власть над другими; религией, которая заставляла людей ежечасно возносить молитвы своему богу, обещая всепрощение за усердие в мольбе и за звонкую монету жрецам, вместо того, чтобы научить людей самим нести ответственность за свои деяния, вместо того, чтобы научить людей благочестивости и любви ко всему сущему; религией, которая превозносила одних и принижала других; вскормленный кровью жертв, которых отправляли ему на заклание; он воплотился, как мерзкое, жалкое, кровожадное существо. И с каждым новым святилищем в его честь, с каждым произнесенным ему славословием, с каждым новым верующим в него, он лишь рос и укреплялся, и неутолимая жажда крови его росла…

Друзья давно уже отставили кружки и ошарашено слушали жуткую историю старца. Леона обхватила себя за плечи. У парня по спине уже во всю бежали мурашки. И опускающийся за окном сумрак лишь усиливал зловещесть создавшейся обстановки.

— Да-а, — протянул старец, заметив как покосилась Леона за окно. — Не ко времени все же мы затеяли этот разговор, — покачал он головой и встал, чтобы сменить в светце[4] догорающую лучину.

— Люди забывали заветы родных богов, — продолжил он, снова опускаясь на лавку. — И стали использовать чаровство и свое мастерство волшбы во вред нашему миру и себе, и во благо новорожденному божеству. Которое требовало проливать чужую кровь и совершать черные ритуалы под прикрытием благочестивости и праведности. И наши Боги не выдержали творящегося на их земле ужаса. Чтобы уберечь людей и наш мир от разрушения, и не дать этому противоестественному существу расти и крепнуть за счет пожирания жизненных сил наших земель, Боги лишил мир чар. Но так гласит легенда. Мне же думается, что Боги не перекрывали ток волшебной силы в мире, они лишь отняли у людей возможность ей пользоваться. Но со временем, когда те, кто остался верен родным Богам, сумели искоренить зло на наших землях, и люди очистились от скверны, запрет был снят. Но знания уже были утеряны… Потому то, то что можем мы — лишь крохи от того, что могли наши далекие предки.

На том разговор был окончен. И изба погрузилась в тягостное молчание.

Друзья остались под сильным впечатлением от мрачности рассказанной истории.

Недоумение, недоверие, растерянность смешались в голове Словцена в одно неясное чувство, заставляя его чувствовать себя потеряно… Ведь древние, полузабытые легенды про другие миры были для него невиданными небылицами, а тут не сказитель, уважаемый старец рассказывает…