Князь: Попал по самые помидоры (СИ) - Фокс Гарри

— Вот они, отец, — сказала старшая, Хильдегарда, её голос был скрипом затачиваемого клинка. — Наша сталь. Наша надежда.

— Сталь? — фыркнул Вильгельм. Его взгляд был холоден. — Нет, дочь. Это не сталь. Это — дети сквирта. Они разнесут нашу волю по всем землям Эрнгарда.

Он обвёл взглядом свою армию. От этого зрелища по спине бежали мурашки даже у него. Это была не дисциплинированный легион. Это был булькающий, готовый взорваться котёл из плоти, металла и бешенства.

— Они получили благословение, — продолжала вторая дочь, Гудрун. — Их ярость станет лезвием.

— Их ярость сожрёт их же изнутри через неделю, — безжалостно констатировал король. — Печень откажет, почки отвалятся, сердца не выдержат. Но им не нужна неделя. Им нужен один день. Один бой. Чтобы дойти до этого чёртова Дракона и… — он не договорил, лишь сжал кулак. Костяшки побелели.

Внизу один из рыцарей, особенно крупный экземпляр с алебардой размером с маленькое деревце, в припадке священного гнева случайно задел ею соседа. Тот, не медля ни секунды, ответил ударом топора по шлему. Завязалась потасовка. За считанные секунды в клубящееся облако летящих обломков доспехов, брызг и рёва втянулось человек двадцать. Это был не конфликт. Это была естественная реакция вещества под названием «Благословлённый» на любое сопротивление.

— Видишь? — старческий голос короля дрогнул от странной гордости. — Никаких сомнений. Никакой рефлексии. Только… —

— Только мощный сквирт, — закончила за него Хильдегарда, и на её губах дрогнуло подобие улыбки.

Король кивнул.

— Именно. Пусть идут. Пусть крушат. Пусть рвут. И пусть этот Артур фон Драконхейм и его кошачьи шлюхи узнают, что такое настоящий, старомодный, эрнгардский сквирт.

Он махнул рукой. Трубы проревели не мелодичный, победный зов, а один-единственный, низкий, животный рёв, похожий на сирену воздушной тревоги в аду.

И армия пришла в движение. Не строевым шагом. Это было извержение. Лавина. Стальной смерч, который хлынул с площади на главную улицу и покатился к городским воротам, снося по пути рыночные ларьки, фонарные столбы и нескольких не успевших увернуться горожан. Их крики тонули в всеобщем, сметающем всё на своём пути рёве.

Три блондинки, словно три фурии, выкованные из северного золота и льда, повели своего отца, короля Вильгельма, по мраморным коридорам дворца. Они двигались в идеальном, зловещем строю: старшая, Хильдегарда, держала его под левую руку, средняя, Гудрун — под правую, а младшая, юная и пышущая невинной жестокостью Фрейда, шла впереди, расчищая путь одним лишь высокомерным взмахом ресниц. Придворные, завидя это трио, шарахались в стороны и прижимались к стенам, стараясь стать невидимками.

— Тихо, отец, не волнуйся, — голос Хильдегарды был сладок, как сироп, и холоден, как сталь. — Все будет хорошо. Ты должен сохранить силы для великой победы.

— Да, сбереги свой гнев, — добавила Гудруна, её пальцы легонько сжали его тщедушную старую руку. — Чтобы одним криком сокрушить этого выскочку из Драконхейма.

Они вплыли в огромный, мрачный тронный зал. Их шаги эхом отдавались под сводами, расписанными фресками сценами кровавых побед предков. Гигантские знамёна с гербом Эрнгарда — вздыбленным единорогом, пронзающим дракона, — свисали со стен, неподвижные в затхлом воздухе.

С почти ритуальной грацией они подвели отца к трону — массивному, вырезанному из цельного куска черного базальта, больше похожего на жертвенный алтарь, чем на место для сидения.

— Вот так, садитесь, ваше величество, — прошептала Фрейда, с лёгким нажимом усаживая его на холодный камень.

Они отступили на шаг, окинув его взглядом, полным странной смеси дочерней заботы и холодной оценки, будто проверяли, как стоит новая мебель. Убедившись, что король водружён на место надлежащим образом, три сестры развернулись и походкой балерин, готовящихся к убийству, направились к выходу.

— Как же я хочу увидеть своими глазами, как этот проклятый Артур падет! — гневно выдохнула Хильдегарда, едва они вышли в коридор. Её кулаки сжались, и костяшки побелели. — Чтобы он ползал у моих ног и молил о пощаде, которую не получит!

— Так и будет, сестрица, — усмехнулась средняя, проводя рукой по лезвию одного из висящих на стене церемониальных мечей. Лезвие тихо зазвенело. — Я надеюсь, нам принесут его голову на серебряном подносе. Мы её начистим до блеска и повесим прямо над троном отца. Чтобы все видели, что бывает с теми, кто смеет бросать вызов Эрнгарду.

— О, да! — захлопала в ладоши младшая, и её голубые глаза загорелись не детским восторгом. — А мне его кошколюдку! Ту, с розовым хвостиком! Я хочу, чтобы мне принесли её ушки! Я сделаю из них сережки! А хвостик… хвостик пойдёт на украшение для моей шляпки!

Они остановились на мгновение у огромного арочного окна, из которого открывался вид на клокочущую сталью площадь. Три прекрасных, идеальных профиля с ледяными глазами осветились одной и той же мыслью.

И тогда они зловеще посмеялись.

Это не был смех веселья. Это было трио колокольчиков, отлитых из утреннего инея на могильной плите — высокое, звенящее и до жути бесчувственное. Он эхом разнесся по пустому коридору, заставив даже проходящего вдали слугу замереть и сгореть от желания провалиться сквозь каменные плиты.

Повернувшись, три блондинки, три надежды Эрнгарда, поплыли дальше, оставляя за собой в воздухе лишь лёгкий аромат морозного цветка и невысказанную, но всеми ощущаемую угрозу. Угрозу, которая вот-вот обрушится на Драконхейм.

Массивная дубовая дверь с железными накладками захлопнулась за Хильдегардой, отгородив ее от мира холодной жестокости и долга. Ее покои были не будуаром принцессы, а скорее личной казармой. Воздух пахн воском для полировки металла и едва уловимой ноткой ладана. На стенах — не гобелены с пасторальными сценами, а развешанное в идеальном порядке оружие: парадный двуручный меч, боевой топор с выщербленным лезвием, увековечившим не одну битву, и изящный, но смертоносный рапира. На полках стояли не безделушки, а аккуратные стопки военных трактатов и макеты осадных орудий.

И прямо напротив огромной кровати, застеленной грубыми медвежьими шкурами, висел он.

Портрет.

Он был написан маслом в темных, мрачных тонах, под стать всему в Эрнгарде. Но на нем был не предок-завоеватель и не отец. На портрете, с усмехающимся, наглым и до боли знакомым лицом, был Артур фон Драконхейм. Он был изображен в той нелепой позе, в которой его впервые увидели при дворе — одна бровь насмешливо приподнята, в уголке рта играет дерзкая ухмылка.

Хильдегарда медленно подошла к портрету, ее пальцы сжались в бессильные кулаки. Вся ее царственная надменность, весь ледяной гнев куда-то испарились. Ее губы задрожали.

— Артурчик, милый… — ее голос сорвался на жалобный шепот, и по ее идеальным, бледным щекам покатились тяжелые, горячие слезы. — Как ты мог? Как ты мог про меня забыть? Неужели ты позабыл свое обещание? Свою клятву? Взять меня в жены… быть моим…

Она отвернулась от портрета, словно не в силах больше выносить его насмешливый взгляд. Ее пальцы дрожащей рукой развязали шнуровку на боку платья, затем на другом. Тяжелая ткань с шелестом упала на каменный пол, образовав у ее ног мрачное пятно. Затем она сбросила нижние юбки и корсет. Стоя в одних лишь тонких льняных сорочке и панталонах, она казалась хрупкой и беззащитной, совсем не грозной воительницей.

Повалившись на широкую кровать, она зарылась лицом в медвежью шкуру, втягивая его животный запах, смешанный с ароматом собственных слез. Ее тело содрогалось от тихих рыданий. Одной рукой она судорожно сжала грудь через тонкую ткань сорочки, почувствовав, как сосок набухает и твердеет от прикосновения, а другой рукой потянулась вниз.

Она завела ладонь под резинку панталон, с трудом стянула их с себя, скинув на пол. Ее пальцы, обычно такие сильные и уверенные, державшие меч, теперь были робкими и дрожащими. Они нашли влажную теплоту между ее ног, уже предательски пульсирующую от воспоминаний и фантазий.