Инженер Петра Великого 10 (СИ) - Гросов Виктор

— И что ты предлагаешь, умник? — наконец выдавил он.

— Увеличить натяжной ролик и сместить его ось на два дюйма ниже, — без запинки ответил Дюпре. — Это изменит угол и распределит нагрузку.

Нартов молчал еще с минуту, потом сплюнул на снег.

— Федька! — рявкнул он. — Слыхал? Тащи оправку на два дюйма. И новый кронштейн готовь.

Он не сказал «спасибо». Но для этих двоих это было красноречивее любых слов. Это был странный, почти противоестественный союз.

Работа закипела с новой силой. Федька, ругаясь, полез выполнять приказ. Нартов правил раскаленную заготовку под паровым молотом. Петр в нетерпении ходил кругами, то и дело норовя сунуть нос в самый центр событий, пока я тактично не оттеснил его в сторону.

— Не мешайте, Государь. Они справятся.

Через три часа все было кончено. Новый, сделанный «на коленке» ремень стоял на своем месте. Нартов лично повернул ключ. Машина вздрогнула, и двигатель заработал. Ровно, мощно, без прежнего надрывного визга.

Я подошел к Петру. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на ожившего монстра.

— Так вот он, твой главный фокус, Смирнов, — тихо произнес он. — В том, что ты верфь с собой возишь.

Он повернулся ко мне. На его лице читалось глубокое, почтительное понимание. Он увидел систему. Ну наконец-то.

— Ты дал мне армию, — сказал он, — которая сама себя лечит. Армию, которую невозможно остановить.

А после вернулся к своему флагману. Вечером, в штабном фургоне, он налил мне и Нартову по полной чарке водки из своей личной фляги. Экзамен был сдан. Система доказала свою жизнеспособность.

Мороз крепчал, вымораживая из воздуха остатки дневного тепла и заставляя трещать стволы сосен. Снаружи доносились приглушенные голоса гвардейцев, изредка ржали лошади, потрескивали костры. В моем штабном «Бурлаке», было тихо и жарко. От чугунной печурки шел жар. Я сидел за столом, склонившись над картами, но цифры и линии расплывались перед глазами. Мысли были тяжелыми. Триумф после ремонта машины испарился. Одна лопнувшая деталь — и вся наша армада встала. А что, если таких деталей будет десять? И вообще, надо будет замечание Дюпре устранить на всех Бурлаках, но уверен, что Нартов именно этим и занимается, судя по шуму в ночи.

Дверь отсека тихо скрипнула, впустив облако ледяного воздуха. На пороге вырос Андрей Ушаков. Войдя, он первым делом стянул перчатки и протянул озябшие руки к печке.

— С докладом, Петр Алексеич.

Он положил на стол исписанный мелкими, убористыми буквами лист.

— Говори.

— Мои люди весь день шли по флангам под видом охотников, — заявил он безэмоциональным голосом. — Засекли три группы. По пять-шесть человек. Конные. Держатся на расстоянии, вне зоны прямой видимости. Не приближаются.

Я поднял на него взгляд. Наблюдатели… Кто? Первым делом на ум пришел Брюс.

— Яков Вилимович шалит?

— Исключено, — Ушаков покачал головой. — Почерк не его. Слишком грязно, слишком заметно. И потом, зачем? Вся информация о нашем маршруте у него и так есть. Нет, это чужие. Лошади хорошие, сытые. У разбойников таких не бывает. И одеты не как тати — добротное сукно, хоть и без знаков различия. Профессионалы.

Мы еще на своей земле, а за нами уже идет наблюдение.

— Они будто изучают, — продолжил Ушаков. — Наш темп, распорядок. Утром, когда мы встали из-за поломки, одна из групп приблизилась почти на версту. Засекали время. Считали, сколько нам понадобится на ремонт.

А вот это плохо.

— Завтра на рассвете, — сказал я. — Мы ударим первыми.

Ушаков молча смотрел на меня.

— Твои люди, Андрей, и сотня лучших всадников Орлова. Выступите за два часа до подъема. Скрытно. Ваша задача — взять. Все три группы. Окружить и принудить к сдаче. Мне нужны языки. Живые. Я хочу знать, кто они, на кого работают, и что готовят нам у того моста.

— Они будут драться, — без всякого выражения произнес Ушаков. — Это не купцы. Я уже пытался их поймать.

— Плохо. Раз так действовать будете жестко. Любое сопротивление — давить немедленно. Пленных не щадить, но и не калечить. Мне нужны их головы на плечах, а не на пиках. Но если не получится — врагов уничтожить. А они враги. Друзья не прячутся.

Ушаков качнул головой.

— Будет сделано.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Андрей, — остановил я его.

Он замер у двери.

— Это не люди Брюса. Но я хочу, чтобы Яков Вилимович думал, что я подозреваю его. Это если представится случай — имей ввиду.

На губах Ушакова мелькнула едва заметная усмешка.

— Понял. Пустим Якову Вилимовичу пыль в глаза. Пусть попотеет.

Он вышел, так же беззвучно, как и появился.

Ночь прошла в рваном, тревожном сне. Я просыпался каждые полчаса, прислушиваясь. Тишина. Ни выстрелов, ни шума погони.

Когда небо на востоке начало медленно наливаться свинцом, из леса вынырнули первые всадники. Орлов. Его обветренное лицо было мрачнее тучи.

— Пусто, командир, — прохрипел он. — Как корова языком слизала.

Через полчаса вернулся Ушаков. Его доклад был таким же безрадостным.

— Ушли. Чисто. Даже кострищ не оставили. Профессионалы.

Мой первый ход в этой партии пришелся по пустоте.

К полудню мы добрались до границы. Колонна остановилась. В наступившей тишине стало слышно, как стонет на ветру промерзший лес. С машин спешилась вся верхушка. Мы стояли перед небольшим ручейком, который обозначал границу, как перед алтарем.

Полковой священник, отец Иона, подошел к головному «Бурлаку». Он достал кропило и, бормоча молитвы, начал окроплять святой водой холодную броню. Капли мгновенно замерзали.

Когда отец Иона закончил, все взгляды были устремлены на запад. Туда, где начиналась Речь Посполитая. Странно, что нас не встречали на границе. Думаю не только для меня это странно, судя по озабоченным физиономиям государевой свиты.

Ни почетного караула. Ни вражеского заслона. Никого. Лишь заснеженное, бескрайнее поле, перечеркнутое темной ниткой уходящей на запад дороги. Словно весь мир по ту сторону границы вымер.

— Что скажешь, генерал? — услышал я голос Петра Великого.

Я смотрел на дорогу, ведущую в никуда. Я медленно повернул голову и встретился с Государем взглядом. В его глазах плясали злые огоньки. Он ждал от меня ответа.

Я коротко качнул головой. Принятие вызова. Мы же ведь знали, что не будет легко.

Петр понял. Его губы тронула жесткая усмешка. Он выпрямился и повернулся к застывшей колонне. Его голос, без всякого усилия, накрыл поле.

— Вперед!

Приказ отдан.

Я снова полез на свое место на броне, рядом с Петром. Под ногами ожила, задрожала палуба нашего стального корабля.

Из труб с яростным шипением вырвались столбы пара. Раздался натужный, металлический стон. Головной «Бурлак» дернулся, и колеса, проворачиваясь, вгрызлись в наст. Машина неотвратимо поползла вперед.

Мы миновали границу, пересекли невидимую черту.

Ветер усилился, неся с запада запах сырой земли — чужой запах. Петр зябко поежился и плотнее закутался в тулуп.

— Холодно, Смирнов, — пробасил он, изо рта у него вырвалось облачко пара. — Пойдем внутрь. Война войной, а кушать хочется, однако.

Глава 7

Оставив позади границу русского государства, наша стальная процессия сбавила ход. На сером полотне неба впереди вырисовывалась кавалькада всадников — союзников, чьи яркие кунтуши и конфедератки с перьями смотрелись почти театральной бутафорией на фоне нашей закопченной мощи. В колонне царило спокойствие: на территорию Речи Посполитой мы вступали как старшие партнеры с визитом вежливости и демонстрацией силы.

Встречал нас сам великий коронный гетман Адам Сенявский. Подлетев к нашему флагману, он спешился с такой поспешностью, что едва не запутался в ногах. На его холеном лице расцвела настолько радушная улыбка, что от ее приторности свело скулы. Гетман отвесил Государю земной поклон, рассыпаясь в цветистых комплиментах на смеси польского и ломаного русского. Петр, с непроницаемым лицом, принимал эти излияния, лишь изредка хмыкая в усы и играя роль могущественного монарха, принимающего вассальную преданность. Все это жалкое представление вызывало у меня лишь одну мысль: «Переигрывает». Слишком уж старается.