Инженер Петра Великого 10 (СИ) - Гросов Виктор

— Держитесь, — усмехнулся я. — От вашего рассудка зависит связь Империи.

Фундамент. Вся наша затея держалась на его расчетах и на мозолистых руках парней, которых здесь, в этом зале, не было и быть не могло. Мыслями я снова вернулся в свой заваленный чертежами кабинет в морозовском подворье, где всего несколько часов назад давал последние наставления Гришке и его бригаде.

— … чтобы к моему возвращению бумажный комбинат первую партию выдал. И реле для телеграфа — на конвейер. Не сбавлять темп ни на час.

Вместо ответа — лишь их угрюмые, сосредоточенные лица. Война технологий не прекращалась ни на секунду. Пока здесь пили и танцевали, в Игнатовском, под Азовом и на Урале дымили трубы и лязгало железо. Моя Империя работала. И только это имело значение.

Оставив Магницкого спорить о природе чисел, я начал пробираться через зал. Моя цель — глоток холодного кваса и пара минут тишины на балконе — лежала по ту сторону бурлящего людского моря. И пока я шел к ней, мне предстояло убедиться, что моя «свора» готова к охоте.

Первого я услышал раньше, чем увидел. Раскатистый бас Василия Орлова гремел у бочки с венгерским, заглушая скрипки. Он собрал вокруг себя плотное кольцо голштинских и датских офицеров и, судя по всему, как раз дошел до кульминации рассказа.

— … а шведский капитан мне и кричит: «Сдавайся, русак, нас тут сотня!» А я ему в ответ, через бойницу: «А нас — рать!».

Офицеры грохнули хохотом, хлопая себя по ляжкам; один, особенно впечатлительный, чуть не поперхнулся вином. Я усмехнулся. Работает. Мой «Голос», мой парадный таран. Пусть пьют с ним, хохочут, считают его простым, как солдатский сапог, рубакой. Пусть думают, что вся Россия — такая же, бесшабашная и прямолинейная. Он усыплял их бдительность, словно медведь — мужика в малиннике. Перед тем, как свернуть шею. Проходя мимо, я поймал его быстрый, трезвый взгляд. Едва заметный кивок в ответ. Все в порядке.

Дальше путь лежал мимо затененной ниши за тяжелой бархатной портьерой. Якобы поправляя манжет, я замедлил шаг. В полумраке, неподвижный, как изваяние, стоял Андрей Ушаков. Его взгляд, проигнорировав общее веселье, был прикован к свите австрийского посла. Проследив за ним, я заметил то, что ускользнуло бы от любого другого: мимолетный обмен взглядами между вторым секретарем посольства и каким-то неприметным купчишкой, жавшимся у стены. Ничего особенного. Короткая заминка. Однако для Ушакова этого было достаточно. Он уже плел свою паутину.

Пока Орлов будет собирать пену — громкие слухи и пьяные откровения, — Ушаков станет копать вглубь, выискивая трещины, вербуя и надавливая. Он уже на охоте. Я двинулся дальше. Мои указания ему не требовались.

У самого выхода на балкон, в алькове у высокого, заиндевевшего окна, я нашел своих технарей. Андрей Нартов и Федька, мой самородок, совершенно выпали из реальности. Перед ними на столике лежал разобранный диковинный хронометр — подарок датского посла-хитреца. Петр лично велел впустить Федьку в зал, рявкнув на церемониймейстера: «Мастеровому человеку у нас везде дорога!». И вот теперь этот «мастеровой», с руками-кувалдами выкручивал крошечный винтик из механизма.

— Не сталь это, Андрей Константиныч, — басил Федька, поднося детальку к свече. — Мягче. И цвет другой.

— Медь? — предположил Нартов.

— Нет. Плотнее. И не гнется почти. Гляди.

Подойдя, я заглянул им через плечо.

— Сплав, — сказал я тихо.

Оба вскинули на меня головы.

— Что?

— Сплав или тугоплавкий металл. Они научились делать из него пружины. Вот вам и первая загадка на завтра.

Взяв со стола нетронутую отвертку, я легонько подтолкнул ею одну из шестерен.

— Вот этим вы и займетесь в Европе. Будете разбирать их чудеса на винтики. Смотреть, запоминать, а по ночам в нашей походной мастерской — повторять. И делать лучше. Чтобы утром, когда их механик придет хвалиться своим хронометром, вы ему покажете такой же, только который еще и погоду предсказывает, — тут я позволил себе хмыкнуть. — Вы — мое главное доказательство. Не подведите.

— Будет сделано, Петр Алексеич, — Нартов бережно убрал пружинку в кожаный мешочек. — Сделаем так, что они свои часы есть будут от зависти.

За моей спиной раздался тихий голос:

— Зависть, мсье, — прекрасный двигатель прогресса. И отличный повод для работы лазутчиков.

Я обернулся. Анри Дюпре. Элегантный, как рояль, ироничный, как Вольтер — это самое точное его описание сейчас. Мой бывший враг, а ныне — «инженер-консультант».

— Следите за мыслью, Анри, — усмехнулся я.

— Я всегда слежу за вашей мыслью, мсье барон. Это самое увлекательное занятие в последнее время, — он окинул взглядом моих гениев. — И, должен признать, вы собрали превосходную команду. Мозг, руки… не хватает только языка.

— Для этого есть вы.

В памяти всплыл доклад Ушакова: «Он не предаст. У него в Париже висит долг чести. И пара кредиторов, которые этот долг с него сдерут вместе с кожей. Он наш, с потрохами». Я рискнул включить его в состав Посольства, впихнул в уходящий поезд.

— Ваша задача, Анри, — быть моими ушами и моим голосом. Переводить смыслы, а не слова. Объяснять мне, почему немецкий барон говорит «да», когда думает «никогда», а французский маркиз молчит, когда уже на все согласился. Вы — мой ключ к их менталитету.

— Считайте, что вы уже сорвали банк, мсье барон, — он отвесил легкий, почти издевательский поклон. — Игра обещает быть… пикантной.

Подмигнув Нартову, который смотрел на него с подозрением, он отошел. Вся свора в сборе.

Я направился дальше. Было душновато в зале.

Найденная незапертая дверь вела на заснеженный балкон. Шаг из духоты зала — и я в морозной ночи, с наслаждением втягиваю ноздрями колючий, чистый воздух, пахнущий снегом и дымом. Внизу, в саду, ритмично поскрипывают под сапогами караульных, хрустящий снежок. Ледяные, покрытые изморозью перила обожгли ладони.

— Прохлаждаетесь, Петр Алексеевич?

За спиной прошелестело чье-то платье. Я не обернулся — узнал этот голос. Рядом встала Анна Морозова, накинув на плечи соболью душегрейку.

— Пытаюсь привести мысли в порядок, Анна Борисовна, — ответил я, глядя в питерскую ночь. В январе — самые темные ночи здесь.

— Думаете, получится? — усмехнулась она. — Ваши мысли никогда не бывают в порядке. Они всегда в движении. Как ваши машины.

Помолчав, она проследила за моим взглядом.

— Векселя оплачены, — сказала она без предисловий. — Два подставных голландских дома закупили для нас весь уголь в Силезии. Склады арендованы. Можете не беспокоиться, ваш паровоз не заглохнет под Берлином.

— Ваша хватка, сударыня, стоит целого гвардейского полка.

— Это моя работа, — она пожала плечами, мех на ее плечах колыхнулся. — Моя война.

Ее деловитость вдруг дала трещину. Едва уловимое движение — и она оказалась ближе. Слишком близко. Воздух наполнился тонким ароматом вина и духов. В ее глазах, отражавших зимние звезды, плясали бесенята.

— А вам, Петр Алексеич, не страшно? — прошептала девушка. — Вести такую армаду в самое логово зверя?

— Бояться, Анна Борисовна, — непозволительная роскошь.

— А что позволительно? — она подалась еще чуть вперед, и ее дыхание облачком пара коснулось моей щеки. — Союзы? Кровь? Браки? На чем строятся империи, генерал?

Черт. Опять. Я напрягся, подбирая слова, чтобы и не обидеть. А ведь организм очень бурно реагировал на ее близость. Сердце грозило выскочить из грудной клетки.

— Смирнов! А ну иди сюда, соколиный глаз!

Веселый голос Петра ворвался к нам. Он стоял в дверях балкона, глядя на нас с откровенным и неприкрытым весельем.

— Государь, — начал я, отступая от Анны на шаг.

— Мы обсуждали дела… — зачем-то начала оправдываться Анна.

— Дела! — Петр грохнул хохотом так, что с карниза посыпался снег. — Вижу я твои дела! Ай да Морозова, ай да хватка! Я ж говорил, барон, — не девка, а кремень! Такую жену тебе и надобно, а то зачерствеешь со своими шестеренками!