Кома?
Я пытаюсь вспомнить.
— Сколько?.. — едва шепчу.
— Почти два месяца.
Сердце сбивается с ритма.
Два месяца. Два⁈
Чёрт.
Что-то не так.
Я не помню этих двух месяцев. Ни снов, ни голосов, ни теней. Я же должна была хоть что-то чувствовать?
Пытаюсь расспросить Диму, но в палату заходят врач и медсестра. Проверяют пульс, зрачки, задают вопросы. Всё звучит слишком привычно, слишком механически.
Но внутри тревожно пульсирует ощущение… Что-то важное… Что-то, что я забыла.
— Ир, позже загляну, — шепчет Дима, и тут же пропадает за дверью палаты.
Нет. Не так. Ощущение, будто я… отсутствовала.
— Как вы себя чувствуете? — голос врача звучит ровно.
— Слабость… и… — я запинаюсь, пытаясь подобрать слова. Как объяснить это чувство пустоты, отсутствия воспоминаний?
— Головокружение? Тошнит? Голова болит? — мягко уточняет медсестра, склонившись ко мне.
Качаю головой.
— Нет… Просто… пустота. Я не помню. Совсем.
— Ваша память будет возвращаться постепенно, — врач поправляет очки. — Это естественная реакция организма.
— Но почему я помню Диму, и совершенно не помню, что со мной произошло?
Врач делает пометку в планшете.
— Это нормально. А что последнее вы помните?
Я пытаюсь сосредоточиться, но в голове — пустота.
— Не знаю… Всё обрывается.
— Это типичная реакция мозга после комы. Сначала восстанавливаются основные воспоминания: кто вы, где находитесь. А более сложные события могут всплывать частями или постепенно.
— А если я ничего не вспомню?
Врач чуть склоняет голову, раздумывая.
— У всех процесс идёт по-разному. Иногда память возвращается постепенно. Иногда… мозг решает, что какие-то вещи ему больше не нужны. Мы будем наблюдать.
Он задаёт ещё несколько вопросов, но я отвечаю машинально. Чувствую, как что-то внутри зудит, словно заноза в пальце. Забытая деталь. Что-то важное.
Врач заканчивает осмотр и делает последнюю запись в планшете.
— Пока главное — отдых. Постарайтесь не волноваться.
Медсестра заботливо поправляет капельницу, и они выходят.
Закрываю глаза. Прислушиваюсь к себе. К этому чувству пустоты.
Два месяца… Что было за эти два месяца?
Я вспоминаю свои последние осознанные моменты перед тем, как… что?
Потеряла сознание? Попала в кому?
Темнота.
Но в этой темноте что-то есть.
Яркий свет, как вспышка. Рука, тянущаяся ко мне.
Чей-то голос, далёкий, будто зовущий сквозь пространство.
«Ири…»
Резко открываю глаза.
Сердце гулко стучит в груди. Этого не было. Или было?
Зажмуриваюсь, в попытке ухватить образ, но он растворяется, как дым.
Я должна вспомнить. Хочу сжать пальцы, вцепиться в одеяло, но ладонь едва шевелится.
* * *
Три дня сливаются в однообразное мерцание ламп, шаги медсестер и неспособность двигаться.
Врачи проверяют моё состояние несколько раз в день. Светят в глаза фонариком, фиксируют реакцию зрачков, задают вопросы, которые звучат всё более однообразно:
— Как самочувствие? Головокружение? Боль?
— Слабость… — мой голос всё ещё хриплый, но звучит увереннее.
Они осторожно пробуют усадить меня, поддерживают под локти, когда я пытаюсь пошевелить ногами.
От долгого лежания тело ощущается чужим, как будто я только что переселилась в него.
Мышцы ноют, кровь лениво разгоняется по венам, заставляя кожу покалывать.
Дима почти не говорит. Он молчит, пока медсестра проверяет капельницу, пока врач записывает что-то в планшет.
Но каждый раз, когда я хочу расспросить Диму, он отмахивается:
— Тебе нужно отдыхать, — его пальцы на мгновение сжимают мою ладонь, чуть дольше, чем нужно. — Я так за тебя боялся, Ир.
Он гладит тыльную сторону моей руки. Я бы поверила в его нежность, если бы не это… ощущение.
Как будто он боится, что я вспомню что-то важное.
На четвёртый день я прошу телефон.
Дима молча тянется к тумбочке, на секунду задерживается, будто раздумывая, но всё же протягивает мне аппарат.
Экран загорается мягким голубым светом. Разблокирую. Захожу в сообщения.
Дима: «Солнышко, ты спишь?»
Я: «Нет».
Это было в ночь перед… Перед чем?
Сердце пропускает удар.
Катя: «Прости».
Катя… Это моя подруга…
Тепло радости поднимается внутри, но тут же тухнет, как затухающий фитиль свечи.
Почему она писала мне ночью? И за что извинялась?
131. Изнанка
— Что такое? — тут же интересуется Дима. — Не напрягайся. Лучше поспи, — говорит он, забирая телефон.
Молча отворачиваюсь к окну, за которым видны кроны зелёных деревьев и ярко-голубое небо.
— А что Катя? — спрашиваю.
— Придёт проведать, — отзывается Дима, устраиваясь поудобнее в кресле. Закинув ногу на ногу, он сосредотачивается на телефоне.
— Когда?
— Когда тебе станет лучше. Твой доктор ограничил круг посещений и не пускает даже коллег, которые рвутся навестить тебя. В палату могут заходить только родители и муж.
Мама умерла — вспоминаю я.
А отец…Он всегда слишком занят, чтобы мной интересоваться. Ему достаточно получать хорошие новости о моих успехах на работе. Точнее, на его работе. Мне принадлежит одна из его турфирм.
— Но…
— Что?
— Ты мне не муж, — говорю.
— А разве жених не почти муж, Ир? — на секунду он поднимает зелёные глаза, в которых скользит хищный блеск. — Доктор решил, что мне можно. Я же тебя опекаю. Да… Жаль, свадьбу пришлось отложить. Но как только ты поправишься, мы поженимся и поедем, как ты и хотела, к морю.
Поженимся?.. Я едва не морщусь, но сдерживаюсь. Кажется, Дима говорит это так же буднично, как о завтрашнем ужине.
Я снова смотрю в небо. Оно такое голубое, как вода.
Вода? Почему-то она имела для меня особенное значение…
Сажусь на кровати. Резко, и от этого мне больно.
— Что такое? — тут же реагирует Дима.
— Я хочу завтра попробовать ходить.
— Но…
— Без «но», — отрезаю я. Мне нужна опора. Любая. Костыли подойдут.
Дима кивает.
— Ты изменилась… — он проводит рукой по лицу, будто стирая усталость. — Смотришь так, будто… Чёрт, я даже не знаю.
Не отвечаю. Просто отворачиваюсь. В груди нарастает тяжесть, но не от слабости — от чего-то большего, тёмного, глухого.
Больше не могу просто лежать. Больше не хочу быть слабой.
На следующее утро я просыпаюсь с решимостью. Когда врач заходит в палату, я сразу говорю:
— Я хочу попробовать ходить.
Врач резко поднимает глаза, глядя на меня поверх очков.
— Это невозможно. Вы провели два месяца в коме. Ваши мышцы…
— … ослаблены. Да, я поняла, — перебиваю его.
— Ослаблены? — он раздражённо хмыкает. — Они атрофируются, если вы сделаете что-то не так. Это не просто слабость, это риск. Вы можете порвать связки, потерять равновесие, упасть и сломать что-нибудь. Поверьте, у меня были такие пациенты
— Я не собираюсь падать.
— Они тоже так думали, — он складывает руки на груди. — В лучшем случае — сильная слабость, в худшем — реанимация. Вам это нужно?
Я сжимаю зубы. В груди растёт глухая злость.
— Мне нужно вернуться в свою жизнь, а не лежать в этой кровати.
Врач смотрит пристально. Вздыхает.
— Упрямая, — бурчит он. — Хорошо. Но всё будет под моим контролем. Пробуем встать, но шаг в сторону — и вы садитесь обратно.
Киваю. Я не собираюсь садиться.
Меня берут под локти, придерживают.
Я опускаю ноги на пол.
Пол кажется холодным и слишком твёрдым. Как чужеродный. Я не чувствую собственной устойчивости, как будто тело забыло, как держать равновесие.
— Медленно, — предупреждает врач. — И если почувствуете головокружение — сразу сядьте обратно.
Я не собираюсь садиться.
Первый шаг — и меня сразу же подхватывают под руки.
