Бешеный - Шаландон Сорж

Тюаль, ты заслуживаешь адского пламени.

Мы решили пристроить эту надпись на повозке, вдали от огня.

Я был доволен формулировкой. И на братьев никто не подумает. Ни тот ни другой не смогли бы это написать. Слишком сложно сформулировано, и буквы слишком красиво выведены для заключенных, едва умеющих держать карандаш. К тому же в глазах остальных нас ничто не связывало. Никто никогда не видел нас вместе. Отомстить мы с Арманом сговорились сквозь зубы по дороге в Брюте. Ни Вьяларов, ни меня заподозрить было невозможно. Никто не докопается.

Тем более что я пожал руку Тюалю. Извинился перед ним, опустив голову, не поднимая глаз, ноги вместе, берет в руках. И дело с концом.

– Идеальное преступление. – Арман Вьялар улыбнулся.

Да, идеальное преступление.

Пожар был страшный. Амбар горел всю ночь. Утром небо над Брюте было затянуто желто-серыми тучами, а гарью провоняли даже наши камеры. Мы построились перед воротами, чтобы идти на ферму, но начальство велело отменить полевые работы.

– Все возвращаются по своим мастерским, – приказал Крыса.

– А что случилось?

Тюремщик посмотрел на колониста:

– Скоро узнаешь.

Нас, пятерых канатчиков, отвел в цех Ле Гофф. Он выглядел возбужденным. Как и все – Крыса, Наполеон, Чубчик в своем белобрысом парике и остальные надзиратели.

Начальник, Франсуа-Донасьен де Кольмон, стремительно прошагал через блок. Шотан следовал за ним, как собачка. Тюаль тоже. Охраннику из сельскохозяйственной колонии нечего было делать у моряков. Я даже и не знаю, входил ли он раньше в ворота нашей колонии. Увидев его, я опустил голову.

Все трое пошли к сигнальщикам, с ними – пять воспитателей и двое пожарных в форме, с латунными касками под мышкой. Кольмон держал в руке, словно бумажную дубинку, мой скрученный плакат и на ходу похлопывал себя по ноге черной от копоти трубкой. Бумага покоробилась, порвалась, края обгорели.

Заключенные в цеху шушукались. Только и разговоров было, что о пожаре.

– Ле Гофф сказал, что это поджог, – шепнул мне Супо.

Я спросил, что сгорело.

– Вся ферма, от Брюте ничего не осталось, – ответил он.

Меня затрясло. Не может быть. Амбар с сеном стоял далеко от мастерских, спален, главных зданий. Мальчик не мог поджечь двор с утоптанной землей, гравий на главной дороге. Супо нес чепуху.

– Говорят, есть погибшие, – прибавил лионец.

Я шел к рабочему месту, ничего не соображая. Цех на чердаке казался мне огромным, еще больше, чем всегда. Сто метров в длину – так я слышал от одного из «старичков».

Я занял свое место. Голова у меня гудела. Я ждал, что Козел сейчас направится прямо ко мне. Представил себе, как он выкрикивает мое имя и тычет в меня пальцем. Привиделся мне и жандарм с пистолетом в руке. И тогда я бросил ему в лицо свой запас пеньки, он попятился, я разоружил его и выстрелил. Сначала в него, потом в Кольмона, в удирающего Тюаля, в Шотана, в прижавшегося к стене Крысу.

Убийства понарошку необходимы мне как воздух. Это моя стратегия выживания.

– Бонно!

Я дернулся.

Старший мастер показал на груду волокон, которыми было завалено мое рабочее место:

– Фал сам собой сплетется?

Я обмотал пеньковые волокна вокруг пояса и медленно, вперевалку стал отступать в глубину цеха между протянутыми в бесконечность канатными прядями, цилиндрами и колесами. Я задумчиво крутил обеими руками волокна, предназначенные для челнока. Заключенные, приставленные к веретенам, двигались так же замедленно. То же самое у тележек. Головы у всех были заняты пожаром. Внимание рассеивалось. Трое воспитанников, которые на минутку отвлеклись, повернули шкивы и крюк в одном направлении – еще немного, и канат бы расплелся. Начальник бросился к их станку и распутал нити конусом с желобками. Он даже не накричал ни на кого. Понимал, что все в цеху напряжены, и не хотел нагнетать обстановку.

– А ты что знаешь? – спросил меня один паренек из Сен-Назера.

Ничего. Я ничего не знал, кроме того, что если нас застукают, когда мы болтаем, вместо того чтобы сосредоточенно работать, не миновать нам штрафного изолятора.

Перед обедом нас собрали в большом внутреннем дворе, как перед воскресным парадом, вот только мы были не в синих форменках. Все воспитанники были здесь. И тюремные сторожа. Но я не увидел Вьялара среди жестянщиков. Не было его и среди тех, кто разделывал сардины, и среди парней из консервного цеха. Когда директор вошел во двор и поднялся на деревянное возвышение, Шотан хлопнул в ладоши. Мы сняли береты и подтянулись, а Шотан и Ле Гофф замерли по стойке смирно.

Лицо у Франсуа-Донасьена де Кольмона было трагическое. Он долго смотрел на нас, не произнося ни слова. В прошлом году он стал кавалером ордена Почетного легиона, но в колонии медаль никогда не носил. Он предоставлял гордиться ею тем, кто побывал под огнем. Так нам сказал Ле Гофф, и еще – что его начальник прикрепляет орденскую планку только во время официальных приемов или обедов, по памятным датам или в дни сельскохозяйственных выставок. Таким образом он отдает должное нашей колонии.

Однако сегодня утром он появился с Крестом и с красной ленточкой на лацкане.

Решил покрасоваться.

Голос звучный.

– Прежде всего – факты.

Сунул большие пальцы за лацканы.

– Сегодня ночью некий вандал поджег склад сена в Брюте.

В рядах зашумели.

– Запах идет оттуда. Годовой урожай превратился в дым.

Полная тишина.

– И, по словам пожарных, солома будет тлеть еще неделю.

Директор спустился с возвышения, держа руки по швам. Прошел вдоль наших рядов – проводил смотр своих войск.

– Если огонь не перекинется дальше, ущерб ограничится складом.

Сельскохозяйственная колония не сгорела.

– И, к счастью, обошлось без жертв.

Я выдохнул.

– Мы знаем, кто совершил этот мерзкий поступок.

На лицах изумление. Я неотрывно смотрел на свои башмаки.

– Речь идет о презренном существе, уже известном некоторыми своими чудовищными деяниями.

Каждый исподтишка поглядывал на соседа. В глазах немой вопрос.

– Этого бандита поймали с поличным. Он сидел и любовался делом своих рук. – Козел снова поднялся на кафедру. – Но это еще не все.

Он повернулся и указал пальцем на дверь часовни. Дверь открылась, и вышел Арман Вьялар со скованными за спиной руками, в сопровождении священника и трех жандармов. Группа остановилась. Мсье де Кольмон срежиссировал эту сцену как трагическую церемонию.

– У преступника был сообщник, его брат.

В рядах снова поднялся ропот.

– Да, господа, воспитанник Вьялар признался в этом жандармам. – Он скрестил руки, смерил взглядом арестанта. – Да, воспитанник Вьялар исповедовался священнику.

Я не мог поднять голову.

– Он помог своему брату совершить это злодеяние. – Директор оглядел нас, указывая пальцем на пленника. – Но, вполне возможно, это был не единственный его пособник.

Я перестал дышать.

Он презрительно махнул рукой, отсылая виновного и конвоиров.

– И воспитанник Вьялар нас покидает. Взгляните на него! – внезапно приказал Кольмон.

Мы повернулись к жалкому преступнику. Жандармы раздувались от важности. Увидев, как они выпячивают грудь, можно было подумать, будто они только что схватили главаря Gwenn ha du. В прошлом году эта бретонская сепаратистская группа разрушила в Ренне «памятник аннексии», как она его называла, – памятник, прославлявший союз Бретани и Франции. Герцогиня Анна благоговейно преклоняет колени перед королем Карлом VIII.

Наш капеллан в одной из своих проповедей сурово осудил это преступление. Но не Ле Гофф.

Во время мессы надзиратель, сидя на скамье, незаметно перекрестился и улыбнулся. Этот герой Вердена был родом из Финистера, молился и ругался он по-бретонски.