На побывке. Роман из быта питерщиков в деревне - Лейкин Николай Александрович

– Жениться можешь… За женой взять…

– Если такой анахронизм, то оно конечно… но я так располагаю, что рано еще, Парамон Вавилыч, – стоял на своем Флегонт и очень почему-то конфузился.

– Вынырнешь, если не дурак будешь, – хлопнул его по плечу Размазов. – Ну что же, сейчас чай пить будем, – прибавил он и крикнул работнице: – Федосья! Ставь самовар скорей!

VIII

Флегонт не находил больше темы для разговора. Старик Размазов в ожидании самовара тоже барабанил пальцами по столу и бормотал:

– Так вот так-то-с…

В это время скрипнула и приотворилась дверь, выходящая из соседней комнаты, и женский голос спросил:

– Можно войти, папенька?

Старик встрепенулся.

– Войди, войди, – заговорил он и, обратясь к Флегонту, прибавил: – Это дочь моя Елена, вдова, по мужу Хлястина.

В комнату вошла полная женщина лет за тридцать, нарядная, довольно миловидная, но с черными зубами. Одета она была в шелковое гранатового цвета платье, при часах на длинной цепочке через шею, в браслетах, в кольцах, которыми были унизаны все пальцы. От нее несло духами.

– Вот сосед наш, Флегонт Никифорыч… – сказал старик. – Приехал он к родителям на побывку. Смотри-ка, какой хват! Отличишь ли от питерского барина?

– Очень приятно… – пробормотала вдова. – Я сама питерская и очень скучаю по Питеру.

Она подала Флегонту руку и просила его садиться. Старик зевнул и поднялся.

– Ну, ты, Аленушка, посиди с гостем и поговори с ним до самовара, а я пойду и побужу старуху. Пригрелась старая на лежанке после обеда и не встает.

Старик ушел. Вдова села рядом с Флегонтом, облизнула губы и спросила:

– Давно приехали?

– Вчера-с.

– Я видела, как вы проезжали вчера мимо окон в санях на узлах и на чемодане, – проговорила она, забыв, что сейчас только спросила, когда он приехал. – Скучаете по Петербургу?

– Зачем же скучать, коли на побывку приехал-с. Отдыхать надо.

– А я так очень скучаю. Конечно, муж мой около четырех лет как померши, но мы жили в Питере и очень часто ходили по театрам. Скажите, дают теперь пьесу «Тридцать лет жизни игрока»?

– Не могу вам сказать. Я в театр очень редко… так как у нас по вечерам самая главная торговля, – отвечал Флегонт. – Ведь отпускают со двора как? Раз на Рождестве, раз на Пасхе, раз на Масленой. Впрочем, в прошлом году я в Мариинском театре оперу «Фауст» смотрел. В балаганах был…

– «Фауст»? Знаю, знаю «Фауста». Мы тоже с мужем смотрели. Там критика на военного человека и он в полосатых брюках и вот в эдаких громадных перчатках. Оперетка это. Очень смешно.

Флегонт отрицательно покачал головой.

– Критики на военного человека я не помню-с. Смешного тоже не было, потому опера… – отвечал он. – Разве только тогда, когда этот самый красный черт поет. Как его?..

– Мефистофель? Да, да… Только это оперетка… Ну да все равно. «Ограбленную почту» также в клубе видали, «Парижские нищие». Мы с покойником мужем и по клубам, и по «Аркадиям», и по «Ливадиям», пока он не пил. А как пить стал, то страсти Божии… Ведь из-за вина и душу Богу отдал. Спервоначала-то у нас торговля шла хорошо, а потом… – Вдова махнула рукой. – Не хотите ли мой альбом с фотографическими карточками посмотреть? Там и муж мой есть, – предложила она.

– С удовольствием. Я тоже сбираюсь альбом завести.

Начали рассматривать альбом с карточками.

– Вот мой покойник муж, – указала вдова на карточку. – Красивый был, пока не пил. А уж как запил, то опух, все с синяками… А вот и я сама. Видите, какая я была. А это наш знакомый был. Он скотский доктор. Лошадей лечит. Из-за него-то муж и спился. Как придет, бывало, сейчас по рюмочке, потом бутылка коньяку – и поедут по трактирам слонов водить. Уж что я от мужа натерпелась, так и сказать нельзя… А это братья мои… Вот это старший, Ананий… А это его супруга Марья Тимофевна. Ведьма. Я гостила у братца в Питере и нашла бы себе там жениха, но с невесткой-ведьмой нет никакой возможности… Плюнула и уехала. А вот это второй брат. Этот на богатой вдове женился. Но тоже злющая женщина. Что ни слово, то крючок и шпилька. И у второго братца Максима гостила, но тоже из-за евонной жены уехала. Тут тоже ко мне один смотритель из казенного места сватался, я написала маменьке, папенька сказал, что пять тысяч за мной дает, но вдруг этот смотритель понадобился для падчерицы братца Максима… Братец женился на вдове и девушку падчерицу взял. Ну, смотритель понадобился – и тут у нас скандал с невесткой… Забрала я дочь свою и сюда в деревню к папаше, – рассказывала вдова. – И вообразите, чем же кончилось? Падчерица брата ни за что не пошла за смотрителя, потому что он пожилой, и кончилось тем, что ни мне, ни ей… Ах, как трудно с родней жить! С чужими лучше жить.

Вошла работница с чайной посудой на подносе, накрыла стол, стоявший у стены, красной скатертью и расставила чашки и стаканы, а затем внесла самовар.

– Фу, как ты начадила, Федосья! Не дала угольям прогореть! – воскликнула вдова. – Неси, неси самовар обратно. Ну а теперь вы меня извините. Надо будет сходить в чулан за вареньем к чаю. Вы посмотрите альбом-то, а я сейчас, – обратилась она к Флегонту и удалилась, а затем выпихнула из-за двери свою дочь, девочку лет двенадцати, – тоже по имени Елена.

Девочка стояла около двери, удивленно смотрела на Флегонта и сделала книксен.

– Здравствуйте, барышня! – сказал Флегонт.

– Мама прислала чашки перетереть, – проговорила она, подошедши к столу, взяла полотенце и принялась перетирать чайные чашки и стаканы.

– Гуляете, барышня, по деревне? – начал Флегонт, чтобы спросить что-нибудь девочку.

Но тут показался старик Размазов, он вел свою жену-старуху.

– Вот и моя законница на каменном фундаменте, – проговорил он. – Фундамент-то уж у ней порасхлябался, ну да как-нибудь живем. А это Флегонт Подпругин, Никифора Иванова сын. Ты ведь должна его мальчонкой помнить, – обратился Размазов к жене.

– Как не помнить! Уши дирала, когда он к нам в сад за ягодами перелезал, – отвечала старуха. – Ну что ж, присядем…

– Кажется, я к вам не лазал за ягодами… – улыбнулся Флегонт и спросил: – Ваше имя и отчество позвольте узнать?

– Мавра Алексеевна, родимый, Мавра Алексеевна.

Вошла вдова с пятью блюдечками разного варенья на подносе. Старик Размазов сейчас же похвастался перед Флегонтом.

– Сказал, что молодая хозяйка будет тебя поить чаем с пятью сортами вареньев, так и вышло, – проговорил он. – Вот тебе пять сортов. Дом, брат, у нас – чаша полная. Чего хочешь, того и просишь. Все есть. Сподобились мы на старости лет.

Минут через пять все сидели за самоваром. Вдова разливала чай.

– Мне в стакан сахару не кладите. Я буду вприкуску с вареньем… – наклонился ко вдове Флегонт.

– Нет-нет! – заговорила она. – В гостях всегда пьют внакладку.

– А вот мы сейчас гостя и музыкой потешим, и выйдет так, что на манер как бы в питерском трактире, – произнес старик Размазов, подошел к часам на простеночном подзеркальнике и завел ключом музыкальный ящик, на котором стояли часы.

Раздались тихие звуки какого-то марша. Старик стоял и торжествующе улыбался.

– Вот какие у нас штуки в деревне водятся! Вот ты и учти! – проговорил он.

– Прекрасная музыка-с… – отвечал Флегонт.

IX

За чаем у старика Размазова с Флегонтом шел следующий разговор.

– Жениться, поди, в деревню-то к нам приехал? – спросил старик.

Флегонт развел руками и произнес:

– Особенного засада в голове на этот счет нет, но родители подговаривают, потому в дом работница нужна. Маменька прямо говорит, что трудно ей одной. Конечно, у нас в доме моя сестра Таня есть, но Тане уже семнадцатый год, ее не нынешней зимой, так будущей саму выпихивать из дома надо. Маменька-то вчера очень поналегла насчет того, чтобы свататься мне.

– Ну а сам-то ты как?

– Я-с? Да что ж, надо когда-нибудь приять кончину праведную, а так как у нас по-деревенски такая линия, чтоб молодым парням жениться, то отчего же? Я для дома, Парамон Вавилыч, очень рачительный.