Голова кружится, я чувствую, как пот стекает по спине.
— Всё хорошо. Попробуйте снова.
Я сжимаю зубы.
Второй шаг.
Тело протестует, мышцы слабеют, но я держусь. Обхватываю пальцами металлическую перекладину стойки с капельницей, медленно переставляя ноги.
— Упрямая, — снова ворчит врач.
Но я почти не слышу.
С каждым шагом меня охватывает странное чувство — будто я уже проходила через это. Будто это не первый раз, когда я «учусь ходить заново».
Мой взгляд расфокусирован, в голове шумит.
Я вижу перед собой… не больничную палату.
Чувствую жар. Где-то рядом капает вода, но она звучит не так, как в больничной палате — звонко, с глубиной.
Передо мной кристалл, сияющий, как огромный аметист, и в его гранях отражается… мужчина.
Высокий и темноволосый.
— Не смотри на меня так, словно я драконид в сияющих доспехах, — его голос низкий, ленивый, но в нём скользит скрытая угроза. — Девицы в беде — не мой профиль. Третий раз спасать не буду.
Янтарные глаза сверкают насмешкой.
Секунда — и всё исчезает.
Я снова в больнице. Холод, стерильность, реальность.
Пальцы соскальзывают со стойки. Я теряю равновесие.
Но меня ловят, не дают упасть.
— Вот именно поэтому я и говорил, что рано, — раздражённо бросает врач.
Я стою, тяжело дыша.
— Всё в порядке?
Вопрос кажется далёким, приглушённым. Я моргаю, возвращаясь в реальность.
— Да… да, — выдыхаю. — Ещё попробую.
Врач качает головой, но не спорит.
Следующие дни я учусь ходить.
Каждое движение даётся с трудом. Боль разливается по мышцам, словно я не просто пролежала в коме два месяца, а вышла из состояния ледяного анабиоза. Кажется, что тело не моё. Оно чужое, слабое, дрожит от любого усилия. Но я не сдаюсь. Упрямо сжимаю зубы и иду по коридору, опираясь на каталку с капельницей.
Медсёстры поглядывают с беспокойством, но не коментируют.
Сегодня впервые решаю пройти дальше, к окнам, где видны улицы за пределами больничных стен.
Медленный шаг, пауза. Один, второй, третий.
Кажется, лёгкие снова учатся вдыхать воздух, сердце снова учится биться ровно.
Я вижу мужчину у окна.
Тёмные длинные волосы, аккуратно зачёсаны назад. Чёрный костюм сидит безупречно, подчёркивая его высокий рост и подтянутую фигуру. Поверх — белый халат. Мужчина стоит неподвижно, засунув руки в карманы, и смотрит на город.
Секунду мне кажется, что он не замечает меня. Или делает вид, что не замечает. Но затем его голова чуть поворачивается.
Взгляд. Его карие глаза словно светятся янтарём.
Я замираю.
В горле пересыхает, пальцы сильнее сжимают металлический поручень. Ощущение дежавю накрывает с головой. Мне кажется, я знаю его.
Секунду мы просто смотрим друг на друга. Его лицо остаётся непроницаемым, но во мне просыпается дрожь.
Наконец кареглазый мужчина отводит взгляд. Равнодушно, будто бы ничего не случилось. Еще секунда и он уходит.
Я стряхиваю оцепенение и возвращаюсь на пост медсестры.
— Что это за мужчина, который стоял у окна? — спрашиваю у медсестры.
Она моргает, потом закатывает глаза:
— А, этот. Он приходит почти каждый день. Часами просто стоит там…
— У него кто-то здесь лежит?
Медсестра качает головой.
— Не знаю. Никто не признавался, что он их родственник. Мы спрашивали… Врачам тоже странно. Но проблем не создаёт, вот и не гонят.
Чувствую, как по спине пробегает холодок.
— А что говорят пациенты?
Она оглядывается, будто проверяя, не слышит ли кто-нибудь:
— Одна бабушка вон, из третьей палат, утверждает, что раньше видела его в другом корпусе… а до этого в реанимации. Хотя её туда не водили.
— И что он там делал?
— Стоял. У окна.
Что-то внутри меня сжимается.
Почему он здесь? И почему, кажется, будто я должна его помнить?
132. Изнанка
Возвращаюсь в палату. Этот мужчина… Что-то в нём до боли знакомо. Ощущение на грани реальности — как вспышка, как тень, мелькающая за краем сознания.
Сажусь на кровать, машинально достаю из тумбочки телефон. Экран загорается мягким голубым светом. Снова смотрю сообщения.
Катя: «Прости».
Одно короткое слово, и оно режет сильнее ножа.
Мне нужна правда.
Пальцы сами находят значок вызова. Вдох. Выдох. Гудки тянутся мучительно долго. Катя не берёт.
Я сжимаю телефон крепче. Может, она спит? Или просто не хочет отвечать?
Ещё один гудок. Пауза. Ладно.
Я убираю телефон. Взгляд скользит по пустой палате.
Тишина. Я провожу ладонью по покрывалу, чувствуя шершавую ткань. Закрываю глаза.
А потом — снова утро. Капельницы, таблетки, белые стены. Всё по кругу.
Время тянется медленно, как густой сироп. Я не помню, сколько прошло дней — три, пять? Неделя?
Каждый день сливается в один: белые простыни, механический голос медсестры, ровный ритм аппарата у изголовья.
Всё повторяется.
Я ем. Пью воду. Отвечаю на вопросы врачей. Живу.
Дима приходит почти каждый день.
Иногда с цветами — слишком яркими, слишком пышными. Запах лилий раздражает до тошноты.
— Скучал, — шепчет Дима, осторожно целуя мои пальцы.
Я не убираю руку, но и не отвечаю.
Он говорит, как боялся. Как сидел у моей кровати. Как молился, чтобы я проснулась.
Я смотрю на него — на тёмные круги под глазами, осунувшееся лицо.
Я ничего к нему не чувствую. Только раздражение и холодную брезгливость.
Но сегодня всё иначе.
Врач сказал, что скоро меня выпишут. Конечно, «скоро» займёт ещё пару недель, но теперь хотя бы есть срок.
Сегодня я прошла по коридору дальше, чем обычно.
Темноволосый мужчина не просто посмотрел на меня — он замер, будто собирался что-то сказать.
Дима в этот раз вошёл в мою палату без букета, но с сияющим лицом.
— Я уже заказал билеты, — сказал он, ставя коробочку клубники на мою кровать.
— Билеты? — Я поднимаю на него глаза.
— К морю. Ты хотела провести там медовый месяц… Конечно, это будет не медовый месяц. Мы поедем восстанавливаться. Но зато вместе.
Тяжело вздыхаю. Почему мой жених мне кажется чужим?
— Дима… — начинаю я.
Он касается моего лица.
— Ирочка, не говори ничего. Всё будет хорошо. Мы вместе. Мы всё пережили…
Его пальцы скользят по моей щеке, и меня передёргивает.
— Пережили? — Я ловлю его за руку и отвожу в сторону. — Не трогай меня, пожалуйста.
— Ир…
Сжимаю его пальцы крепче.
— Почему я здесь, Дим? Ты избегаешь этого вопроса.
— Ты упала, — он моргает слишком часто. — Выходила из душа. Поскользнулась… ударилась головой… и… была в коме. Но это случайность!
— Из душа? — переспрашиваю.
Не помню, чтобы выходила из ванны. Я вообще не помню ничего перед больницей.
— Да, — кивает Дима.
В его голосе скользит что-то нервное. Ложь?
— А за что Катя извиняется в сообщении? — я не отводя глаз, вытаскиваю телефон и прокручиваю экран.
Дима напрягается.
— Она должна была купить туфли по скидке, но не купила. Не было твоего размера.
— Тогда почему сообщение написано ночью? Катя их что, ночью покупала?
Его пальцы сжимаются в кулак.
— Ир… — голос Димы дрожит, но я не могу понять — от злости или страха.
Стук в дверь прерывает нас. Медсестра появляется в проёме, улыбается и ставит на тумбочку шикарный букет.
— Оставили на посту, а в букет вложена записка, — бросает она и, не задерживаясь, скрывается за дверью.
Я машинально кладу телефон рядом и протягиваю руку к цветам.
Ирисы.
Кончики пальцев касаются прохладных лепестков — и меня словно пронзает электрическим разрядом.
В голове вспыхивает что-то неясное, рваное. Смех — звонкий, почти детский. Ветер треплет светлые волосы. Чьи?
Голос — низкий, тёплый: «Я горжусь тобой…» Но фраза обрывается. Воспоминание? Или просто ощущение: я что-то должна помнить?
