Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Когда она перекрывает воду, я вылезаю первым — просто чтобы подать ей руки. Накрываю её плечи халатом, аккуратно затягиваю пояс. Потом беру и свой.

Хейвен не успевает и слова сказать — я подхватываю её на руки, прижимая к себе. Она мгновенно обвивает меня ногами, а я одной рукой держу её, другой — выношу на балкон. Осторожно усаживаю на парапет, не отпуская — вдруг сорвётся.

Разгар утра, солнце льётся на нас. Больше на Хейвен: оно подсвечивает её медные волосы, потемневшие от воды. Она смотрит, явно застигнутая врасплох моим манёвром, наклоняет голову:

— У этого было какое-то особое назначение? Хочешь скинуть меня вниз?

Я едва улыбаюсь, хотя сама мысль, что она может упасть, поднимает во мне волну паники:

— Не искушай.

Она тянется за поцелуем — и тут на пару метров дальше распахивается другая балконная дверь. Гермес выходит из своей комнаты голый, почёсывая ягодицу. Увидев нас, улыбается всеми идеальными зубами:

— Секс на террасе? Возбуждающе. Хейвен, если устанешь от моего брата — заходи ко мне.

Я закатываю глаза и поворачиваюсь к нему:

— Если захочешь, чтобы тебя отмудохали, — заходи ко мне.

Гермес запрокидывает голову и взрывается визгливым смехом:

— Какая же ты ревнивая, Дива. Почему бы не написать проникновенный пост о ревности и не выложить в Tumblr?

Эта тема с моим блогом начинает бесить. Рука Хейвен останавливает меня — будто она почувствовала, как во мне зудит желание двинуть братцу пощёчину.

Гермес облокачивается на парапет в паре шагов от нас и шумно зевает:

— Ночью почти не спал, — сообщает. — Кто-то тут трахался с огромным остервенением.

Щёки Хейвен вспыхивают:

— Прости, это мы…

Гермес перебивает, хмурясь:

— О, нет. Я не про вас. То есть вас я тоже слышал. Но это Афина такой ад устроила.

Классика. Хотя Хейвен выглядит ещё более растерянной. Если бы я не знал сестру, тоже не подумал бы, что она способна на «романы» или на то, чтобы отпустить себя. Она вечно жёсткая и строгая.

И прежде, чем Хейвен — а любопытство у неё профессиональное — начнёт расспросы, к нам присоединяется кто-то ещё. Девушка с растрёпанными волосами, туфлями на каблуках в руках и голубым платьицем, изрядно потрёпанным. Поздно замечает нас троих и, увидев, распахивает глаза:

— Простите. Я думала, отсюда тоже можно выйти…

Гермес даже не пытается прикрыться. Показывает на лесенку в конце — она спускается к пляжу и ответвляется к общественной зоне острова, к игровым залам. Девушка благодарит его робкой улыбкой и, опустив голову, пролетает мимо.

Едва она скрывается, Хейвен шепчет:

— Она вышла из комнаты…

— Афины, — заканчиваю я.

Ей нужно пару секунд, чтобы сложить два и два:

— Афина — бисексуалка?

— Афина — лесбиянка, — поправляет Гермес. — На сто процентов лесбиянка, Хейвен. Не удивлюсь, если вся её «ненависть» к тебе — это всего лишь мощное сексуальное напряжение. Тебе нравятся девушки, Хейвен?

Хейвен подбирается к важному выводу:

— А Лиам знает? Это поэтому его стихи и попытки ухаживать не сработали?

— Нет, не знает. Вообще-то кому-то стоило бы ему сказать. — Вздыхаю. — Хотя, если честно, не сработали они в первую очередь потому, что это Лиам. Но да, её равнодушие к мужчинам тут немало значит.

Она кивает сама себе. С каждой секундой всё больше забавляется этой новостью. И я не виню её. Вспоминать, как Лиам из кожи вон лез, чтобы добиться девушки-лесбиянки, — смешно. Чем дольше думаю, тем больше мне кажется, что не говорить ему — лучший и самый комичный вариант. Мы с Аполлоном и Гермесом усаживались на диван и читали его «рифмованные произведения». Это было нелепо. Было даже стихотворение под названием «Папайя» — и вообще непонятно, к чему он клонит: к вагинам или к фрукту. Видимо, экспериментировал.

— Ну, увидимся, ребята, — Гермес уже разворачивается к своей комнате, щедро демонстрируя нам свой бледный зад. — Хейвен — до завтра, в Йеле. Дива — до скорого.

Хейвен машет ему весело, я даже не напрягаюсь. Я слишком занят ею, теперь, когда мы снова вдвоём. Скользну руками под её халат, беру за талию. От этого у неё широко распахиваются глаза.

— Ты точно хочешь уезжать через пару часов? — повторяю тот же вопрос, уткнувшись лбом ей в грудь.

Хейвен прячет лицо в моих сухих волосах и глубоко вдыхает:

— Мог бы попросить остаться как-нибудь красивее.

Я приподнимаю голову ровно настолько, чтобы встретить её взгляд:

— Останешься?

Она не ожидала, что я её поддержу. Прикусывает губу, чтобы спрятать улыбку.

— Увидимся завтра, — шепчет ласково. Проводит пальцами по моим волосам и, как всегда, задерживается на моём шраме. Замирает, разглядывая его, — и я позволяю, молча, хоть внутри и чувствую себя уродом.

— В приюте меня почти никогда не называли по имени, — вырывается у меня. Хейвен замирает, рука зависает в воздухе. Я прижимаю её ладонь к своей щеке — успокаиваю. — Отчасти потому, что нас было много, и всех не запомнишь. А отчасти потому, что меня бросили перед мусорным баком — не до того им было, чтобы ещё и имя дать. Его выбрал кто-то другой, не знаю кто, но по закону без имени оставлять нельзя.

Тёплое дыхание Хейвен касается моих губ.

— Какое?

Вдыхаю и выдыхаю несколько раз, закрывая глаза.

— Кай. — Снова вдох. — Полностью — Малакай. Хайдес Малакай Лайвли.

Хейвен прижимает меня к себе. Такая маленькая — и всё равно пытается упрятать в своём крошечном теле мои метр девяносто. Ткань халата мягкая и приятная, но я бы предпочёл её кожу. Я распахиваю полы и прижимаю лоб к её голому животу. Она не возражает. Касаюсь губами правой груди — лёгкий поцелуй.

— Когда Кронос и Рея пришли за мной, они ни разу не назвали меня Каем. Разговаривали так, будто у меня нет имени, — продолжаю тихо, как будто они могут нас услышать. — Сказали, что имя и фамилию — знак принадлежности к семье — я получу только когда выберусь из Лабиринта Минотавра. И я их получил. Раненого и потрясённого они взяли меня на руки и сказали: «Теперь ты наш сын, Хайдес Малакай Лайвли».

Хейвен не задаёт вопросов. Прижимает губы к моим — самый нежный поцелуй. Я не двигаюсь. Не отстраняюсь. Пусть делает со мной что захочет.

***

Столовая сервирована безупречно — так было всегда и так будет. Длинный прямоугольный стол, скатерть из дорогих тканей с золотой вышивкой. Фарфоровые тарелки, бокалы из муранского стекла ручной работы, бутылки французских вин многолетней выдержки и хрустальная люстра ровно по центру потолка. Витражные окна слева выходят на весь остров — чтобы два Титана могли держать на виду огни и движения гостей. То есть — мужчин и женщин, которые сейчас лишатся всех своих денег.

— Kalispéra, mitéra. Kalispéra, patéra, — хором здороваемся мы с братьями и сёстрами. Афина и Афродита — в длинных вечерних платьях, я, Аполлон и Гермес — в рубашках и пиджаках. («Добрый вечер, мать. Добрый вечер, отец» — по-гречески.)

Мать идёт нам навстречу, её светлые волосы развеваются, воздух наполняется запахом Dior.

— Мои прекрасные дети, — восклицает. Целует каждого в лоб. Так она целует только своих.

Кронос, во главе стола, уже налил себе красного и тянет его. Смотрит пристально, с улыбочкой. И всё равно от него веет привычной жутью.

— Наша гостья улетела? Долетела до Йеля благополучно?

— Да, — отвечаю. Её самолёт вылетел в час ночи. Сейчас девять тридцать вечера. Она написала, как только приземлилась, пару минут назад. Похоже, Лиам, Перси и Джек встречают её в аэропорту. Я бы с радостью нашёл её брата и обложил за то, как он с ней обращается. Удерживает меня не здравый смысл и не желание не лезть — а то, что я в Греции. Только это.

— Тогда почему бы не сесть и не поесть? — подаёт голос Рея. Обнажённой рукой указывает на наши обычные места.

Мы двигаемся. Гермес и Афина уже сели, когда Кронос издаёт странный звук:

— Ты — нет, Адис.

Я застываю, ошарашенный. Ищу поддержки у матери — и с ужасом понимаю, что она на его стороне: подходит к моему привычному с детства месту и резким движением задвигает стул под стол. Рядом Аполлон едва заметно вздрагивает.